— Гм. Два?
— Хорошо. А ножницы у тебя есть?
— Что?
— Ножницы! Нож-ни-цы! Ты что, глухой?
— Нет. Да. В смысле у меня есть ножницы. И я не глухой.
Какао почти совсем затвердело. Внутренняя поверхность кружки обросла зеленой опушкой.
Азирафаэль также покрылся тонким слоем пыли.
Рядом с ним на столе образовался ворох заметок. В «Превосходных и Недвусмысленных Пророчествах» появилось множество закладок, оторванных из «Дейли телеграф».
Азирафаэль поерзал на стуле и ущипнул себя за нос.
Он был почти у цели.
Ему удалось понять систему изложения.
Он никогда не встречал Агнессу. Очевидно, она была слишком умна для этого. Как правило, Небеса или Ад брали на заметку всех пророков и, чтобы предотвратить неуместную точность описаний, глушили каналы ментальных связей. Впрочем, это требовалось редко: обычно провидцы сами генерировали «белый шум», пытаясь укрыться от образов, что отражались в их сознании. К примеру, бедолаге Иоанну Богослову помогали грибы. Матушка Шиптон подкреплялась элем. Нострадамус использовал замысловатые восточные снадобья. Святой Малахий задействовал перегонный куб.
Дружище Малахий. Он был славным малым, любил посидеть да порассуждать о том, какие еще явятся на свет папы римские. Тот еще ханурик, разумеется. Мог бы стать настоящим мыслителем, если бы не самогон.
Печальный конец. Порой остается только надеяться, что непостижимый замысел был должным образом продуман.
Про что-то такое Азирафаэль думал. Что-то хотел сделать. Ах да. Позвонить своему агенту, чтобы тот со всем разобрался.
Он встал, хорошенько потянулся и взял телефон.
Потом он подумал: а почему бы и нет? Стоит попытаться…
Вернувшись к столу, он покопался в ворохе заметок. Агнесса действительно была умна. И хитра. Понятные и однозначные предсказания никого не интересовали.
Вооружившись газетой, он позвонил в справочную.
— Алло? Добрый день. Будьте любезны. Да. Мне нужен один телефонный номер в Тадфилде. Или в Нижнем Тадфилде… хм. А возможно, в Нортоне, я не знаю точно, какой там код. Да. Янг. Фамилия Янг. К сожалению, я забыл инициалы. О. Тогда не могли бы вы перечислить мне все номера? Спасибо.
Карандаш на столе подскочил и сам начал лихорадочно выводить какие-то каракули.
На третьем имени сломался грифель.
— Ах! — воскликнул Азирафаэль и продолжил автоматически, потому что мозги его взорвались: — Наверное, он-то мне и нужен. Спасибо. Вы крайне любезны. Всего вам наилучшего.
Испытывая почти благоговейные чувства, он повесил трубку, сделал несколько глубоких вздохов и набрал новый номер. Последние три цифры дались ему с некоторым трудом, поскольку его рука подрагивала.
Длинные гудки, затем мужской голос. Говорил, похоже, человек средних лет, не то чтобы враждебно, скорее полусонно.
— Тадфилд шесть — шестьдесят шесть.
Рука Азирафаэля задрожала.
— Алло? — вопрошала трубка. — Алло.
Азирафаэль взял себя в руки.
— Простите, — сказал он. — Проверка номера.
И повесил трубку.
Ньют не был глухим. И у него имелись ножницы.
А также внушительная пачка газет.
Если бы он знал, что армейская жизнь заключается главным образом в приложении первых ко второй, то наверняка призадумался бы, стоит ли вступать в ее ряды.
Шедвелл, сержант Армии ведьмоловов, составил для него список, приколотый к стене в крошечной захламленной квартире Шедвелла, расположенной над магазинчиком «Раджит. Свежая пресса и видеопрокат». Список состоял из двух пунктов:
1) Ведьмы.
2) Необъяснимые феноменоны. Фенонменоны. Финномены. В общем, ты сам понял.
И Ньют выискивал все, что было угодно Шедвеллу. Он вздохнул и, взяв очередную газету, просмотрел первую страницу, перевернул ее, проигнорировал вторую (там никогда нет ничего интересного) и смущенно вспыхнул, взглянув на третью, где ему предстояло обязательно пересчитать все соски. Шедвелл на этом настаивал. «Им нельзя доверять, этим хитрым бестиям, — говорил он. — Они прямо-таки выставляют себя напоказ, точно измываются над нами».
На странице девять перед камерой позировала сердитая парочка в черных свитерах с высокими завернутыми воротниками. Они уверяли, что возглавляют крупнейший ведьмовской шабаш в Саффрон-Уолдене и способны восстановить сексуальную потенцию при помощи маленьких и очень фаллических кукол. Газета предлагала десяток таких фигурок читателям, готовым прислать письмо на тему «Как я опозорился». Ньют вырезал эту заметку и сунул в альбом для вырезок.
В дверь тихо постучали.
Ньют отворил, и дверной проем заполнила огромная кипа газет.
— В сторону, в сторону, рядовой Пульцифер, — рявкнула она и прошаркала в комнату. Газеты рассыпались и позволили наконец увидеть сержанта армии ведьмоловов Шедвелла, который после приступа мучительного кашля раскурил погасшую папиросу.
— Нужно будет за ним приглядеть. Он явно один из них, — прохрипел сержант.
— Кто, сэр?
— Вольно, рядовой. Кто, говоришь? Да тот смуглый типчик. Так называемый мистер Раджит. Его племя явно знается с магией. Желтый божок так и щурит рубиновый глаз. Да и у женщин явный перебор с руками. Ведьмы как есть.
— Сержант, так ведь зато он бесплатно дает нам газеты, — сказал Ньют. — И не такие уж старые.
— И вуду. Пари держу, он вудит на всю голову. Петухов приносит в жертву Барону Субботе. Ну, знаешь, о ком я — высокий такой, черномазый мерзавец в цилиндре. Возвращает людей из мертвых, воистину, и заставляет их пахать в день субботний. Вуду. — Шедвелл задумчиво хмыкнул.
Ньют попытался представить домовладельца в роли шамана. Безусловно, мистер Раджит работал по субботам. Собственно говоря, чтобы содержать молчаливую толстушку-жену и пухлых резвых ребятишек, он работал круглыми сутками (не говоря уж — круглый год), удовлетворяя потребности всей округи в газировке, белом хлебе, табаке, сладостях, газетах, журналах и порнографии того рода, какую держат на верхней полке (при одной мысли о ней у Ньюта слезы наворачивались на глаза). Худшее, что мистер Раджит мог сделать с петухом, так это продать его по истечении срока годности.
— Но ведь мистер Раджит приехал из Бангладеш или из Индии, в общем, откуда-то из тех краев, — заметил Ньют. — Мне казалось, вудуисты приезжают из Вест-Индии.
— Э-э, — неопределенно протянул сержант-ведьмолов Шедвелл и снова затянулся своей папиросой. Вернее, так показалось Ньюту. Он никогда толком не видел ни одной из папирос своего начальника — те всегда прятались в ладони и не оставляли окурков. — Э-э.
— А что, разве не так?
— Скрытая мудрость, парень. Сокровенные военные тайны Армии ведьмоловов. Когда ты полностью войдешь в курс дела, тебе откроются тайные истины. Да, кое-какие вуды, может, и вправду из Вест-Индии, правда твоя. Да, в этом ты прав. Но самые из них страшные, самые зловредные — так вот, они-то как раз и происходят из, гм…
— Бангладеш?
— Эфрика! Точно, парень, в яблочко. С языка срываешь. Бангладеш. Точно.
Докуренная папироса Шедвелла бесследно исчезла, и он умудрился так мастерски скрутить следующую, что ни папиросной бумаги, ни табака заметить было невозможно.
— Итак. Рядовой-ведьмолов, обнаружил ты что-нибудь?
— Ну, вот здесь есть кое-что. — Ньютон протянул ему вырезки.
Шедвелл покосился на них.
— А-а, эти пустобрехи, — сказал он. — Барахло, да и только. И они еще называют себя ведьмами? Да проверял я их в прошлом году. Снизошел до них, вооружившись арсеналом праведности и растопкой, взломал их жилище, а они чистенькие, без сучка без задоринки. Пытались раскрутить дельце по продаже пчелиного клея, заказы по почте. Ерунда. Они ведьмовского кота не узнают, даже если он из заднего кармана у них вылезет. Барахло. Нет, не те пошли времена, паренек.
Он сел и налил себе чашку сладкого чая из грязного термоса.
— Я ведь еще не рассказывал, кто меня завербовал в армию? — спросил он.
Ньют воспринял вопрос как предложение присесть. Он покачал головой. Шедвелл прикурил самокрутку от старенькой зажигалки «Ронсон» и признательно откашлялся.
— Он был моим сокамерником. Охотник за ведьмами, капитан-ведьмолов Ффолкс. Десять лет за поджог. Устроил пожар на одном шабаше в Уимблдоне. Мог бы расправиться со всей их братией, да только выбрал неудачное время. Славный малый. Рассказал мне о битве — о великой войне между Небесами и Адом… Это он мне поведал Сокровенные Тайны Армии. Рассказал о ведьмовских котах. О сосках. И обо всем прочем… Штука в чем? Он знал, что помирает, и хотел кому-то передать великую традицию. Вот и ты теперь… — Он тряхнул головой. — До чего мы докатились, парень. Несколько веков тому мы были силой. Стояли на страже между миром и темной бездной. Красной нитью проходили сквозь историю. Огненной нитью.
— Я думал, церковь… — начал Ньют.
— Фуй! — воскликнул Шедвелл. Ньют встречал это словечко в книжках, но впервые его услышал. — Церковь? Да какая от нее польза? И она ничем не лучше. Что то, что это. Разве будет она искоренять Лукавого и дела его? Ну искоренит — а дальше ей чем заниматься? Коли хочешь заловить тигра, то не бери с собой зевак да попутчиков, им ведь охота — что зоопарк, лишь бы поглазеть на хищника да бросить ему кусок мяса. Нет, парень. Теперь мы подхватили знамя. Мы стоим против тьмы.
На миг все затихло.
Ньют всегда стремился увидеть в человеке лучшее, но вскоре после вступления в ряды Армии ведьмоловов ему пришло в голову, что его сержант и единственный собрат по оружию уравновешен не лучше перевернутой пирамиды. «Вскоре» в данном случае означало — «секунд через пять». Штаб армии размещался в зловонной, насквозь прокуренной комнате со стенами цвета никотина (который их и покрывал) и пепельным полом (буквально — пепельным). Виднелся еще, правда, квадратный коврик. Ньют старался обходить его стороной, поскольку коврик пытался засосать его подошвы.
К одной из стен была прикноплена пожелтевшая карта Британских островов, пестревшая множеством воткнутых в нее самодельных флажков — главным образом в пределах кольца, ограниченного стоимостью льготных обратных билетов в Лондон.
Но за несколько недель Ньют успел прикипеть ко всему этому, потому что изначальный трепет обернулся трепетной жалостью, а та — чем-то вроде трепетной привязанности. Шедвелл не дорос и до пяти футов, а его верхняя одежда, что бы он ни носил, всегда запечатлевалась в краткосрочной памяти как древний макинтош. У старины Шедвелла, возможно, сохранились все зубы, но только потому, что никто больше в них не нуждался; положи он хоть один зубик под подушку, и Зубная фея в ужасе сломала бы свою волшебную палочку.
Он жил, похоже, только на сладком чае со сгущенным молоком, самокрутках и какой-то приглушенной внутренней энергии. Шедвелл боролся за Общее Дело, которому отдавал всю изобретательность своей души и льготы пенсионного удостоверения. Общее благое дело стало его верой. И она подпитывала Шедвелла, как турбина.
Ньютону Пульциферу не довелось пока встретить главное дело своей жизни. И, кажется, веру тоже. Это его огорчало, поскольку он очень хотел во что-нибудь верить, признавая, что вера — тот спасательный круг, который помогает большинству людей держаться на плаву в своенравных водах океана Жизни. Ему хотелось верить во Всевышнего, хотя, прежде чем связывать себя какими-то обязательствами, он предпочел бы для начала поболтать с Ним полчасика и прояснить пару вопросов. Он посещал всевозможные церкви, надеясь пережить озарение, да так и не пережил. А потом он серьезно вознамерился встать на стезю атеизма, но даже для этого не сумел обрести твердой как скала и самодовольной веры. Все политические партии казались ему в равной мере жуликоватыми. Он отверг экологию, когда выписанный им журнал предложил своим читателям план «сада на самообеспечении», где привязанный к колышку экологический козел щипал травку в трех футах от экологического улья. Проведя много времени за городом у бабушки, Ньют знал кое-что о привычках коз и пчел и пришел к заключению, что экологический журнал выпускает шайка с интеллектом грудных младенцев. Кроме прочего, они слишком часто употребляли слово «общественность». А Ньют давно подозревал, что люди, регулярно щеголяющие словом «общественность», придают ему очень специфический смысл: и сам Ньют, и все, кого он знал, в это понятие явно не входили.
Тогда он попытался обрести веру во Вселенную; это выглядело довольно весомо, пока по наивности своей он не взялся за новые книги, в заглавиях которых встречались слова «хаос», «эра» и «квант». Он обнаружил, что даже люди, которые, так сказать, трудились над Вселенной, на самом деле не верили в нее и даже гордились незнанием того, что она собой представляет и может ли существовать хотя бы теоретически.
Такая неопределенность для прямолинейного ума Ньюта была невыносимой.
Ньют не верил в игры бойскаутов, а когда он стал постарше, то и в старших скаутов.
Он был готов поверить, однако, что в мире, возможно, не найдется ничего более занудного, чем работа в бухгалтерии «Индастриал холдингз».
Если же оценивать мужскую привлекательность Ньютона Пульцифера, то сказать можно только одно: если бы он зашел в телефонную будку и переоделся, то при выходе мог бы сойти за Кларка Кента.
Он понял, что Шедвелл ему, в общем-то, нравится. И не только ему, к вящему раздражению сержанта-ведьмолова. Раджиту он нравился, поскольку рано или поздно платил за квартиру, не доставлял никаких хлопот, а его яростный расизм был вполне безадресным: Шедвелл просто ненавидел всех и вся в этом мире, невзирая на положение в обществе, цвет кожи или вероисповедание, и не собирался делать исключений для кого бы то ни было.
Сержант Шедвелл нравился и мадам Трейси. Ньют был поражен, обнаружив, что арендатором соседней квартиры была по-матерински заботливая дама средних лет, чьи благопристойные визитеры рассчитывали не только на сеанс умеренной строгости, но и на чашечку чая и приятную беседу. Иногда, приговорив субботним вечером полпинты «Гиннесса», Шедвелл выходил в коридор между их комнатами, крича оскорбления типа «Блудница вавилонская!» — но сама мадам Трейси по секрету сказала Ньюту, что ей это даже льстит, хотя она сроду не бывала в Вавилоне и вообще в ту сторону дальше Малаги не заезжала. Зато получается бесплатная реклама.
Также она сказала, что совершенно не возражает против того, чтобы Шедвелл барабанил в стену и сквернословил во время спиритических сеансов. Колени порой подводили ее, и она не могла ловко раскрутить спиритический столик, так что приглушенные удары приходились вполне кстати.
По воскресеньям она оставляла у Шедвеллова порога скромный обед, заботливо накрытый тарелкой, чтобы не остыл.
Шедвелла невозможно не любить, заявляла она. Однако пользы ей от этого не было никакой, с тем же успехом он могла стряхивать хлебные крошки в черную дыру.
Ньют вспомнил о других вырезках. Он подтолкнул их к сержанту по заляпанному столу.
— Ну что там еще? — подозрительно спросил Шедвелл.
— Феноменальные явления, — сказал Ньют. — Вы же сами говорили. Правда, боюсь, что в наши дни происходят такие чудеса, что никаким ведьмам и не снились.
— Может, кто-то подстрелил зайца серебряной пулей, а на следующий день в деревне охромела старая карга? — с надеждой спросил Шедвелл.
— К сожалению, нет.
— А может, где-то пали замертво коровы, сраженные взглядом мегеры?
— Нет.
— Да что ж тогда? — сказал Шедвелл. Он прошаркал по полу к покрытому липкими пятнами темному буфету и добыл из него сгущенку.
— Странные дела творятся, — сказал Ньют.
Он рыскал по газетам несколько недель. Прежде Шедвелл просто складывал их в кучу, так что некоторые хранились годами. Ньют на память не жаловался (может быть, потому, что за двадцать шесть лет с ним не случалось почти ничего, что стоило бы запомнить) и в результате стал настоящим знатоком в исключительно эзотерических областях.