Однако наутро это уже был вопрос жизни и смерти. Не имея длинных брюк, он был отрезан от компании сверстников и подвергался насмешкам того, кто прежде смотрел ему в рот. Если накануне вечером какие-то курицы предпочли ему Рипли, это не беда, но Бэзила отличал неукротимый состязательный дух; он не мог стерпеть, что вынужден драться одной рукой, в то время как другая скована у него за спиной. А ведь похожая ситуация могла возникнуть и в школе; вот это уже было бы невыносимо. Во время завтрака он в сильном душевном смятении воззвал к матери.
– Как же так, Бэзил? – удивленно запротестовала она. – По-моему, мы это обсуждали и ты не проявил особого интереса.
– Мне они позарез нужны, – заявил Бэзил. – Умру, а учиться не поеду, если сейчас у меня не будет длинных брюк.
– Ну не глупи.
– Я серьезно, лучше умереть. Если мне даже нельзя носить длинные брюки, то учеба не имеет смысла.
Эмоции перехлестывали через край, и мать не на шутку встревожило видение его близкой кончины.
– Бэзил, не говори ерунды, садись за стол и доедай завтрак. Можешь хоть сегодня поехать в «Бартон Ли» и выбрать то, что тебе подойдет.
Отмякший, но все еще разрываемый нетерпением, Бэзил мерил шагами комнату.
– У кого нет длинных брюк, тот очень уязвим, – страстно произнес он. Эта фраза ему так понравилась, что он решил нажать. – У кого нет длинных брюк, тот чудовищно, страшно уязвим. Лучше умереть, чем…
– Бэзил, немедленно закрой рот. Кто-то тебя задразнил.
– Никто меня не задразнил! – с негодованием возразил он. – Никто.
После завтрака горничная позвала его к телефону.
– Это Рипли, – произнес настороженный голос.
Бэзил прохладно воспринял сей факт.
– Ты никак обиделся? – спросил Рипли.
– Я? Вот еще. Кто сказал, что я обиделся?
– Никто. Слышь, ты не забыл, что мы сегодня на фейерверк идем?
– Не забыл. – Бэзил по-прежнему отвечал ледяным тоном.
– Так вот, у одной из этих крошек – у той, что была с Элвудом, – есть сестренка, такая же симпатичная, даже лучше, можно ее позвать для тебя. Фейерверк начнется в девять; встречаемся около восьми.
– А чего там делать?
– Да хоть на «Старую мельницу» опять сходим. Мы вчера еще три раза прокатились.
Последовала короткая пауза. Бэзил удостоверился, что дверь в мамину комнату закрыта.
– Ты со своей целовался? – настойчиво зашептал он в трубку.
– А то! – На другом конце провода послышался дурацкий смешок. – Слышь, Эл собирается у предков машину взять. Мы тогда тебя подхватим в районе семи.
– Ладно, – грубовато согласился Бэзил и добавил: – Мне сегодня еще надо брюки купить.
– Честно? – Бэзил опять уловил почти беззвучный смешок. – Короче, в семь часов жди.
В десять утра, встретившись со своим дядей в магазине готовой одежды «Бартон Ли», Бэзил немного устыдился, что затрудняет и разоряет родных. По дядиному совету он в конце концов выбрал два костюма: повседневный, из плотного сукна шоколадного цвета, и выходной, темно-синий. И тот и другой требовали небольшой подгонки по фигуре, но дядя договорился, чтобы один костюм непременно доставили в тот же день.
В порядке раскаяния, хоть и недолгого, в таком неслыханном транжирстве Бэзил решил сэкономить на транспорте и отправился домой пешком. На Крэст-авеню он примерился и перепрыгнул через высокий пожарный гидрант неподалеку от особняка ван Шеллингеров; при этом возник вопрос: можно ли прыгать через пожарный кран в длинных штанах и будет ли у него вообще такая возможность? Что-то заставило его напоследок совершить этот обряд еще два или три раза; тут его и застукали ван Шеллингеры, чей лимузин свернул на подъездную аллею и затормозил у входа.
– Ой, Бэзил, – услышал он.
С гранитных ступеней особняка, второго по величине у них в городе, на него смотрело нежное юное личико, наполовину скрытое облаком почти белых кудряшек.
– Здравствуй, Глэдис.
– Можно тебя на минутку, Бэзил?
Не мог же он отказать. Глэдис ван Шеллингер была на год младше – спокойная, воспитанная девочка, которую, по слухам, готовили к замужеству с каким-нибудь респектабельным молодым человеком из Новой Англии. У нее была гувернантка; Глэдис водилась лишь с немногими избранными девочками, с которыми встречалась либо у себя дома, либо у них; ей была неведома вольница, привычная для городских детей Среднего Запада. Она не появлялась в таких местах, где ближе к вечеру собирались ее ровесники, – к примеру, во дворе за домом Уортонов.
– Бэзил, хотела спросить: ты сегодня вечером идешь на ярмарку?
– Ну, в принципе, да.
– А ты не хочешь присоединиться к нам и посмотреть фейерверк из нашей ложи?
На мгновение он задумался. Вроде надо было соглашаться, но какая-то неведомая сила нашептывала обратное: сам посуди, стоит ли отказывать себе в близком удовольствии ради совершенно бесперспективной затеи?
– Я не смогу. К великому сожалению.
По лицу Глэдис пробежала тень разочарования.
– Не сможешь? Тогда заходи как-нибудь в гости, Бэзил, только не откладывай. Скоро я уеду в Новую Англию.
Он в унынии побрел дальше. Глэдис ван Шеллингер никогда с ним не дружила, и ни с кем другим тоже, но, услышав, что она едет учиться в Новую Англию, причем одновременно с ним, Бэзил к ней потеплел, как будто их двоих ожидало заманчивое приключение, уготованное самой судьбой вопреки тому обстоятельству, что Глэдис происходила из богатой семьи, а он – из семьи среднего достатка. Жаль, что не получалось сегодня составить ей компанию.
С трех часов дня Бэзил, который сидел у себя в комнате и читал «Багровый свитер», начал прислушиваться к звонкам. Он выскакивал на лестничную площадку, перегибался через перила и кричал:
– Хильда, это не ко мне?
А в четыре, возмущенный равнодушием горничной, полным отсутствием понимания важности момента и медлительностью, с какой она подходила к дверям, он сбежал вниз и взял дело под свой контроль. Но все напрасно. Тогда он позвонил в «Бартон Ли»; какой-то продавец торопливо заверил:
– Вы получите свой костюм. Гарантирую, костюм вы получите.
В его правдивость Бэзил не поверил; выйдя на крыльцо, он стал высматривать фирменный пикап от «Бартон Ли».
К пяти часам пришла мама.
– Видимо, потребовались дополнительные переделки, – решила она приободрить сына. – Ничего, завтра утром доставят.
– Завтра утром! – Бэзил не поверил своим ушам. – Мне нужно сегодня, сейчас!
Бэзил окинул взглядом Холли-авеню. Схватив кепку, он бросился за угол, на трамвайную остановку. Через мгновение его осенило, и он столь же стремительно помчался назад.
– Если доставят, примешь пакет без меня, – проинструктировал он маму, ибо взрослый человек ничего не должен пускать на самотек.
– Так и быть, – сухо пообещала она. – Приму.
Времени пролетело больше, чем он думал. Потом еще пришлось ждать троллейбуса, и, добравшись до магазина «Бартон Ли», Бэзил с ужасом увидел запертые двери и опущенные жалюзи. У выхода он перехватил одного из припозднившихся работников и стал с горячностью объяснять, что костюм необходим ему именно сегодня. Служащий оказался не в курсе дела… На какую фамилию – мистер Швартце? Нет, Бэзил – не мистер Швартце. После сбивчивой дискуссии, в ходе которой он пытался доказать, что бессовестного продавца следует уволить, Бэзил, совершенно убитый, поплелся восвояси.
Если костюма нет, на ярмарку идти не стоит – нечего там делать. Придется сидеть дома, пока другие, везунчики, будут искать приключений на местном бродвее. Рядом с ними сквозь волшебный мрак «Старой мельницы» будут скользить таинственные девушки, юные и сговорчивые, а его там не будет – и все из-за тупости, эгоизма и лживости какого-то продавца из магазина готовой одежды. А через пару дней ярмарка закроется… навсегда… и эти девушки, самые неуловимые, самые желанные на всем свете, вместе с этой сестренкой – по слухам, самой симпатичной девочкой из всех троих… будут для него потеряны навек. Они умчатся на «блатц-уайлдкэтах» в лунную ночь, а Бэзил даже не успеет их поцеловать. Да, он до конца своих дней (только надо успеть добиться увольнения того продавца, чтобы помнил, как своим поступком загубил ему, Бэзилу, жизнь) будет с неизбывной горечью оглядываться на этот безвозвратный день. Подобно многим из нас, Бэзил отказывался понимать, что в будущем у него появится масса желаний, равноценных нынешним.
Он вернулся домой; пакет так и не доставили. Бэзил угрюмо слонялся из комнаты в комнату, а в половине седьмого по настоянию матери сел ужинать и молча поставил локти на стол.
– Неужели ты не проголодался, Бэзил?
– Нет, спасибо, – с отсутствующим видом сказал он, даже не разобрав, что ему положили.
– До твоего отъезда целых две недели. Какая разница…
– Да я не потому. Просто голова разболелась.
Когда ужин подходил к концу, его рассеянный взгляд упал на бисквитный торт; с видом лунатика Бэзил съел три куска.
Ровно в семь он услышал звук, призванный возвестить начало волнующего, романтического вечера.
У крыльца тормознул автомобиль Лимингов, и в следующий миг Рипли Бакнер нажал на кнопку дверного звонка. Бэзил мрачно поднялся из-за стола.
– Я сам открою, – сказал он Хильде. А потом с неявным, обезличенным упреком – матери: – Извини, я сейчас. Только скажу им, что на ярмарку пойти не смогу.
– Разумеется, сможешь, Бэзил. Не глупи. Если какой-то…
Бэзил не дослушал. Распахнув дверь, он увидел на ступеньках Рипли Бакнера. У того за спиной был припаркован лиминговский лимузин: старый, высокий, подрагивающий на фоне полной луны.
Трам-та-ра-рам! В конце улицы загрохотал фирменный пикап магазина «Бартон Ли». Трам-та-рам! На тротуар спрыгнул водитель, установил железный противоугон, заспешил вдоль по улице, свернул не туда, возвратился и наконец приблизился к ним с длинной прямоугольной коробкой в руках.
– Подожди минуту! – неистово вскричал Бэзил. – Это разницы не сделает. – Я сейчас. Будь другом, подожди минуту. – Он выскочил на крыльцо. – Эл, мне только что… мне только переодеться. Подождете, а?
В темноте мелькнула искра от сигареты – Эл повернулся к шоферу; автомобиль, уняв дрожь, вздохнул и затих, а небеса вдруг осветились звездами.
И снова ярмарка – совсем иная, нежели днем; так девушка при свете дня отличается от своего сияющего вечернего воплощения. Алебастр и картонки растворились, остались лишь образы дворцов и павильонов. Очерченные гирляндами огней, эти образы сулили кое-что притягательное и таинственное; их свойства передавались и посетителям, которые в одиночку и компаниями прохаживались по маленьким запутанным бродвеям, рассекая полумрак своими бледными лицами.
Ребята поспешили к месту встречи; девушки поджидали в затемненном «Храме пшеницы». Их силуэты соединились в стайку, и у Бэзила возникло какое-то дурное предчувствие. Когда их знакомили, он с нарастающей тревогой переводил взгляд с одного лица на другое и понял ужасающую истину: младшая сестра на поверку оказалась сущей кикиморой – квадратная, растрепанная, с землистым лицом, наштукатуренным дешевой розовой пудрой, и с бесформенными губами, тщетно пытавшимися кокетничать.
Как из тумана, до него донесся голос девушки Рипли:
– Не знаю, я, наверно, с вами не пойду. У меня как бы свиданка назначена – я тут с одним парнем познакомилась.
Она егозила, вглядываясь в полутемную аллею, а Рипли, в расстройстве и смятении, пытался взять ее под руку.
– Погоди, – урезонивал он. – Я ведь первый тебе свидание назначил, разве нет?
– А вдруг бы ты не пришел, кто тебя знает, – капризно повторяла она.
Элвуд и обе сестры тоже принялись ее уговаривать.
– Может, я бы на колесо обозрения сходила, – нехотя уступила она, – а на «Старую мельницу» не успеть. Мой парень разозлится.
Самоуверенность Рипли не выдержала такого удара; у него отвисла челюсть, а пальцы отчаянно вцепились в девичий локоть. Бэзил, из последних сил соблюдая приличия, переводил укоризненный взгляд со своей девушки на остальную компанию. Только Элвуд был на коне.
– Айда на колесо обозрения, – скомандовал он. – Не стоять же здесь до утра.
У билетного киоска своенравная Олив помешкала, хмурясь и озираясь по сторонам, как будто еще сохраняла надежду на появление соперника Рипли. Но когда подвесные кабины остановились, она позволила себя уговорить, и три парочки, каждая со своими проблемами, неспешно поплыли вверх.
Путь кабины повторял воображаемую линию небесного купола, и Бэзил подумал, как хорошо было бы оказаться здесь в другой компании, а то и в одиночестве: снизу ярмарка подмигивала огоньками разнообразия, а темнота, что вечно подкарауливает у границы света и ставит заслон последним затухающим лучам дня, приобретала бархатистую мягкость. Но Бэзил не мог обижать тех, кто не был ему ровней. Минуту спустя он повернулся к сидевшей рядом девушке и для приличия осведомился:
– Вы откуда – из Сент-Пола или из Миннеаполиса?
– Из Сент-Пола. Учусь в школе номер семь. – Она вдруг придвинулась совсем близко. – А ты, как я погляжу, бойкий, – поощрила она Бэзила.
Положив руку ей на плечо, он почувствовал тепло ее кожи. Их кабина опять оказалась на самом верху, выше было только небо, и опять они заскользили вниз под протяжные стоны далекой каллиопы. Старательно отводя глаза, Бэзил привлек девушку к себе и, дождавшись очередного подъема в темноту, нагнулся, чтобы поцеловать ее в щечку. Это прикосновение взволновало его, но краем глаза он случайно увидел ее лицо… и порадовался, когда внизу ударил гонг и колесо, замедлив ход, остановилось.
Не успели три парочки собраться у выхода, как Олив завопила от восторга:
– Вот же он! Билл Джонс, мы только сегодня познакомились – у меня с ним свиданка.
Походкой циркового пони к ним направлялся парнишка примерно одних с ними лет, который с ловкостью тамбурмажора вертел в руках бамбуковую тросточку. Предусмотрительно выбранное имя не могло обмануть трех приятелей: это был не кто иной, как их сверстник и однокашник симпатяга Хьюберт Блэр.
Он остановился прямо перед ними. Дружески хмыкнул вместо приветствия. Снял шляпу, покрутил ее на пальце, уронил, поймал и лихо надел набекрень.
– Что ж ты, красава, – обратился он к Олив. – Я тебя пятнадцать минут ждал.
Хьюберт Блэр сделал вид, что собирается ее отдубасить; она захихикала от восторга. Он мастерски выбирал такой тон, который безотказно действует на девушек четырнадцати лет, а также на непритязательных дамочек постарше. Его фантастически тренированное, изящное тело всегда находилось в движении. У него был симпатичной формы нос, обезоруживающий смех и трезвый дар лести. Когда он вытащил из кармана ириску, положил на лоб, подбросил вверх и ловко поймал губами, даже сторонний наблюдатель мог бы с уверенностью сказать, что у Рипли не осталось никаких шансов.
Вся компания была настолько увлечена этим представлением, что никто не заметил, как глаза Бэзила вспыхнули надеждой, а ноги молниеносно сделали четыре шажка назад – с проворством, какому позавидовал бы благородный грабитель; он шмыгнул в щель между полотнищами какого-то шатра и попал в безлюдный павильон «Тракторы и комбайны». Здесь можно было перевести дух; ему пришло в голову, что Рипли пока ни сном ни духом не ведает, какой подарок ждет его этим вечером, и при этой мысли Бэзил в потемках согнулся пополам от неудержимого хохота.
Через десять минут в другом конце ярмарки некий молодой человек энергично и осмотрительно шагал в ту сторону, где готовилось пиротехническое шоу; при ходьбе он размахивал только что купленной бамбуковой тросточкой. Встречные девушки поглядывали на него с интересом, но он знал себе цену; на одно краткое мгновение он устал от людей… в суматохе жизни это мгновение осталось почти незамеченным: он упивался длинными брюками.
Купив билет на трибуну, он вместе с толпой обошел ипподром в поисках нужного сектора. Люди в форме армии северян катили пушку для театрализованного представления «Битва при Геттисберге», и, когда он остановился поглазеть, откуда-то сзади донесся голос Глэдис ван Шеллингер.
– Бэзил, если хочешь, присоединяйся к нам.
Бэзил обернулся – и был принят. Он обменялся любезностями с мистером и миссис ван Шеллингер, которые доброжелательно представили его своим знакомым («Это сынок Алисы Райли») и распорядились, чтобы для него поставили стул в первом ряду их ложи, рядом с Глэдис.