— Глубоко, Виктор Петрович! Так воткнулись, что человека наверняка бы убило. И очень точно попал.
— М-да... В общем, так: иди к себе в медпункт и долечивай его. Сейчас там как будто никого больше нет? Повезло ему. Один лечится. О нашем разговоре ни слова. А то что наблюдаешь — молодец. В нашем деле это полезно. Только скажу тебе, что оружие-то у него и так есть. Мы ему пистолет вернули в тот же день, когда пришло подтверждение, что такой разведчик Углов существует. И никуда он отсюда не уйдет при всем желании и с оружием. Так что не беспокойся. Во-первых — охрана лагеря, а во-вторых — леса наши ой какие хитрые! Знать их очень хорошо надо, чтобы на волю выбраться.
— Знаете, товарищ командир... — Оля немного заколебалась, но все-таки решила все выложить до конца,— я его подозревать стала уже несколько дней назад.
— Почему? — Командир насторожился.
— Вы, Виктор Петрович, не сочтите меня за маленькую, что мне шпионы чудятся...
— Да ладно, какая уж ты маленькая с такой-то судьбой! Выкладывай-ка, что у тебя еще есть!
— Он, когда бредил, говорил какие-то непонятные слова...
— Какие? Запомнила?
— Да... Хромого какого-то звал. Говорил: «Хромой! Жди меня здесь. Ползи вперед. Тихо. Они здесь». Вот. Точно так говорил.
— Интересно...
Командир помолчал в задумчивости.
— Ладно. Спасибо тебе, Оля. Можешь идти. Значит, никому ни слова. Понятно?
— Конечно, товарищ командир.
После ухода девушки Топорков некоторое время сидел задумавшись, потом покрутил ручку полевого телефона и вызвал шифровальщика. Радиосвязь с армейским командованием поддерживалась через штаб партизанского соединения, и, видимо, поэтому, из-за лишнего передаточного пункта, где тоже обдумывали и расшифровывали радиограммы, ответ на запрос Топоркова об особых приметах разведчика запаздывал.
Командир решил, что самым разумным сейчас будет отправить повторный запрос, используя все то, что рассказала девушка-санитарка. И в конце текста для шифровки он приписал: «Кто такой Хромой? Есть ли кто или был в окружении Углова с такой фамилией или прозвищем. Одиннадцатый». «Одиннадцатый» означало: Топорков.
Шифровка ушла. Оставалось ждать. Но, обеспокоенный новой информацией, полученной от санитарки, командир понимал, что так ждать опасно, надо принять еще какие-то меры. Каждая мелочь, которую он упустит или которой не придаст значения, может стоить жизни его людям.
Он снова позвонил. Через минуту, круто согнувшись, в землянку вошел высокий и широкоплечий Хохлов — начальник разведки.
— Слушаю, товарищ командир.
— Садись.
— Спасибо,— Хохлов сел.
— Вот что, Хохлов. Ты новичка видел, что в санчасти ногу долечивает?
— Это войсковой разведчик с фронта? Видел, Виктор Петрович.
— Он. Хорошо, что видел. Пойди познакомься. Переведи его в землянку к своим разведчикам, поскольку он у тебя и будет воевать. С обстановкой пока не знакомь. Не все еще с ним ясно. Пока проверяем и ждем подтверждения. Ну, а рядом с твоими разведчиками он и будет на виду. В общем, глаз с него не спускать ни на миг. Но... Это надо делать так, чтобы он не обиделся. Скорей всего, это наш парень, разведчик. Однако чем черт не шутит... Рисковать мы не имеем права. Поэтому — глаз не спускать. Пока, до особого лично моего приказания. Понятно?
— Так точно!
— Выполняй!
— Слушаюсь!
7. «КОРОЛЕВИЧ»
Дед Елисей был партизанским связным. До войны он работал в колхозе возчиком. На телеге перевозил сено, зерно и все такое прочее. Характер у него был прескверный, всегда он ворчал на всех и вся. И бригадир — бездельник, и председатель — недотепа, и телегу у него годами не чинят. Ворчал-ворчал и в тридцать седьмом чуть не угодил в места не столь отдаленные, за решетку. Кто-то из колхозников сгоряча крикнул ворчливому деду, что надоело его ворчание на советскую власть слушать. И сразу дело приняло крутой оборот. Его, всю жизнь ездившего на телеге, вдруг увезли на машине. И только заступничество председателя колхоза, человека очень известного, заслуженного, спасло деда от необузданной жестокости тех шальных времен. Председатель, конечно, сам рисковал, но в район поехал и деда Елисея вызволил.
Дед прибыл обратно хмурый и молчаливый, будто что-то сломалось в нем. Даже ворчать почти перестал. То есть ворчал, конечно, но с оглядкой, в присутствии, пожалуй, одной только своей лошади, старого мерина с красивым героическим именем Руслан, да еще доверял домашней своей козе Маньке.
Когда в деревню пришли немцы, они прознали, что деда при советской власти арестовывали, и заинтересовались им. Начальник верховской полиции, отъявленный немецкий прихвостень, приехал в деревню — она была всего в семи километрах от города,— но хитрый дед, ссылаясь на глухоту и подслеповатость, отказался служить полицаем в деревне. Подобрали десяток других, тоже местных. А деду приезжий прихвостень объявил:
— Я тебя, старый пень, спасаю от смерти, это ты помни на всякий случай! Поскольку за отказ служить в полиции полагается виселица. Ну уж черт с тобой, может, ты и вправду глухой, а нам нужны здоровые хлопцы. Будешь здесь, в деревне, возчиком при полиции. Местное отделение открываем, деревня у вас большая.
— Да я...
— Молчи, дед! Если еще пожить хочешь!
И дед Елисей кивнул в знак согласия. Он уже был связан с первыми партизанами. Все это произошло не сразу, главный полицай из Верховска приехал в деревню уже поздней осенью сорок первого. К тому времени налаживалась работа подполья и разгоралась партизанская война. Хитрый дед сообразил, что ему очень удобно будет выполнять работу партизанского связного, будучи полицейским возчиком.
С тех пор уже более двух лет дед Елисей возил полицаев, иногда и немцев, в деревне их стояло не более двадцати человек, неполный взвод..
Каждую неделю, иногда и не один раз, он ездил в Верховск, отвозил в полицай-управление донесения или продукты — яйца, молоко, кур, мед,— все, что отбиралось у деревенских жителей. И, конечно, передавал свои, партизанские донесения верховскому подполью, а оттуда — обратно в отряд. И все это время регулярно под Верховском валились под откос эшелоны с военными грузами, горели склады в городе, аэродромы.
Худощавый, невзрачный и тщедушный, дед Елисей был неутомим. Его седая бороденка и густые длинные брови покрывались инеем и ярко белели под мохнатыми краями старой желтовато-серой шапки-ушанки, когда он, нахлестывая мерина Руслана, катил на своих санях по снежной лесной дороге.
Партизаны нередко перехватывали обозы, едущие с продовольствием из деревень в город. Это были обычно двое-трое саней, а летом — подвод с охраной из пяти-семи немцев или полицаев. По настоянию деда однажды ограбили и его. Самому ему наставили синяков и связали, немцу, который ехал с ним, дали сбежать. На этот раз дедова упряжь была одна. Других саней в обозе не было.
Партизаны не всегда забирали лошадей с санями. Так и в случае с дедом были взяты только продукты, и через пару километров он подобрал на дороге перетрусившего немца. Связанный дед, почмокав языком, дал команду лошади двигаться, и та шла шагом, когда из кустов ее и увидел сбежавший немец. Он прыгнул в сани, пустил ее вскачь, а потом на ходу развязал старика.
Теперь дед Елисей был уже как бы обстрелянный партизанами служащий полиции, и немцы стали ему немного доверять. Даже выдали карабин, который он все равно прятал в санях под сеном. И, пожалуй, правильно делал, потому что в лесу и в городском подполье всего три человека знали, что он — связной отряда: командир Топорков, комиссар отряда и руководитель верховского подполья. Еще Хохлов знал. Но он знал почти все самые секретные тайны, как начальник разведки. ¦
Дед жил одиноко, изба его стояла на отшибе, на самом краю деревни. Давно умерла его старуха, еще до войны, и он много лет бедовал один. Держал козу, кур, копался в огороде. Кур немцы переловили еще в сорок первом, а козу не тронули. Один фриц ее подоил, немцы посмотрели на её бородатую морду, на козью бороду деда, посмеялись и ушли. А коза Манька была деду Елисею единственной в доме живой божьей душой и слушательницей его ворчания. Кроме, конечно, Руслана. Но тот сопутствовал ему, как говорят, на службе и принадлежал полицаям, а не деду, хотя до войны был колхозным. Другое дело — Манька. Она была доподлинно дедовой козой, его поила молоком, перед ним трясла своей бородой, почти такой же, как у самого деда, терпеливо и внимательно выслушивала его ворчание и иногда его же и бодала, но очень редко, когда бывала не в духе.
Оружия в доме он не держал, если не считать того самого полицейского карабина да четырех гранат — «лимонок», которые он зарыл во дворе у самого забора. Неглубоко, присыпал песком слоем в два пальца, а сейчас тайник покоился еще и под полуметровой толщей снега. Но дед и не собирался пользоваться этими гранатами. Он считал, что умом и хитростью и своими партизанскими рейсами он может навредить врагам гораздо больше, чем скромным своим оружием. А гранаты схоронил так, на самый черный случай.
Так дед и был связным, пока не проявил собственную неожиданную инициативу.
Связь с отрядным подпольем осуществлялась так: приезжал на своих санях дед Елисей в лес за хворостом на растопку, ставил Руслана с упряжью возле дерева в назначенный час и шел себе собирать дровишки — сушняк и хворост. А в это время подходил к саням человек и вкладывал в тайник записку, предварительно вынув оттуда послание из городского подполья. Тайничок был устроен в одном из задних копыльев — стоек полозьев. В деревянном брусе правой стойки прорезана ложбинка, узкая и глубокая, в которую быстро и легко можно всунуть сложенную вдвое бумажку.
Та же операция повторялась в городе. Тексты записок шифровали, но не настоящим шифром, используемым для радиограмм, а примитивным, который разгадать, конечно, можно, но все-таки не сразу, нужны специалисты. Записки выглядели примерно так: «Тетя Паня заболела, просила завтра к обеду прислать десяток яиц и, если сможете, две курицы», что означало: «Послезавтра в десять часов утра по сосновской дороге из города пойдет колонна карателей с двумя бронетранспортерами, если сможете, атакуйте».
Отправляясь в дорогу, туда и обратно, дед всегда смотрел, заменена ли записка, аккуратно проверял продукты, если их вез. Он теперь чаще ездил один, без охраны, ему доверяли.
И вот однажды, возвращаясь домой, везя записку из города, дед Елисей увидел на дороге забуксовавшую легковую машину и еще более глубоко засевший в снегу грузовик с охраной. Деда остановили стрельбой вверх подбежавшие солдаты, проверили его полицейское удостоверение. Старший из них сказал: «Гут!» И на ломаном русском языке объяснил, чтобы дед быстро ехал в деревню, до которой оставалось километра три, и передал приказ всем солдатам и полицаям — бегом спешить сюда, взяв еще и лошадей, чтобы вытащить тяжелый грузовик.
— Это очшень фажно и срошно! — добавил немец.
И дед поспешил. Только не в деревню, а в лес, в условное место, к дереву. Вскоре он уже был на месте, но прежде чем отойти от саней, извлек из тайника записку и карандашом дописал без всякого кода: «Петрович, поспеши! У тройной росстани на Марковку стоит легковушка с важным немцем и охрана десять солдат».
Топорков, конечно, понял, что приписка — работа деда. Случай использовали. Командир отправил верхом с полсотни партизан, и через два часа в лагерь привели толстого и насмерть перепуганного тылового полковника.
Допрос шел через переводчика — Хохлова (до войны он был студентом факультета иностранных языков и специализировался на немецком), и командир вскоре выяснил, что тыловик прибыл в Верховск, чтобы подготовить транспорт, место размещения и рассчитать тыловое обеспечение: продовольственные и обозно-вещевые потребности на две пехотные дивизии. Когда они прибудут, немец не знал, но что прибудут, знал точно. У него было предписание: не позднее чем через две недели все должно быть готово для переброски и размещения в Верховске тылового обеспечения этих дивизий. Толстый немец так старался, что вспомнил даже случайные сведения, которые слышал в штабах перед отправкой сюда, и одно из таких сообщений показалось Топоркову и комиссару отряда важным, и даже очень. Полковник сказал, что несколько дней назад в Берлине, выдавая ему предписание, его знакомый оберет из главного штаба сухопутных войск намекнул ему, что в Верховске, куда он едет, скоро будет безопаснее, чем в Берлине, потому что там ликвидируют и партизан, и подполье, туда выезжает один очень хороший специалист по этим делам.
Сам характер сообщения, уверенность, с какой все это было сказано тыловику, заставляли серьезно задуматься. Если это правда — а оба они, комиссар и командир, поверили толстому оберсту,— то против них и подполья затевалось смертельное дело. Пленному полковнику не было смысла выдумывать. Он был старый и нездоровый, он очень хотел спасти свою жизнь. Болезненные и слабые особенно сильно цепляются за жизнь, когда она оказывается под угрозой. И сообщение пленного немца выглядело убедительным и весьма тревожным.
Первое, что надо было сделать, сообщить о новых сведениях подпольщикам в город. Следовало досрочно отправить туда деда, использовать запасной час связи. Но кто сообщит связнику об этом? Это был исключительный случай, и оба решили вывести на деда, то есть раскрыть связника Хохлову. Он про деда, правда, знал, но лично с ним никогда не встречался. Так что дополнительного риска здесь не было. Тем более, Хохлов абсолютно надежен, разведка — его основное дело, да и переводчик тоже он.
Обговорили с Хохловым его визит к связнику, сроки, когда тот должен поехать и вернуться, подготовили текст записки. Но в последний момент возникла еще одна проблема.
— А ведь дед-то теперь уже не просто связник... — Тон комиссара был раздумчивый и даже с оттенком улыбки.
— Это почему? — Топорков с интересом посмотрел на заместителя.
— Да потому, что он теперь связник с инициативой, то есть и сам разведчик. И на случай, если ему придется делать сообщение, и вообще для пользы дела ему нужен псевдоним, подпольная кличка.
— Да, пожалуй.
Хохлов молча внимательно слушал разговор командира с комиссаром. Считал полезным пока помолчать.
— Ну, а как мы его окрестим теперь?
— Может, «Скворец»? — Командир улыбнулся. — Это нейтрально, но ему соответствует. Он ворчлив, много чирикает.
— Пожалуй, нет, командир.
— А как?
— Давай назовем его «Королевич», а?
— Почему?
Хохлов и командир оба вопросительно уставились на комиссара.
— Ну, во-первых, это никак не наводит на него. Королевич должен быть молодым и красивым. Конечно, немцы так примитивно не рассчитывают свои предположения и версии, но «Королевич», мне думается, в самый раз. Неожиданно и никак не наводит на деда.
— А что? Пожалуй, пойдет. — Это были первые слова, сказанные здесь Хохловым.
— Согласен,— кивнул командир,— пусть будет «Королевич».
8. БРАТ ВОЛКА
Начальнику разведки отряда Станиславу Ивановичу Хохлову только исполнилось двадцать пять лет, но его иначе, как по имени-отчеству, никто не называл. Кроме, конечно, Топоркова. Тот всех звал по фамилии, коротко, официально, по-деловому. Так уж у него было принято, у Топоркова.
Разведчики только иногда обращались к своему командиру, называя его «лейтенант». А так все время — Станислав Иванович.
Он был всегда спокоен, выдержан, нетороплив и молчалив. И даже казался из-за этого незаметным на совещаниях командиров, несмотря на свой рост,— он был высок и широк в плечах, что было видно, даже когда он сидел.
После разговора с командиром об Углове он стал внимательно присматриваться к этому новичку. И вскоре обнаружил удивительные вещи. Опытный разведчик заметил то, что оставалось незаметным для всех остальных. Углов слышал, как кто-то подходит к землянке на целых двадцать секунд раньше его, Хохлова. А у Хохлова был хороший слух. Станислав Иванович видел, как едва заметно начинали вздрагивать уши новичка, и вскоре после этого и до Хохлова доносились шаги снаружи. Когда кто-то входил в землянку, Углов пошевеливал ноздрями, и командиру разведчиков казалось, что этот Углов, как зверь, принюхивается к пришедшему. В первую же ночь Хохлов установил, что Углов хорошо видит в темноте. Он выходил ночью из землянки, видимо, по нужде. И когда встал, пошел прямо и быстро к выходу. Так же и возвратился. Не ощупывая себе путь, как другие, когда в землянке не было никакого освещения, кроме слабого отблеска ночных сумеречных полутонов, которые просачивались через дверь. Но это были тени, их никак нельзя было назвать даже слабым светом. И вот в этой почти полной темноте новичок двигался быстро и уверенно, как при свете. Все это было странно и так не похоже на все остальное, что всегда замечалось за людьми. Хохлов понял, что этот парень чуток, как дикий зверь, очень силен и ловок. Он исследовал лук, сделанный Угловым, и оценил его в полной мере. Это было серьезное и бесшумное оружие. Пожалуй, иногда очень нужное в разведке.