Певучий звон не из костела, а откуда-то с окраины, из дальней лютеранской кирхи, возникал и возвышался над страстями и судьбами людей. Он перекатывался по черепичным крышам, отражался от сверкающих окон, взлетал к поднебесью и, соскользнув с заснеженных склонов гор, проникал в сердца. И, казалось, что будто и в костеле отдается этот тягучий, легкий, заунывный и светлый звон, усиливаясь в серебряных трубах органа.
Люди шли к костелу. Слышалась украинская, русская, польская речь. На лицах не было печали. Улыбки, возбужденный говор. И, может быть, тихая грусть об ушедших близких. Об утерянных в кровавой пасти войны. О любимых и родных. Об исчезнувших в ветреных изломах Карпатских гор.
Там, где Игнат ночевал, ему вопросов не задавали. Это была явка. Там жили люди атамана. Правда, в отряде командира не называли атаманом. Вороной не любил этого. Пан командир или господин командир. Он не был привередлив, как покойный капитан. И только иногда, за глаза, говорили: «пан атаман». Вороного боялись. Он был очень умен, крайне сдержан и вежлив. И жесток. Застрелить или повесить для него было обычным, даже пустяковым делом.
Игната он приблизил к себе. Точнее, держал на глазах. Игнату было поручено проверять и организовывать наружную службу, охрану лагеря. Но он подчинялся тому самому ОУНовцу, что его задержал в первый день на дороге. Тот командовал всей охраной лагеря. В отряде было еще три лесных избы и множество пещер и землянок, оборудованных для жилья. Так что люди были разбросаны по всему Мертвому ущелью, и сосчитать силы банды оказалось не просто. Хотя оповещение и сбор по сигналу были отлажены, и готовность к бою составляла всего несколько минут.
Игнат прошел в храм и сел на скамью. Надо было высмотреть ксендза, когда тот уйдет с кафедры к себе в заднюю комнату. А пока он еще на кафедру и не выходил. И еще, нельзя перепутать: другой ксендз не был связан с бандой. Он вообще отвергал кровопролитие, будучи истинным христианином. Бандитов называл богоотступниками. Равно, как и энкэвэдэшни-ков, которые уже после войны постреляли здесь немало невинных людей. Притом он с кафедры проклинал фашистов и благословлял Красную Армию, как армию-освободительницу. Но власть советскую не благословлял и, видимо, не воспринимал. Вот такой сложный человек возглавлял этот собор, пользовался большой популярностью в народе и даже уважением со стороны Вороного. Убийца очень почитал настоятеля.
Как-то пришли командиры рот к атаману с предложением убрать этого ксендза. Уж очень он им мешал. И не только тем, что осуждал бандитов и благословлял красноармейцев. Но главное — требовал ревностного исполнения службы от второго ксендза. А у того было много дел с бандой — через него осуществлялся один из каналов связи. А ксендз-идеалист мешал. Он, конечно, подозревал своего помощника в связях с богоотступниками, презирая его за это, но внешне был вежливо сух и официален. А требовал по полной мере.
Когда об этом предложении доложили Вороному, он побледнел. Зная его крутой нрав, четыре командира рот пожалели о своем приходе.
Всего рот в банде было девять — по пятьдесят-шестьдесят человек. Атаман не любил крупных подразделений. Мелкие легче держать в железной руке.
И вот из девяти ротных с этим предложением явились четверо. Увидев такую реакцию командира, они поняли, что в этот момент жизнь их не стоит ни гроша. Сейчас он может позвонить в колокольчик, вмиг появятся адъютант и два охранника с автоматами, всегда дежурившие у его дверей. И через две минуты — не позднее — все четверо ротных станут покойниками.
Но Вороной с минуту помолчал, потом спокойно и вежливо посоветовал ротным больше таких предложений не вносить. И еще посоветовал им уважать христианскую религию и католическую церковь и почитать ее служителей. С тем и отпустил. Они вышли мокрые от холодного пота, хотя в штабе жарко не было. Их, пожалуй, спасло то, что разговор шел о религии, о христианстве. Это, видимо, заставило атамана сдержать гнев. Он чтил бога и любил говорить, что воюет за поруганную веру.
Нужный Игнату ксендз сегодня должен был читать с кафедры; он был намного моложе своего настоятеля, и его просто было отличить, не зная в лицо.
Когда он встал за кафедру и нараспев начал проповедь, разведчик уже не сомневался, что это именно тот, кто ему нужен. Розовое, гладкое, холеное лицо тридцатилетнего ксендза было одновременно возбуждено и спокойно.
Слова его проповеди, непонятной Игнату, слова чужой незнакомой речи несли звуковой смысл. Едва сорвавшись с языка проповедника, они тотчас устремлялись вверх, троились, множились, усиливались и, уже разросшись до гула, метались по высоченным сводам древнего готического собора, призывая к чему-то неизвестному, предостерегая от чего-то неведомого, но страшного.
Ксендз закончил проповедь и сошел с кафедры. Благословил зал. Игнат, чтобы не плутать в поисках ксендза, сразу последовал за ним следом. Едва за католическим священником закрылась дверь, разведчик постучал.
— Войдите!
Молодой ксендз был в комнате один, вполоборота стоя к вошедшему, он разглядывал его.
— Извините, святой отец, я хотел бы у вас исповедаться, узнать, как жить дальше в это трудное время.
— Я помогу вам, сын мой. Исповедь очищает и возвышает нас.
Это был точный ответ на пароль. Теперь Игнат ждал, что сообщит ему ксендз. И тот не замедлил:
— Передайте пану хозяину, что Леся вчера умерла. Похороны послезавтра возле гостиницы «Карпаты» в два часа пополудни. Запомнили?
— Запомнил.
— Надо передать слово в слово. Тогда он поймет.
— Передам, не беспокойтесь, святой отец.
— И еще передайте ему вот этот молитвенник.
— Прощайте, святой отец.
— Благослови тебя бог, сын мой.
Когда разведчик шел через зал к выходу, заиграл соборный орган. Звуки, густые, сочные, звенящие и гудящие, трепещущие и тягучие, заполнили храм от пола и до самых высот темных сводов. Казалось, они пронизывали насквозь и сердце и душу Игната. И вдруг, охваченный тревогой и волнением, он снова увидел взглядом памяти пожар сорок первого, расстрелянных близких: мать, сестру, братьев... Увидел их живыми, еще за минуту до того, как пуля фашиста оборвет их жизнь. И вспомнил отца, о котором знал только, что тот пропал без вести где-то на Украине в сорок четвертом.
Орган рвал душу. Разведчик торопился уйти от пророчески гудящего собора. Но звуки органа, всеобъемлющие и всесильные, настигали и настигали его.
5. НЕ ГУБИ ДУШУ ЗРЯ
До вечера Игнат пытался разгадать, что означают похороны Леси. Он знал характер такого шифра и предполагал, что Леси, естественно, никакой нет, и, уж во всяком случае, она не умерла. Главное — похороны. Тут точно названы место и время. Значит, Вороной готовит какую-то акцию, и ксендз сообщил ему место и время. Какую акцию? Как можно помешать? Чтобы помешать, надо знать, о чем идет речь. Сам он пойти туда не может, сегодня же вечером надо возвращаться в банду. Да и если бы остался в городе, все равно там и близко появляться нельзя. «Свои» сразу опознают, доложат Вороному. И тогда дело — труба. Хозяин очень подозрителен. Правда, он довольно алчен и очень заинтересовался делом с сокровищами Файта. Но подозрительность может победить. В общем, надо попробовать разузнать. Может, кто-то в банде сболтнет?
Вороной Игнату не доверял. Он вообще не доверял никому. Но в Игнате был уверен. Раз уж тот сообщил ему про сокровища, то какой смысл теперь смываться? Логика — это то единственное, чему верил атаман. Потому и отпустил его в город с заданием. С одной сто- роны, надо в деле понемногу проверять, с другой — подразнить человека волей, вдруг что-то новенькое в нем проявится? На всякий случай с Игнатом отправили напарника, поручив тому за ним наблюдать и не слускать с него глаз. Это был как раз тот черноволосый в шинели без ремня. Звали его Касим.
С первых же шагов после выхода из" расположения банды Касим страдал. Он отставал от Игната, все время заговаривал с ним, наконец решился.
— Игнат, я хочу тебе сказать, что я за тобой наблюдать не собираюсь. Мне поручено, ты, наверно, догады-
ваешься, но я и не собираюсь, и не хочу. Иди куда
хошь, на меня не обращай внимания. Я ведь знаю,
что и трое таких, как я, тебе не помеха. Так что, если
надумаешь уходить, не губи мою душу зря. Не охраняю
я тебя.
— Да ладно, Касим. Не бойся ты. И уходить я не собираюсь. Удобно мне у Вороного. Доволен я этой службой. К Советам мне все равно нельзя, а за границу и далеко, да и золотишка нет. Так что не бойся. А в городе можешь гулять. Если спросят, скажу, что был со мной, как тень.
— Не выдашь, точно?
— Не выдам.
И черноволосый Касим увидел во взгляде Игната что-то такое, что убеждало до последней точки: не выдаст.
— Вот и хорошо, что договорились. — Касим заметно повеселел и успокоился.
Теперь, собираясь обратно в Мертвое ущелье, разведчик помнил, что условились они с Касимом встретиться на углу улиц Франко и Лесной в девять часов вечера. Касим уговаривал возвращаться засветло (боялся Игната), но разведчик настоял, сказав, что хочет посмотреть город. Игнат должен был побывать в парке, проверить есть ли ответ. Если есть — забрать.
Дело в том, что он должен был вложить (и вложил) патрон с шифровкой пулей наружу. А ответ должен быть наоборот — пулей внутрь, наружу тыльной частью гильзы, капсюлем. Если еще не взяли, значит — пуля наружу. Сегодня вечером — условленное время.
Он шел по городу, который менялся на глазах. Наступали сумерки, и с каждой минутой толпы на улицах буквально таяли. Еще полчаса назад улицы были полны народа, сейчас уже потоки людей поредели, едва осталась четверть, а еще через двадцать минут останутся отдельные прохожие, и вскоре город опустеет совсем. Будто бы с тьмой опускается на землю пустота.
Странное чувство опасности испытывает Игнат в этих краях, в Карпатах. Такого не было у него на фронте. Будто кто-то все время целится ему в спину. Хочется прыгнуть в сторону, выдернуть «парабеллум» и пристрелить преследователя. Однако он наверняка знает, что никого сзади нет. Он проверяется каждый квартал. И хотя он сам — уже в банде Вороного, хотя знает врагов в лицо, но никак не может избавиться от этого стойкого чувства опасности за спиной.
Вороной... Что это все-таки? Фамилия или кличка? Никто не знает даже в отряде. Игнат уже месяц там, знаком почти со всеми. Со многими горилку пил, обо всем треплются пьяные. Правда, упоминать атамана и в трезвом, и в пьяном виде опасаются. Но про имя его не знают. Это уж точно. И вообще о нем никто ничего не знает. Известно только, что первым он явился в это Мертвое ущелье.
До того никто не решался обосноваться там. Ни один из бандеровцев. Страшные вещи рассказывались в народе. И если приходилось проезжать через ущелье, то только днем. Все видели, что и зимой и летом деревья снизу до метра-полутора как бы обожжены, стволы красновато-коричневые. И клены, и дубы, и сосны, и ели. Налет на них какой-то пугающий. Но живут, не сохнут. А по ночам огни ходят по долине. Синие, голубовато-зеленые. То вспыхивает это холодное свечение, то исчезает. Жуть. Никто туда не шел.
А Вороной поселился. Землянку себе вырыл. Потом к нему люди пошли. А скольких он загубил! И красных, и своих же тоже. Чуть что не по нему — к стенке. Свирепый мужик. Но грамотный и вежливый. Потому и боятся его люди. Очень боятся. Обо всем этом Игнат уже знал.
Ему, как и всем, было тревожно в этом ущелье. Зимой или летом в ночном лесу он всегда испытывал радость. Но не в Мертвом ущелье. Он чувствовал запах этих газов, как и в первый раз, но уже как будто привык к этому запаху. Точнее притерпелся. Другие ничего не ощущали. Свечение видели, запахов не чуяли. Видимо, этот дух был слабым.
Разведчика тревожило то обстоятельство, что звери не заходили в ущелье. Ни кабаны, ни олени, ни волки. Вокруг ущелья, в горах — полно звериных следов. И копытные бродят табунами, и волки — стаями, и медведи и теплое время шастают. А в Мертвом ущелье — ни одного следа. Боятся его звери, обходят стороной. Свечение их пугает, запах или еще что? Неизвестно. Но обходят они. Может, эти газы ядовиты? Может быть. Но что делать? До весны придется здесь куковать Игнату. Пока банду не ликвидируешь, никуда отсюда не уйдешь. Такая уж работа разведчика. Но ведь никто здесь не умер от болезни из людей Вороного. От пули умирали, это верно. Но причем тут ущелье с газами? Пуля, она везде пуля! Но от болезни какой-нибудь неизвестной, от живота или от сердца не умирал никто. Это точно известно. А отряд здесь базируется уже больше двух лет — с середины сорок пятого. Так что, может, и ничего. Да нет, не боится он смерти, не боится! Просто очень уж хочется ему и на месте родной деревни побывать, и в тайгу архангельскую вернуться...
Снега там сейчас глубокие и море уже встало. Как там Хромой? Уже не одну стаю выучил и пустил по свету. Свидеться бы с ним. Жив ли? Может, убили. А пес, Помор,— в Архангельске. Отдал его Игнат одной старой женщине. Сохранила ли она пса? Служил он верно своему хозяину. Как он тогда оскалился на волка, лишь бы к телу старого охотника не подпустить. Крепкий характер у пса. Надежный.
Раздумья разведчика прервало появление изгороди городского парка. Недавно сгустившаяся тьма завладела городом, улицами, площадями, аллеями парка. Теперь размышлять о постороннем или о чем-то другом, кроме задания, нельзя. Это отвлекает. Надо быть предельно собранным и сосредоточенным.
Он не спеша вошел в парк, сел на скамью, поддел ногтем пробку и вынул. Патрон брали. Он лежал пулей внутрь. Значит, Хохлов здесь. Значит, все будет в порядке.
Он достал патрон, вынул из кармана винтовочную обойму. На ходу извлек из нее один патрон, зашвырнул его в снег подальше. Вместо него вставил в обойму пятый патрон с посланием. Сейчас негде прочитать, да и ключ-книжка — там, в отряде. И если кто вдруг увидит в его кармане винтовочную обойму, это никого не удивит. Винтовок в банде полно. А один патрон в кармане вдруг да вызовет у кого какие-то мысли? Но это так, на всякий случай. Зная его, вряд ли кто посмеет заглянуть в карман его гимнастерки. Даже во время сна он все слышит и чует, как зверь.
Разведчик вышел из парка. Конечно, можно было условиться и посещать тайник днем. Народу там много в светлое время, и можно вполне незаметно все сделать. Но все-таки надежней во тьме. Особенно для Игната. К нему во тьме незаметно не подберешься. А тьма сегодня такая, что со стороны даже скамеек не видно. Кто куда пошел по парку и на какую скамейку сел, и сел ли вообще — тоже не видно. Тьма одна.
Надо было торопиться на встречу с Касимом, и разведчик ускорил шаг. Но один вопрос не давал покоя: что же все-таки означают «похороны Леси»? Ответа на вопрос не было.
6. ГОСТИНИЦА «КАРПАТЫ»
Хохлов не сразу уехал. Что-то беспокоило его, не лежала душа торопить свой отъезд. В Москве ему дали свободу действий: смотри сам, действуй по обстоятельствам. И он решил побыть несколько дней, ознакомиться поглубже с обстановкой, в которой работает его разведчик и фронтовой друг.
Весь следующий день, после памятного вечера с побегом от патруля, он изучал город. Исходил его вдоль и поперек, но весь осмотреть не успел. Знакомился он, конечно, не с достопримечательностями. Исторические места его тоже не занимали. Не до этого. Он изучил состав жителей по кварталам и районам. Где, в основном, рабочие, где ремесленники, торгаши с рынка. Узнал, где польский район, обследовал все храмы, выяснил, какие районы считают бандитскими. Все в толкучке, с шутками да с махоркой, между делом да между прочим. С самого рассвета и до темноты. Подвел итог, выяснилось — не освоил и пятой части города. Правда, он и не рассчитывал все успеть за день. Но, однако, не думал, что здесь такая сложная обстановка. И люди все разные: по национальности, по политическим симпатиям или убеждениям, по имущественному положению, по вере. Такое лоскутное одеяло. И тут еще под боком многочисленные банды. В такой пестроте пойди выяви людей в городе, кто поддерживает бандитов. Не тут-то было! И оружия в Выжгороде — у каждого второго припрятано. А у кого и по две-три единицы. Даже пулеметы есть наверняка. Сегодня Хохлову на рынке дважды пистолет предлагали. Сначала «браунинг» 7,65 миллиметровый, 2-й номер, а потом одна дама наган предложила за небольшую сумму. Вот такие дела.