Но вот в логове людей разговор смолк, и призрак пламени, видение в мозгу тотчас исчезло. Игнат вытер холодный пот, окропивший ему лицо, виски, шею...
— Идем назад,— шепнул он серому брату, и они оба поползли вниз по склону, перешагнули жилку и двинулись в глубь тайги.
В море появились блики первых отраженных водой светлых полос неба — приближался рассвет.
15. НА ПОДСТУПАХ К ЛОГОВУ
Еще накануне этой ночи, описанной в предыдущей главе, сразу после полудня старик Лихарев пошел на побережье искать немцев.
Двигаться решил не особенно скрываясь, хотя и не шумно, чтобы лишний раз не привлечь их внимание. А специально прятаться не надо, потому что если немцы обнаружат его — а у них наверняка есть где-то наблюдатель,— пусть думают, что он ходит по своим лесным, охотничьим делам.
Взял карабин, запас патронов. Потом поставил карабин к стенке и в раздумье прошелся по избе. Нет, так не годится. Немцы тоже не дураки. Чего ему шастать по берегу моря, что ему, тайги мало для охоты? Спустился в сарай через черный вход, обошел висящие на жердях сети. Да, сетку надо взять. Хотя бы одну. И поставить ее недалеко от берега. Это не займет много времени, зато будет понятно, почему он пришел на берег. Если немцы его заметят, он не вызовет у них подозрений.
Снял одну из сетей с жерди, уложил в рюкзак, поднялся в комнату. Когда вышел из дома и уже двинулся к побережью, насторожился. Обе собаки стали проявлять беспокойство. Они тревожно замирали, глядя все в одну сторону. Помор даже негромко зарычал, но вскоре смолк. Старик понял, что кто-то наблюдает за ним, пожалуй, издалека. Иначе собаки бы рычали и щетинились. И это не волк... На волка лайки реагируют не так сдержанно и более опасливо. Тогда кто же? Немцы. Другого ответа на этот вопрос не было. Метров за сто сидит или лежит в кустах фашист и держит его, старика Лихарева, на мушке своего автомата или винтовки. Ну и что ж? Он готов ко всему. На то она и война, чтобы жизнью рисковать. Весь народ воюет.
Иван Васильевич спокойно и степенно продолжал шагать к побережью. Лайки сперва пытались рвануться в кусты, туда, где была причина их беспокойства, но он не пустил их. Окликнул и приказал идти рядом. Потом послал впереди себя.
Море слегка играло волной, выбрасывая на берег пену и добродушно шипя. Можно было ставить сети.
Он легко спустил лодку на воду, предварительно перевернув ее привычным движением и уложив на слани (* Полы в лодке.) сеть. Под лодкой была и рогатина для спуска сети. Положил под себя рогатину и, прижимая ее, стал через ее вилку выпускать сеть за борт, разворачивая грузилами к корме.
Еще при подходе к берегу и во время укладывания в лодку сетей и спуске ее на воду старик Лихарев незаметно, но внимательно наблюдал за берегом. Ничего не обнаружил. Когда шел сюда, сначала находил приметы, по которым определил путь немца к своему дому и обратно. Но вблизи побережья не нашел примет. Все следы исчезли. Видимо, не доходя до берега, немец куда-то скрывался. Пуская сеть — поплавок за поплавком,— Лихарев оглядывал берег. За все время своего пребывания сегодня на побережье у него было чувство, что за ним наблюдают. Ну что ж, он это и предполагал. Видимо, следили от самого дома. Недаром собаки забеспокоились. А здесь — где ж он, наблюдатель-то? Вдоль моря по берегу идут высотки, холмы — за четыреста, шестьсот, семьсот метров от воды. Холмы скальные, лесистые, довольно высокие. Оттуда видно весь берег и ближайшую тайгу. На одном из таких холмов наверняка и сидит фашист.
Так ничего и не обнаружив, причалил к берегу. Ощущение, что за ним следят, усилилось. Ему даже казалось, будто он затылком и спиной чувствует чужой и недобрый взгляд. Воротом вытащил лодку. Старый деревянный ворот — короткое вертикальное бревно с длинной рукояткой-рычагом, установленное в деревянном же гнезде,— крутился с трудом, со скрипом, потому что им редко пользовались. Старик нечасто спускал лодку, хотя смолил и поправлял ее регулярно. Так, на всякий случай. Вот случай и пришел.
Снял карабин из-за спины — на ремень и не спеша двинулся обратно по направлению к дому. Однако, едва углубившись в тайгу, нашел уже известные ему следы немца, подождал, затаившись за кустами, не идут ли следом за ним. Затем пошел обратно к берегу, осторожно, пустив собак впереди себя по следу врага.
Лайки, пробираясь между деревьев и камней, привели старика к подножию отлогого холма. Здесь кусты кончались, и дальше надо было идти среди редких старых деревьев. Правда, везде лежали обомшелые валуны, за ними можно было, конечно, спрятаться, но риск быть обнаруженным здесь сильно возрастал. Охотник коротким птичьим свистом вернул собак и залег в густых можжевеловых зарослях, устроившись для наблюдения.
Снял с плеча карабин, взвел курок, пружина негромко, но уверенно щелкнула. Старик погладил рукой цевье и приклад старого и верного спутника и положил его рядом. Собаки лежали здесь же, притаившись. Теперь можно было достать бинокль. Он извлек его из-за пазухи теплой куртки — бинокль висел на ремешке на шее, поднял к глазам и стал всматриваться в скальные выступы, уступы, валуны и деревья — дальше по склону холма.
Было тихо, только слабый ветер шелестел, проходя волнами по лесу, да негромко и устало вздыхало море.
И вдруг в стороне неподалеку раздался шорох. Собаки насторожились, и старик строго шепнул им:
— Лежать! — И добавил: — Тихо...
Следом за шорохом из кустов метрах в пятидесяти от Лихарева вышел человек. Он шел быстро и почти неслышно, мягко ступая ботинками по едва заметной звериной тропке. Одет он был в пятнистую серо-зеленую маскировочного цвета одежду — куртку и брюки, заправленные в ботинки. На голове у него был такого же цвета серо-зеленый берет, на шее висел бинокль, на поясе — нож, кобура с пистолетом, за спиной короткий немецкий автомат. Старик Лихарев видел такое оружие в Архангельске прошлой весной, ему показывали трофейный автомат.
Было ясно, что это и есть немецкий разведчик. Сколько же их здесь? Собаки были как напружиненные. Иван Васильевич быстро положил ладони на загривки лайкам, властно прижал их и снова прошептал:
— Лежать! Тихо!
Они все понимали, подчинялись, но волновались.
Немец быстро поднялся на холм и скрылся за деревьями. Значит, здесь и есть их землянка, где-то на склоне или на вершине этого холма. Там же, наверху, пожалуй, и наблюдатель устроился.
Старый охотник погладил обеих собак, потрепал их по спине и шее, но строго и властно шепотом повторил команду.
Лайки успокоились, Помор положил голову на передние лапы, а Белка замерла, продолжая держать морду поднятой.
Старик Лихарев лежал не шевелясь, рассматривая через линзы бинокля склон скального холма и пытаясь разглядеть или угадать, где же находится убежище врагов. Теперь он знал направление, куда ушел немец, знал холм, где вероятнее всего, устроились враги, точно знал, что такое убежище есть поблизости и он находится уже на подступах к логову фашистов, расположенному на его родном берегу.
16. СЛЕЖКА
— Герр штурмфюрер!
— Да.
— Докладывает ефрейтор Фогель об утреннем наблюдении за стариком охотником! Разрешите доложить?
— Да.
— В тринадцать двадцать четыре он вышел вместе с собаками из дома. С собой нес большой рюкзак и карабин. Я предположил, что он собирается в дальнюю тайгу, совсем покидает дом, и согласно вашей инструкции, решил его ликвидировать. Стал выбирать удобный момент. Поскольку стрелять запрещено, я решил действовать ножом. Бросить нож наверняка я могу с двадцати метров, но на это расстояние подойти мешали собаки. Я решил, когда они уйдут вперед,— он всегда пускает их вперед,— тогда я сзади и подберусь...
— Короче!
— Так точно, штурмфюрер! Но когда я понял, что он идет не в глубь тайги, а к побережью, я решил подождать с ликвидацией...
Фогель на секунду смолк, ожидая реакции штурмфюрера: правильно ли он поступил, отложив ликвидацию. Но лицо начальника зондеркоманды оставалось невозмутимым. Стараясь вытянуться перед штурмфюрером, хотя в сидячем положении это было не очень эффектно, а встать в землянке было негде, ефрейтор продолжал:
— И я следил за ним до самого берега. Даже когда он вошел в зону вашего наблюдения, штурмфюрер, я все равно, выбравшись на берег в пятидесяти метрах левее его, продолжал наблюдать. В рюкзаке оказалась сеть. Он установил ее в море. В пятнадцать сорок семь он закончил вытаскивать лодку на берег и отправился домой. Я следил за ним, пока он не углубился в тайгу. После этого я поспешил с докладом к вам, штурмфюрер!
— Да. Я знаю,— буркнул Крюгер и добавил, чтоб было понятно, что он имеет в виду: — Я видел, как он поставил сеть и ушел обратно в тайгу.
— Яволь, штурмфюрер!
— Хорошо, Фогель, ты поступил правильно. Не надо было его ликвидировать.
— Слушаюсь, штурмфюрер!
— Он пока еще не знает о нас, если спокойно ставит сети. Наблюдай за ним ежедневно. А теперь иди отдыхай.
— Яволь, штурмфюрер!
Фогель прошел на свою лежанку, завернулся в меховую куртку и сразу же заснул.
Радист находился наверху, на посту наблюдения. Крюгер молча сидел в темной землянке. Метрах в пяти от него в небольшое отверстие, оставленное для воздуха, пробивался скудный луч света. Все выходы были завешены специальными шторками, окрашенными снаружи под местный камуфляж.
Он сидел, не зажигая света от батарей, сидел почти в полной темноте. И вдруг подумал об охотнике-одиночке. Он не считал его человеком, но понимал, что тот тоже может думать, хочет жить, любит какую-то, по его мнению, вкусную еду. Как он живет здесь? Наверно, хлещет всю зиму свой русский шнапс... Ну и жизнь у этих русских... Ему было глубоко безразлично все, что происходит с этим охотником, да и со всеми этими людьми второго, даже третьего сорта. Он просто из любопытства подумал о нем, как думают о странной, но не нужной вещи... А хлопот этот охотник пока доставляет немало. Сколько на него тратится нужного времени. Его они, конечно, все равно уберут, даже если он и не обнаружит их присутствия на побережье. Ликвидируют, когда получат приказ о радиопеленге. Ну и перед этим за час-два убрать его будет делом безопасным для операции и полезным для общей идеи. Уничтожение каждого русского, не стоящего на коленях,— полезно для великого дела фюрера. Крюгер довольно улыбнулся своей мысли. Это придумал он сам. А может, и прочитал где-то когда-то. Это неважно. Важно, что он здесь и что он выполнит свой долг перед нацией и фюрером.
А шифровки с приказом все еще нет. Уже пошла вторая неделя, как он дожидается этого приказа, но пока безрезультатно. Видимо, что-то изменилось в общей боевой обстановке в этом районе. Вчера радиограмма была, но она продублировала предыдущую, которую получили в ответ на запрос Крюгера несколько дней назад: «Наблюдайте и ждите приказа».
Ему уже осточертел этот пустынный берег, где от каждого камня веет враждебностью. Запас продовольствия больше чем наполовину израсходован. Если приказ не поступит еще неделю, придется снова встречать подлодку, принимать мешки с продуктами, и тогда эта лодка их не заберет отсюда.
Крюгер с каждым днем становился все мрачнее, в постоянное чувство опасности не покидало его.
Его тревожило все: и то, что погода стоит ветреная, и что сначала по ночам выли волки и что теперь они не воют. Его беспокоило появление этого охотника: и то, что его опасно пока ликвидировать, и то, что он шляется на берег и ставит сети. Но не ликвидировать его тоже опасно.
Крюгер очень внимательно присматривался к двум своим подчиненным. С одной стороны, он хотел выяснить, все ли строго они выполняют, потому что члены такой разведгруппы обязаны идеально выполнять приказы, недаром они окончили спецшколу и уже не один год воевали в разведке. Но, проверяя их и пристально всматриваясь в них, он в глубине Души хотел, надеялся обнаружить в солдатах тот же тайный страх, который преследовал его, страх перед этой суровой и мрачной чужой землей, так не похожей на землю фатерлянда. Эта земля, конечно, хуже Германии, потому-то и живут здесь эти недочеловеки, но откуда у них такая стойкость и сила? Этот вопрос уже давно не давал ему покоя, потому что ответа на него он не находил. А что стойкость и сила есть, это уже стало ясно.
Наблюдая за солдатами, он не замечал в них этого страха. Они оба, конечно, скрывают от него свои чувства, потому что понимают, чем грозит хоть малейшее недовольство или страх, проявленный в разведке, но он все-таки надеялся заметить в их глазах, поведении тот же страх, который есть у него. И его тревожило, что ему не удавалось заметить это.
Он встал, осторожно выбрался из землянки на свой наблюдательный пункт. Метрах в сорока от него в камнях лежал радист и наблюдал за местностью. Первое, что сделал Крюгер, взяв бинокль,— осмотрел наблюдательную позицию дежурного солдата. Метр за метром он обследовал через оптику камни и кусты там, где лежал радист, но признаков присутствия солдата не обнаружил. Это его немного успокоило. Он знал, что они стараются. Они также знают, что он скор на расправу и беспощаден, как истинный ариец.
Осмотрел берег, побережье. С моря дул холодный ветер, который срывал желтые листья с берез и осин, неприятно леденил щеки. Тайга слегка гудела под ветром. Все было спокойно.
17. ГЛАЗА ДЬЯВОЛА
После возвращения с побережья Игнат весь день не мог спать. Ему снова и снова слышалась чужая гортанная речь. Резкие голоса чужих и — это было ясно — злых людей пронзили его мозг, почти все время перед его мысленным взором извивалось призрачное пламя из скрытого от юноши его прошлого. Этот алый и мечущийся призрак огня заполнял все его сознание. Опять в его памяти метались чьи-то тени, в пламени возникали и исчезали мертвые люди, но он никак не мог понять, было ли все это и где это было, видел ли он все это сам или это только сон, который никогда не был явью...
Хромой спокойно спал у стены, а Игнат сидел возле тлеющего в угольях пламени огня и думал о том, что они видели сегодня ночью, об этих чужих людях, которые прячутся в подземном логове возле моря, и снова о себе... Ему иногда казалось, что эти люди или такие же, как они, говорящие на этом чужом, непонятном и крикливом языке как-то связаны с его прошлым, что они принесли ему несчастье... Но это было неосознанное, интуитивное ощущение, а вспомнить он не мог ничего.
Ему не спалось и на другой день после охоты, которую вместе с Хромым он провел успешно на исходе ночи. И снова Игнат целый день сидел у слабого пламени, тлеющего в кучке углей. Ему хотелось сделать что-то такое, что дало бы выход его энергии, чувствам, бушевавшим в его душе. Но он не знал, что надо сделать, куда идти.
Теперь ему было известно и логово людей, говорящих на чужом языке, который пугал его. Логово это было тайным, хорошо спрятанным от других людей и от зверей тоже.
Знал он и про жилище другого человека, который обитал там со своими собаками. И хотя не ведал он, кто из них враг его серому брату, его лесу и ему самому, но чувствовал, что больше искать здесь некого, что то глубокое беспокойство, тягостная тревога, одолевавшие его, кроются где-то здесь, среди этих людей, в них самих, в их делах и заботах. И он интуитивно чувствовал опасность именно со стороны тех, чужеязыких людей, недаром они, в отличие от человека с собаками, поселились в тайге тайно, тщательно спрятав свое логово.
Конечно, все звери свое жилище прячут. Но человек с собаками ведь не спрятал! Он поставил свое жилище открыто, на виду у всех. Значит, люди не прячут свои логова! Себя-то Игнат считал волком... Но почему те люди на берегу спрятали свое логово? Кого они боятся? Ведь у них — карабины! Значит, они боятся других людей с карабинами. Но человек с собаками ведь не боится!
Долго еще думал Игнат и никак не мог ответить на все эти вопросы. С наступлением сумерек все-таки вышел в лес и направился туда, к побережью, к подземному жилищу тех, чужеязычных. Хромой следовал за ним.
Была глухая ночь, когда они добрались до места, где в прошлый раз слушали разговор людей на чужом языке. Осторожно перешли через контрольную проволочку и залегли в десяти шагах от земляного жилья. Юноша улегся в ямке за елью. Хромой — под густым кустом можжевельника, в десяти шагах от Игната.