"Вам не повезло, Яна. На вас наложил проклятие очень злонамеренный и сильный колдун. Такие, как он, встречаются редко, и большую часть своего жизненного срока они стараются вести себя более или менее прилично, не прибегая к сильным средствам. Но с возрастом, с накоплением в них дьявольской силы, эти люди неуклонно деградируют, теряют разум и становятся бесноватыми неконтролируемыми животными. Так и эта нелюдь. Имя его – Агей. Очевидно, вы невольно оказали ему сопротивление. Он пришел в крайнее раздражение и обрушил на вас всю свою губительную силу. Он наложил на вас страшное заклятие, какое обычный колдун произвести не в силах. Он осквернил ваш дом, и жить там больше нельзя. Впрочем, об этом вы уже знаете. А теперь я скажу вам о том, о чем вы еще не знаете. Простите, страшно говорить такое, но вы должны знать... Вы сбежали от Агея в другой конец страны и считаете, что обеспечили себе хотя бы временную безопасность. Но для колдуна это не имеет никакого значения. Он с легкостью найдет вас в любой части света. Знаете, что ждет вас тогда в дальнейшем? Если вы ничего не предпримете, брат ваш умрет в безумии через две недели. Другой брат и вся его семья погибнут позже. Вы, Яна, быстро превратитесь в агрессивную и невменяемую старуху. Дом же ваш навеки станет зачумленным местом, люди будут избегать его и рассказывать про него страшные небылицы..."
Я оцепенела от ужаса. Конечно, это могла быть издевательская шутка какого-то прохвоста, который узнал о наших бедах. Но я верила каждому его слову и ничего не могла с собой поделать. Я обратилась к нему: "Sir, help me, please! What can I do?"* [Сэр, помогите мне, пожалуйста! Что мне делать? (англ.)] На английском. Я не настолько хорошо знала тогда русский язык, чтобы разговаривать на нем. Но он с неожиданной настойчивостью сказал: "Яна, говорите по-русски, пожалуйста. Я совершенно не знаю английского".
– Ага, – задумчиво произнес Демид. – Стало быть, он русский.
– Ну конечно! – Яна посмотрела на Демида, как на слабоумного. – Конечно, он – русский! Я собралась с мыслями и переспросила:
"Что же мне делать? Ради Бога, ведь должен быть какой-то выход!"
В карман мой опустилось что-то тяжелое.
"Эта святая вещь оборонит вас от ведуна. Это средневековый Крест Господень, почитаемый доминиканскими монахами и освященный, по преданию, самим Святым Домиником. Он имеет большую силу и отныне вы, и только вы становитесь его хозяйкой. Он поможет обуздать бесчинства колдуна и уничтожить большую часть его бесовских наговоров. Но само проклятие ни с вас, ни с вашего брата оно не снимет. Его не сможет снять и сам Агей, даже если захочет. Ибо сила этого проклятия необычайна. Оно не имеет обратного хода. И будет сохраняться, пока жив Агей."
"Господи, неужели я проклята навеки!?", – взмолилась я.
"Да, если смиритесь с судьбой. Но вы должны отправиться в Россию. Ваш долг божий состоит в том, чтобы разыскать некоего человека. Запомните: только тот, кто убьет этого колдуна, может освободить вас от его проклятия".
"И что же это за человек?"
"Этого я вам говорить не должен".
"Ну пожалуйста, скажите хоть что-нибудь! Как же я найду неизвестного мне человека в неизвестной мне стране? Это все равно что искать иголку в стоге сена!"
"Полагайтесь на волю Божью, на собственный разум и интуицию. Ищите – и обрящете!"
Дальше он рассказал мне, как при помощи подаренного креста очистить мой дом от бесовского присутствия...
* * *
Дема и Яна не заметили, как выбрались на Верхневолжскую набережную. Ноги у Демида ныли. Очнувшись после спячки, желудок обнаружил свою вопиющую пустоту и подал сигнал тревоги. Дема глянул на часы.
– Мать честная! Уже полшестого! Яночка, милая, извини, что я тебя перебиваю. Ты кушать не хочешь?
– Хочу, ужасно хочу! – Яна внезапно поняла, насколько голодна. – Быстро веди меня кормить куда-нибудь, а то папочке пожалуюсь! Бросил машину, таскает меня по всему городу, да еще и голодом морит!
Они с хохотом ввалились в маленький хлебный магазинчик, до смерти напугав пожилую продавщицу, купили большой мягкий батон и тут же растерзали его, рыча от голодного вожделения.
– Дем, я устала. Давай поедем в гостиницу. И не смотри на меня так хитро! Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты предложишь мне прогуляться туда через мост. Или нет! Ты предложишь переплыть Волгу. Полчаса – и мы на месте. Я угадала?
– А что, неплохая идея!
– Я поеду на такси. Можешь плыть сам. Если хочешь, могу тебя взять покататься с собой.
– Конечно поеду. Ишь, чего надумала – одной кататься на такси! Стоит только кому-нибудь услышать твой американский акцент, вся мафия тебе на хвост сядет.
– Нет у меня никакого акцента!
– Яночка, милая! Если бы я заявился в Америку со своим английским и начал утверждать, что у меня нет никакого акцента, что бы ты сказала?
– Что ты больной синдромом Дауна, хотя и очень милый. Нет, правда, в твоем произношении есть что-то от даунов. Ой, не дерись!
– Ну ладно, прощу за то, что милый. Поехали.
* * *
Такси вырулило на площадь, носящую имя Вождя и украшенную его гигантской статуей. Черный бронзовый Ильич гордо вытягивал многометровую руку в революционном порыве – казалось, сейчас он сорвется со своего надоевшего пьедестала и, чеканя многотонный шаг, перейдет Волгу, которая окажется ему по колено. Сзади от фигуры Вождя толпился трехметровый металлический народец, символизирующий пролетариат, беднейшее крестьянство и, вероятно, РККА. Сто лет назад эта площадь была заполнена ярмарочными балаганами – красивыми деревянными домиками в русском, китайском, турецком стиле. Со всех концов мира стекалось сюда деловитое племя купцов, они торговали любыми товарами, какие только существовали на свете, и, наверное, считали что так будет во веки вечные. По весне все это ярмарочное безобразие затоплялось разливающейся рекою, и из воды торчали только шпили балаганных башенок, да два величественных собора молча отражались в хмурой мартовской синеве. Но время смахнуло свой разрушающей ладонью этот рассадник человеческих страстей и ныне только витиеватое здание Большого ярмарочного дома напоминало о прошлом. Теперь все здесь было современно, просторно и прямоугольно. Гостиница, в которой поселилась Яна, занимала почетное место по правую руку от Ленина и даже превосходила его ростом, поглядывая на бронзовую макушку сверху с некоторым снисхождением.
Демид первым выскочил из машины, обежал ее и открыл дверцу, с чрезмерным усердием помогая выйти Яне. Она гордо ступила на тротуар, окинула окрестности величавым взглядом и произнесла со страшным иностранным акцентом:
– Спасьибо, малтшик! Отнеситье вещи в мой номьерр!
Пришлось Демиду подниматься в номер Яны. Далее пришлось сопроводить ее в ресторан, и плотно перекусить. Настолько плотно, что, когда с ужином было покончено, Дема чувствовал себя так, словно проглотил футбольный мяч. Это было здорово. Не хотелось думать о предстоящих проблемах, о каких-то нечесаных колдунах, заклятиях, ворожбе и прочей дряни. Нет, Дема определенно был несерьезным молодым человеком и ироническое отношение к окружающей действительности не давало ему глубоко проникнуться сложностью положения.
– Дема, пойдем в номер. Я так и не рассказала тебе все до конца.
– А может, хватит на сегодня? Пивка тяпнем, на дансинг куда-нибудь сходим?
– Перестань ерничать. У меня как-то не получается долго веселиться. Мне хочется отвлечься, забыть обо всех моих делах, но что тут поделаешь? Я – как больная СПИДом. С виду здорова, но знаю, что ношу в себе эту гадость, да еще и боюсь заразить ей кого-нибудь из близких.
Они поднялись в номер. Большая комната была обставлена в советском гостиничном стиле – кровать с подушкой, стоящей домиком, небольшой диван, кресло и журнальный столик. Яна включила настольную лампу, и комната погрузилась в уютный полумрак. Девушка забралась с ногами на кровать и грустно посмотрела на Демида.
– Дем, может быть, действительно на сегодня достаточно? По-моему, у тебя несерьезное настроение.
– Да нет, Яна. Все нормально. Прости, если я тебя чем-то обидел. – Он сел рядом с девушкой и она положила голову ему на плечо. Некоторое время они сидели в задумчивой тишине.
– Ну хорошо. Помнишь, я рассказала тебе о встрече с незнакомцем. Он объяснил мне, как очистить мой дом. А потом... Я вдруг почувствовала, что меня больше ничто не держит и сразу повернулась. Но сзади никого не было. Представляешь, не было даже следов на снегу! Как будто мне все причудилось. Я сунула руку в карман. Крест был на месте. Вот, смотри.
Она достала из сумочки крест и положила его в руку Демиду. Крест был тяжелым и теплым – словно живым. Он был сделан из полированного серебра – чистый и белый. Два простых прямоугольных брусочка без рисунков и надписей. Дема покачал его на ладони.
– Как же ты носишь его в сумке? Его же можно потерять. Украсть, в конце концов, могут.
– Его нельзя украсть. Однажды какой-то воришка разрезал у меня в автобусе сумку и попытался его вытащить. Знаешь, как он закричал! Крест обжег ему руку! У него на ладони остался красный знак, как будто клеймо выжгли. Этот крест чует плохих людей. И дом мой очистить он мне помог...
– Как это было?
– Я внимательно осмотрела всю мою комнату, и на медной ручке рамы снаружи обнаружила длинный волос, завязанный узлом. Он был не человеческий – какой-то жесткий и странный, как будто собачий или волчий. Я ожидала, что найду его, и знала, что ни в коем случае нельзя дотрагиваться до него руками. Или позволить дотронуться до меня. Потому что он был как живой! Я взяла его пинцетом, а он начал извиваться! Я дотронулась до него крестом и он вспыхнул. И мгновенно сгорел, даже без запаха. Потом я тщательно вымыла все в доме и собрала весь сор до мельчайшей пылинки. Все это сожгла в камине, набросав туда цветков пижмы и бузины, плакун-травы, девясила. Пепел выгребла и развеяла в полнолуние в ельнике со словами: "Прими, колдун, свои чары обратно". После этого я сама освятила воду своим крестом, обошла все углы в доме, обрызгала все углы святой водой и трижды прочитала в каждой комнате наговор против нечистой силы. Священника не приглашала. И ты знаешь, помогло! Я просто чувствовала, как с каждой отвоеванной комнатой свежий воздух врывается в наш дом, как будто раньше что-то не давало ему туда проникнуть.
А через неделю приехал папа. Я боялась, что с его приездом все неприятности начнутся снова, что Агей попытается причинить зло отцу. Но ничего не произошло. Видно, мой крест оберегал всех нас. Но я знала, что спокойствие это – до поры до времени, и мне нужно собираться в Россию. Я сказала отцу, что собираюсь изучать русский фольклор. Что в будущем собираюсь поступить в университет, а сейчас записываюсь на курсы изучения русского языка. Знаешь, как он обрадовался! Он просто прыгал вокруг меня! Он ведь помешан на всем русском. Хочет возрождать здесь старообрядческие общины, церковь в одном селе построить. Он даже не знает ничего, что творится с его дочерью. И слава Богу, что не знает. А то он с ума сойдет. Папка у меня замечательный. Понравился тебе?
– Очень, – соврал Демид. Мистер Ежов был человеком, безусловно, основательным и приятным. Но вот машину своей дочке ненаглядной мог бы и получше дать. Американцы, они все жмоты.
– Ну и славно. Знаешь, как деревенские мужики его любят! Они часами могут о чем-то разговаривать, он для них совсем свой.
– Свой в доску. У нас это так называется.
– Свой в... доску? Надо запомнить. – Янка уютно устроилась на подушке. – Дем, расскажи мне что-нибудь, – сказала она сонным голосом. – Только не страшное.
– Ладно... Хочешь, расскажу, как монах Бодхидхарма беседовал с великим императором У-ди? Это не страшно, честное слово.
Яна заснула через пять минут под тихий рассказ Демида. Она свернулась калачиком и лицо ее приняло по-детски безмятежное выражение. Дема прикрыл ей ноги покрывалом – осторожно, чтобы не разбудить. А потом погасил лампу, прилег на диван и сразу заснул.
ГЛАВА 7
Демид проснулся от мягкого прикосновения к щеке. Демид уловил нежный мятный аромат. Демид вспомнил все, что случилось с ним и понял, что счастлив.
Демид открыл глаза и увидел Яну.
С ним случилось то, что он встретил Яну.
Она сидела рядом с ним, на краешке дивана, и улыбалась. На ней была длинная белая майка, а на майке были нарисованы голубые крылышки с оранжевой надписью "TORONTO FLYERS". Две буковки "R" поднимались возбуждающими бугорками на груди девушки. Майка едва прикрывала длинные загорелые ноги Яны.
Демид понял вдруг, что счастлив не совсем. Что есть еще кое-что, что он может получить, и что сделает его еще более счастливым. Окончательно счастливым.
Если Яна, конечно, захочет.
А она должна захотеть. Она не может не захотеть его.
Но это потом. Потом. Нельзя спешить, потому что счастьем тоже можно подавиться. Насмерть.
– Доброе утро, соня. – Янка наклонилась к Демиду и провела рукой по его волосам.
– Яна... – Дема взял руку девушки и поцеловал ее в ладошку. – Здравствуй, Янка. Значит, ты мне не приснилась?
– Приснилась. Сейчас превращусь в страшное чудовище.
– С голубыми крылышками?
– Вставай, фантазер, – засмеялась Янка. – Я приготовила завтрак.
Демид откинул голову и закрыл глаза.
"О Боже, мечты сбываются. Конечно, это будет пережаренная яичница!"
Но на завтрак была не яичница. Яна сделала несколько больших бутербродов, переложив колбасу и сыр листиками петрушки. И заварила чай. Дема сполоснул физиономию в ванной и критически посмотрел на свое изображение в зеркало.
"Да, конечно, не Том Круз. И побриться не мешает. Ладно, двухдневная щетина сейчас в моде!"
Дема бесшумно вошел в кухню. Яна стояла, повернувшись спиной к двери, и смотрела в окно. Мягкий утренний свет проникал сквозь одежду и обрисовывал ее тонкий силуэт. Демид мысленно обвел эту картину в рамку, назвал ее "Девушка, которую я хочу" и повесил на стену в своей комнате.
Яна повернулась, и Демид быстро отвел взгляд, изобразив, что дьявольски заинтересован бутербродами.
– Ну, мистер Холмс, каков ваш план действий? – спросила Яна. Она откусывала от бутерброда небольшие кусочки и запивала их горячей жидкостью. Взгляд ее был лукавым. Она смотрела на Демида как на забавную зверушку из зоопарка. Так детишки смотрят сквозь толстое поцарапанное стекло на удава, заглатывающего мышь. Дема запихал бутерброд в рот и чавкал, пытаясь запить его чаем и прожевать.
– У меня ешть ошлишное прежложение. – Дема наконец-то проглотил хлеб и вздохнул свободно. – Берем машину, едем к одному ханурику. Он свихнулся на колдунах и магии. Конечно, сам он ничего нам дать не сможет, но, может быть, назовет пару подходящих людей.
– "Ханурик"? Это что такое?
– Увидишь – поймешь.
– Дем, – помолчав и собравшись с мыслями, сказала Яна. – Спасибо, что остался со мной переночевать. Мне одной бывает очень страшно.
– Не за что. Это теперь моя обязанность – охранять тебя днем и ночью. Надоем тебе еще до смерти.
– Дема, я спала спокойно? Ничего странного ночью не происходило?
– Нет, вроде бы. А что такое? Что могло случиться?
– Да ничего. Все хорошо. – Яна попыталась изобразить улыбку, но глаза ее не улыбались.
* * *
Они долго петляли по узким улочкам старого города, осторожно переезжая через огромные выбоины, сохранившиеся здесь с незапамятных времен. Большинство домов явно пережили свой век и нуждались в ремонте. Но в самой атмосфере тихих улиц, спрятавшихся в тени тополей, витал неумерший дух российского провинциального гражданства. Многие поколения людей рождались в этих домах, гоняли босоногими пацанами по пыльным обочинам, вырастали, заводили детишек, и незаметно старились. Некогда эти дома принадлежали людям зажиточным – те выстраивали их на зависть бедным соседям, и само строение говорило о солидности хозяина. Отштукатуренный первый этаж с полукруглыми окнами предназначался для кухни, подсобных помещений, а часто и для бакалейной либо скобяной лавчонки. На втором же этаже размещались светелки и гостиная с непременным пузатым самоваром. Выглядывая из окон второго этажа, гордый российский мещанин обозревал окрестности, заполненные мельтешащим людом, и чувствовал себя вознесенным над земной суетой. Но за полтора столетия домишки перекосились, словно параличные старики. На фоне выступающих за их спинами серых многоэтажных параллелепипедов они выглядели архаично и настороженно. Да и народ жил здесь уже не тот – энергичные жители давно перебрались в новые бетонные кубики и наслаждались горячей водой, канализацией и мусоропроводом. А в обветшавших сырых комнатушках с провисшими потолками ютились старушки, спившиеся мужики, да малоимущие молодые семьи, с отчаянья снявшие по дешевке квартиру и теперь ежечасно бегающие за водой к колонке, чтобы стирать пеленки своего недовольного младенца. Городские власти были не в состоянии расселить отсюда людей и начать новое строительство, ибо в каждой крохотной квартирке оказывалось прописанным такое количество родственников самого разного калибра, что хватило бы заселить целый подъезд девятиэтажного дома.