Эффективность насилия
Есть ли некая формула, объединяющая все эти случаи? На мой взгляд, такая формула есть. Это – эффективность насилия.
Мы делим страны на те, в которых демократия есть и те, в которых демократии нет. На те, в которых есть открытое общество и те, в которых его нет. Мы точно так же можем разделить страны на те, в которых насилие эффективно, и те, в которых насилие неэффективно.
Те, в которых капиталом являются деньги, и те, в которых капиталом является насилие.
Вот подлинная история из Ирака: преподаватель университета отказал молодой девушке в поступлении в аспирантуру. Преподавателя нашли с шестнадцатью пулевыми ранениями, с отрезанными ушами и гениталиями; пять выстрелов девушка, как хвастались ее родичи, сделала сама.
Вот другая история – из Норвегии. В Норвегии фермер оставляет возле дороги беспризорный мешок с картошкой, листок с ценой и баночку со сдачей. И никому не приходит в голову, что можно забрать и картошку, и баночку.
Вопрос: что будет в Норвегии, если кто-то убьет преподавателя за отказ в поступлении в аспирантуру? Ответ: он сядет в тюрьму или психушку. Вопрос: что будет в Ираке, если фермер будет оставлять на дороге бесхозный товар и деньги? Ответ: их украдут, а того, кто оставляет, сочтут сумасшедшим.
Есть страны, в которых насилие эффективно, и страны, в которых оно неэффективно. В Афганистане или Ираке оно эффективно. Если ты убиваешь людей, ты становишься большим человеком. В США или Норвегии насилие неэффективно. Если ты убиваешь людей, ты попадаешь за решетку.
Здесь важен тот момент, что в странах, где насилие эффективно, оно является капиталом. Акт насилия существует не сам по себе: он накапливается в народной памяти и служит основой для дальнейшего увеличения могущества. «Это такой сильный род, они в преподавателя, который отказал им в аспирантуре, всадили шестнадцать пуль». «Это такой сильный полевой командир, он похитил уже двадцать детей и получил за них пятнадцать миллионов».
Там, где насилию приходится скрываться, где преступник делает свое дело тайно, насилие не становится капиталом. Человек, который в США вздумает похищать детей и на этом стать влиятельной персоной – просто сумасшедший. Человек, который в Афганистане вздумает построить завод по производству микросхем и на этом стать влиятельным человеком – просто сумасшедший.
В XIII веке монголы, пришедшие на Ближний Восток, узнали о существовании страшной секты исмаилитов (ассасинов), от чьих кинжалов погибли три халифа, шесть визирей и Раймон Первый с Конрадом Монферратским. «Да?», – сказали монголы и вырезали исмаилитов с детьми и женами, разрешив тем проблему ассасинов полностью и окончательно.
В принципе у США есть очень простой способ справиться с талибами. Для этого им достаточно поступить как монголы. Но США – не монголы. Этот способ для США неприемлем потому, что он прежде всего покончит с США, как со страной, где капиталом являются деньги и интеллект, а не насилие.
Конго
Самой бедной страной мира является республика Конго.
Как известно каждому уважающему себя правозащитнику, своей нищетой страна обязана проклятым белым колонизаторам. Вместе с тем в справочниках можно прочесть, что в правление Мобуту Сесе Секо (что в переводе означает «Воин, идущий от победы к победе, и никто не может его остановить») количество дорог в Конго уменьшилось в четыре раза. Странно, кто же построил дороги? Неужели кровавые колонизаторы?
Каждому совестливому европейцу также известно, что это именно белые колонизаторы развратили народ Конго, живший до тех пор в гармонии с природой. В 1997 году в Конго началась гражданская война, которую называют и «панафриканской» и «мировой колтановой». Она унесла жизни около 7 млн. чел. В ходе этой войны ее участники – в частности, войска миллионера Жана-Пьера Бембе – ели пигмеев. Они не считали их людьми и полагали, что их мясо дарует магические способности. Возникает вопрос: неужели это белые колонизаторы научили борцов за свободу есть человечину? Или это старая привычка, восходящая еще ко временам гармонии с природой?
Если вы захотите узнать причину «мировой колтановой», то из множества правозащитных сайтов и статей вы узнаете, что в эту войну Конго ввергли международные корпорации из-за колтана; что за Мясником Кисагами (ныне возглавляющим полицию страны), бойцами Руанды, колдуном Уджани, у которого еще папа ходил по воде, как посуху, «движением за конголезскую демократию» и «Господней армией сопротивления», крадущей детей и разбрасывающей части человеческих тел, завернутые в листки от Библии, стоит конфликт США и Франции, что за «бунтовщиком во Христе» Нкундой маячит тень America Mineral Fields Ltd, которой владеет чета Клинтон, а за вышеупомянутым уже Жан-Пьером Бембе – аж сам Intel.
Колтан – это танталово-ниобиевая руда, используемая в микроэлектронике для производства конденсаторов. С появлением Sony Play Station цена колтана на мировом рынке возросла с 49 до 275 дол. за фунт. 80 % мировых запасов колтана сосредоточено в Конго. Таким образом, относительно колтана Конго является сырьевой сверхдержавой.
Этой занимательной теории Великой Вины Проклятых Корпораций противостоит банальная правда жизни.
Она заключается также в том, что если завтра Конго исчезнет с лица земли, то с микроэлектроникой ничего не произойдет. Конденсаторы будут делаться из чего-то другого. Sony Play Station и сотовые телефоны будут стоить на доллар дороже и весить на два грамма больше. 80 % запасов колтана сосредоточено в Конго, но на него приходится около 1 % мировой добычи колтана.
А вот если исчезнет микроэлектроника, то миллионерам-каннибалам, колдунам, ходящим по воде, и бунтовщикам во имя Христа придется туго. У них не будет денег, чтобы покупать оружие, с помощью которого они заставляют население рабским трудом добывать им колтан.
Добыча колтана в Конго ведется самыми примитивными способами. О том, чтобы построить там фабрику по производству микроэлектроники, не может идти и речи. Там нельзя построить даже горно-обогатительный комбинат – необработанную руду вывозят в соседнюю Руанду. Там нельзя вложиться даже в нормальные рудники – добычу ведут вручную, это адский труд ценой 1 дол. в день.
В чем здесь дело? Все в том же самом. В Конго капиталом являются не деньги. В Конго капиталом является насилие. Полевые командиры, обладающие этим капиталом, заинтересованы прежде всего в сохранении собственного могущества. Сохранение собственного могущества требует поддержания чрезвычайной нищеты населения.
Только в условиях абсолютной нищеты и абсолютного бесправия несчастный уроженец Киву или Маньемы будет добывать колтан фактически бесплатно; а чтобы гарантировать себе бесплатный доступ к колтану, полевой командир должен гарантировать бесправие и нищету.
При этом совершенно неважно, кем исторически является этот полевой командир – членом банд, устроивших геноцид в соседней Руанде, племенным колдуном или просто богатым бизнесменом, вынужденным инвестировать в ополченческие отряды, чтобы сохранить жизнь и преумножить имущество: для всех для них капиталом является насилие, а не деньги.
Если в капиталистическом обществе движение денег описывается классической схемой «товар – деньги – товар», то тут схема иная: «насилие – деньги – насилие».
Раньше
Как обстояло с насилием дело раньше?
Легко увидеть, что в древности и средневековье насилие тоже было капиталом. «Он не зарывал деньги в землю, а раздавал их своим друзьям, видя в них и надежное средство охраны имущества, и лучшее средство их преумножения», – пишет Ксенофонт об основателе Персидской империи Кире. И, в сущности, Ксенофонт описывает механизм создания многих великих империй, – и механизм крушения цивилизованных обществ при вторжениях варваров.
Римская империя пала потому, что германцам было выгодней заниматься грабежом, нежели трудом. Китай эпохи Хань рухнул под натиском кочевников, потому, что кочевникам было выгодней заниматься тем же, чем и германцы.
«Они подвешивали их за ноги и коптили их, или подвешивали их за большие пальцы, или за голову, и подпаливали ноги, они опоясывали веревкой с узлом их головы и затягивали так, что мозг вылезал наружу». «Когда у бедняка больше не было ничего, чтобы отнять, они грабили и жгли все города, так что путник мог идти целый день и не найти ни человека, сидящего в городе, ни обработанного поля». «Много тысяч они убили голодом, и я не могу и не осмеливаюсь описать все раны и пытки, которые причинили они несчастным в этой земле» – это не об афганских талибах и не о конголезских мау-мау. Это хроники времен гражданской войны короля Стефана и императрицы Матильды в старой доброй Англии XII века.
Однако в традиционном обществе уровень жизни населения был настолько низок, что в среднем китайские чиновники или европейские бароны просто не могли присвоить себе 99 % ВВП. Десятина, то есть десятипроцентный налог, уже считалась тяжелым бременем.
За исключением редких несчастий вроде завоеваний кочевниками (которым не нужны города и поля) или совсем уже диких случаев гражданской войны (как между Матильдой и Стефаном), в обществе в общем-то соблюдалось равновесие. При отсутствии уважения к деньгам, при примате статуса над капиталом, традиционное общество позволяло купцу торговать, ремесленнику производить, и тем самым содержало в себе тот слой, который впоследствии станет буржуазией.
Первые изменения произошли именно с развитием торгового капитализма. Тогда в западноевропейских городах, вследствие роста свободы и производства, резко увеличилось количество доступных товаров. А в Восточной Европе, в Польше и России, начался обратный процесс.
Паны и помещики, соблазняясь новыми товарами, доставляемыми европейскими купцами, в поисках большего количества денег, необходимого для покупки этих товаров, начали выжимать последнее из своих крестьян. Этот процесс получил название вторичного закрепощения. Парадоксальным образом рост свободы в Западной Европе привел к уменьшению свободы в Европе Восточной. На Западе эффективной стратегией развития стала свобода, на Востоке эффективной стратегией для правящего класса стало закрепощение, позволявшее изымать у крестьян все больше и больше сырья – зерна, пеньки, леса – уходившего на Запад в обмен на невиданные в беднеющей стране товары.
То же самое происходило в Новом Свете: в испанской Америке, на островах Карибского моря, в южноамериканских штатах. Там возникли эффективные рабовладельческие хозяйства, являвшиеся сырьевым придатком открытой товарной экономики. Владельцы поместий и гасиенд покупали товары открытого общества на открытом рынке, и чем больше становилось этих товаров, тем более беспощадной становилась эксплуатация принадлежащих им рабов. Точно так же, как и общества Восточной Европы, плантации Виргинии или Гаити снабжали открытое общество исключительно сырьем – сахарным тростником. Для открытых обществ Запада насилие становилось все менее и менее эффективно. Для сырьевых придатков насилие становилось все более и более эффективно.
Сейчас
В настоящий момент этот процесс дошел почти до логического конца. С одной стороны, «мир стал плоским». Любая страна – от крошечного Сингапура до громадного Китая, – вливаясь в великую реку свободной экономики, быстро обеспечивает себе рост ВВП, стабильность и уважение соседей.
Такие страны – где насилие неэффективно – составляют большую часть нашего мира. Но они составляют меньшую часть новостей.
Новости в основном приходят из других стран – тех, где насилие эффективно. Где насилие, а не деньги являются капиталом.
Группы интересов, правящие в таких странах, – будь то Конго или Афганистан – не заинтересованы в том, чтобы их страна становилась открытым обществом, потому что это означает исчезновение их могущества. Они предпочитают быть очень влиятельными правителями очень бедной страны, нежели рядовыми гражданами плоского мира. Творимое ими насилие является их капиталом, увеличивающим их власть, и оно же является преградой на пути возникновения в их стране открытой экономики.
Обыкновенно экономика таких регионов опирается на сырье: нефть, колтан, опийный мак, листья коки. Это сырье может быть запретным или желанным, но всегда несложно в добыче. Редким исключением являются сектор Газа и Гаити, в которых поток денег для правящей элиты обеспечивает в основном гуманитарная помощь. Во всех случаях поток денег используется для покупки товаров за границей и для того, чтобы держать собственное население в рабстве, как материальном, так и идеологическом, обыкновенно внушая ему представление о том, что все вокруг – враги.
Существенная – и негативная – разница с традиционными обществами заключается в том, что в традиционном обществе любому, самому жестокому правителю были необходимы местные ремесленники, местные купцы, местные ученые. Они делали правителю мебель, расписывали его дворец, ухаживали за его конями.
В современном закрытом обществе, где насилие является капиталом, правящая группа интересов не нуждается в местных ремесленниках. Свою мебель она покупает за границей. Свои телефоны, машины, самолеты, обои, компьютеры, часы, одежду – все она покупает за границей, и возникновение любой общественной группы, которая занимается чем-либо другим, кроме как является рабами или охранниками, воспринимается подобной группой интересов как вызов режиму.
Для того, чтобы распоряжаться всеми благами жизни, подобной группе интересов достаточно добывать колтан или нефть и обменивать ее на товары из-за рубежа. У нее нет никакой заинтересованности в том, чтобы поднять уровень жизни окружающих людей. Наоборот, это является опасностью для режима.
В прошлом для подобного рода элит существовала колоссальная опасность: быть завоеванными извне или свергнутыми в результате переворота. A country divided against itself cannot stand, – как сказал Линкольн вслед за Матфеем. В начале ХХ века, когда территория имела цену, а стоимость сырья составляла значительную долю в стоимости конечного товара, европейские державы были заинтересованы в обеспечении в колониях твердых правил игры. Они не могли допустить ситуации, при которой местный царек сегодня продает сырье, а завтра жжет европейских торговцев вместе с домами и женами.
В XXI веке, когда стоимость сырья стала составлять ничтожную долю в стоимости конечного продукта, насилие стало неэффективным, и опасность завоевания для местных элит совершенно исчезла. Цена, за которую любая интернациональная корпорация покупает колтан для конденсаторов, несравнима с ценой, в которую Sony обошлась бы война в Конго. Гораздо проще заплатить любую цену за нефть, чем пытаться завоевать Венесуэлу или принудить Саудовскую Аравию соблюдать права женщин.
Опасность кровавых переворотов сохраняется по-прежнему, но проблемой таких стран является то, что в них отсутствуют крупные группы интересов, испытывающие потребность в свободе. Такие группы интересов отсутствуют не только вверху, но и внизу.
На Гаити в 1804-м восставшие рабы вырезали всех белых и мулатов (всего 100 тыс. чел), в России в 1917 м пожгли всех бар. Восстание на Гаити или революция в России привели к насилию по отношению к рабовладельцам, но она не привела к свободе рабов. Она привела к появлению новой группы интересов, заинтересованной в насилии.
В таких странах насилие не просто является эффективным. Оно не просто является капиталом. Оно способно самовоспроизводиться практически бесконечно – до той поры, пока правящая элита не пересмотрит стратегию развития и не примкнет к плоскому миру.
Эффективность лжи
Не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью. Между ними самая родственная, самая природная глубокая связь: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а лжи нечем удержаться, кроме как насилием. Всякий, кто однажды провозгласил насилие своим методом, неумолимо должен избрать ложь своим принципом.