Вельможи, входившие в Боярскую думу, подразделялись на три разряда: бояре, окольничие и думные дворяне. В Думу входили также несколько думных дьяков, выполняющих обязанности секретарей.
Всякий представитель знатной боярской фамилии, заседающий в Думе, носил сан истого боярина. Этот сан считался высшим достоинством в московской служилой аристократии; он давался царем только лицам из самых знатных и старинных родов, как княжеских, так и некняжеских. Так, многие московские истые бояре являлись потомками удельных князей. Сохраняя свой княжеский титул, они тем не менее называли себя думными боярами.
Наравне с потомками бывших удельных князей стояли выходцы из старого московского боярства, предки которых служили еще великим московским князьям в пору ордынского ига.
Ступенью ниже стояли окольничие, это были, как правило, члены менее знатных княжеских фамилий и неродовитого боярства.
После бояр и окольничих третью ступень в Думе занимали думные дворяне. Чаще их называли «детьми боярскими, кои в Думе живут». «Детьми боярскими» в Московской Руси называли не родственников, а зависимых людей: дворян, смердов и кабальных холопов. Московские цари принимали в Думу дворян в противовес истым боярам, поскольку дворяне в большинстве своем всегда выступали на стороне государя, от которого они получали земельные наделы и денежное жалованье. Думные дворяне принадлежали обыкновенно к захудалым и обедневшим родам бояр и удельных князей. Численно дворян было намного больше, чем истых бояр и окольничих.
Думные дьяки иногда жаловались царем в думные дворяне и могли даже выйти в окольничие, но в боярство им доступа не было.
Боярская дума, как правило, заседала в Кремлевском царском дворце. Боярин, председательствующий в Думе, назывался конюшим и назначался на эту почетную должность царем. В зале заседаний бояре, окольничие и думные дворяне рассаживались на длинных скамьях вдоль стен сообразно своей знатности. Самые родовитые бояре имели право сидеть ближе к царскому трону, менее знатные бояре и окольничие садились поотдаль от государева трона. Дальше всех, возле самых дверей, в зал рассаживались думные дворяне.
Всякий новый член Думы, будь то боярин, окольничий или дворянин, должен был сначала предъявить свою родословную, дабы занять подобающее ему место среди прочих думных заседателей. Нередко в Думе доходило и до драк, когда бояре силой стаскивали новичка с места, занятого им «не по чину». За соблюдением надлежащего порядка в Думе строго следил конюший. Особо острые местнические споры между боярами был обязан разбирать царь.
Появление Никифора Обадьина в Боярской думе вызвало недовольство многих родовитых бояр. Причем громче всех возмущались конюший Федор Мстиславский и боярин Василий Голицын. Эти двое напрямик заявили Василию Шуйскому, что он сажает Никифора Обадьина в Думе не по родовому укладу. Мол, по своей родословной Никифор Обадьин должен стать окольничим, но никак не думным боярином.
Целый хор боярских голосов выступил в поддержку Федора Мстиславского и Василия Голицына. Из-за этих яростных прений Василий Шуйский никак не мог начать заседание Думы, а раздосадованный Никифор Обадьин долго слонялся по залу, пытаясь найти для себя место на скамьях, но его отовсюду гнали, награждая тычками и обзывая «худородным псом». Наконец Никифору Обадьину удалось-таки втиснуться там, где сидели вдоль стены окольничие.
Федор Мстиславский, читая родословную Никифора Обадьина, написанную на узком бумажном свитке, гримасничал и презрительно усмехался. Увидев, что Никифор Обадьин уселся на скамью среди окольничих, Федор Мстиславский громко объявил, обращаясь к писарю-дьяку, чтобы тот записал будущего царского тестя в думном списке не боярином, а окольничим. «Хотя по своему худородству Никифору Обадьину более пристало быть среди думных дворян», – добавил при этом конюший.
Василий Шуйский хотел было возмутиться, ибо Федор Мстиславский пошел наперекор царской воле, принизив придворный сан Никифора Обадьина. Однако, встретившись взглядом со своим братом Иваном, Василий Шуйский решил не ввязываться в словесную перепалку со строптивым конюшим. Иван Шуйский глазами дал понять своему царственному брату, что этот спор может затянуться до вечера и в результате на обсуждение насущных проблем времени не останется.
Вняв молчаливому совету своего брата, Василий Шуйский открыл заседание Думы.
Но едва Василий Шуйский завел речь о том, что он вступил в переговоры с крымским ханом, дабы склонить его к войне с поляками, как против этого решительно стал возражать Федор Мстиславский.
– Государь, ты уже пытался разбить поляков с помощью шведского войска, – сказал конюший, не скрывая своей язвительности. – Всем известно, что из этого вышло. Часть шведского воинства переметнулась на сторону гетмана Жолкевского, другая часть удалилась восвояси, заключив перемирие с поляками. В результате наше войско потерпело тяжелое и постыдное поражение от гораздо более малочисленного врага. Крымский хан гораздо вероломнее шведов, просить у него помощи – это все равно что впустить волка к себе в овчарню.
Федора Мстиславского поддержал Василий Голицын, который стал упрекать Василия Шуйского в том, что он попусту растрачивает золото из государственной казны.
– Шведы взяли наши деньги, но сражаться с поляками не стали, – молвил Василий Голицын. – Крымский хан поступит точно так же, к гадалке не ходи. Этот басурманин подл до мозга костей!
Бояре, взявшие слово после Мстиславского и Голицына, все, как один, возмущались тем, что Василий Шуйский позорит не только свое царское достоинство, но и боевые русские знамена, выклянчивая помощь то у шведов, то у татар.
– Неужто мы своими силами не одолеем поляков, коих в прошлом не единожды бивали! – промолвил боярин Федор Шереметев. – Надо новую рать скликать в Москве и других городах, а не кланяться в ноги шведскому королю и крымскому хану.
После бояр стали выступать окольничие и думные дворяне. И сразу зазвучали угодливые речи тех, кто оказался в Думе по милости Василия Шуйского, кому достались от него должности и подарки. Среди дворян было немало таких, кто уже устал от непрекращающейся кровавой Смуты, кто не желал воевать ни с поляками, ни с Лжедмитрием. Этим людям казалось, что Василий Шуйский поступает мудро, желая столкнуть лбами татар и поляков. Зачем проливать русскую кровь, говорили они, если можно победить польского короля Сигизмунда саблями Крымской орды.
Окольничие в большинстве своем тоже одобряли замысел Василия Шуйского вовсе не из военных соображений, но из желания досадить надменным думным боярам.
После поименного голосования Дума перевесом всего в один голос высказалась за союз с крымским ханом. Этот решающий голос принадлежал Никифору Обадьину, очутившемуся в Думе по воле Василия Шуйского.
Дабы не сердить думных бояр, без поддержки которых было никак не обойтись в противостоянии с простым московским людом, Василий Шуйский принял соломоново решение. Он объявил о сборе новой рати и повелел готовить обоз с дарами для крымского хана.
Федор Мстиславский попытался было в беседе с глазу на глаз убедить Василия Шуйского не принимать подмогу от крымского хана. Бывало, что конюший заставлял государя изменить точку зрения, пользуясь своим даром убеждения. Однако на этот раз все усилия Федора Мстиславского оказались напрасными. Василий Шуйский признался ему, что тайный договор с крымским ханом уже заключен.
– Десять тысяч конных татар уже двигаются Изюмским шляхом к нашему южному порубежью, – сказал государь. – Во главе этого татарского войска стоит Кантемир-мурза. По договору, татары нападут на польские отряды под Вязьмой и Смоленском, как только получат денежное вознаграждение за это.
– Стыд и срам тебе, царь-батюшка! – с негодованием и горечью произнес Федор Мстиславский. – Выходит, ты за спиной у Боярской думы с крымским ханом снюхался. Собрался метать бисер перед свиньями! Хочешь на чужом горбу в рай въехать! А о том не думаешь, что татары могут золото взять и наши же земли разграбить. Иль мало зла мы видели от нехристей в прошлом!
– Довольно, боярин! – рассердился Василий Шуйский. – Я – царь! И волен поступать, как захочу.
Федор Мстиславский обжег Шуйского неприязненным взглядом, отвесил ему поклон и удалился, намеренно громко стукая посохом по каменному мозаичному полу.
* * *
Перед тем как отправиться на полуденную трапезу, Василий Шуйский встретился со своими братьями Иваном и Дмитрием в одном из дальних дворцовых покоев, где находилась царская канцелярия. Кроме государя и его братьев в канцелярии присутствовали двое дворцовых дьяков, в ведении которых был дворцовый архив.
Василию Шуйскому нужно было решить, на кого из бояр возложить это щекотливое и опасное дело – доставку денег и даров в становище Кантемир-мурзы.
Сидя в кресле с высокой спинкой возле узкого стола, Василий Шуйский бегло просматривал список золотых и серебряных вещиц из дворцовой сокровищницы, которые предназначались крымскому хану и его мурзам в качестве подарков. Все эти драгоценные сосуды, шкатулки и ожерелья когда-то были подарены Ивану Грозному послами иноземных государств.
– При Иване Грозном все соседние короли везли дары в Москву, – мрачно заметил Дмитрий Шуйский, – а ныне царь московский подарки шлет шведам и крымскому хану. Смех, да и только!
Дмитрий Шуйский был зол на старшего брата за то, что тот лишил его права на престолонаследие. Он взял себе за правило при всяком удобном случае уязвлять Василия Шуйского острым словесным выпадом.
– Кабы от тебя, братец, был толк в ратных делах, так не пришлось бы мне рассыпать злато-серебро перед шведами и крымцами, – с той же язвительностью обронил Василий Шуйский, раздраженно швырнув бумажный список на стол. Он сердито взглянул на Дмитрия, сидящего за столом напротив него. – В чужом-то глазу ты, братец, соринку видишь, а в своем глазу и бревна не замечаешь!
– Довольно собачиться, братья, – сказал Иван Шуйский, устроившийся за этим же столом, укрытым длинной зеленой скатертью. – Дело у нас общее, поэтому нам следует иметь единство мыслей. Я предлагаю доверить доставку ценностей для крымского хана боярину Телятевскому. Он храбрый человек и на воеводстве давно состоит.
– Бог с тобой, брат! – Василий Шуйский недовольно поморщился. – Ты забыл, что ли, ведь Андрей Телятевский доводится зятем Семену Годунову. А все Годуновы являются нашими врагами.
– Тогда нужно послать с обозом Ивана Черкасского, – тут же нашелся Иван Шуйский. – Этот тоже отважен и находчив, он не растеряется в случае опасности.
– Нет, брат, Иван Черкасский тоже не годится для сего дела. – Василий Шуйский отрицательно помотал головой. – Он же доводится племянником Филарету Романову, который давно под меня копает, желая посадить на трон своего сыночка Михаила.
– Я же предлагал тебе убить Филарета, когда его пленили ратники воеводы Валуева, разбившие воинство Лжедмитрия близ Волока-Ламского, – проворчал Дмитрий Шуйский, искоса взглянув на старшего брата. – Филарет же дважды изменник! Во-первых, он переметнулся на сторону Лжедмитрия. Во-вторых, оказавшись в Москве, Филарет начал подбивать бояр и посадских людей к низложению тебя с трона, брат. Это же заговор против царя! За это полагается смерть.
– Дмитрий прав, государь, – сказал Иван Шуйский. – Филарет для нас крайне опасен, ибо он состоит в двоюродном родстве с покойным сыном Ивана Грозного. Поскольку Федор Иоаннович скончался бездетным, то номинально Филаретов сын Михаил имеет право на царский трон.
– Сие мне ведомо! – По лицу Василия Шуйского промелькнула досадливая гримаса. – Филарет сейчас у меня в руках, но убить его я не могу. Слишком много имовитых бояр и дворян состоят в тайном сговоре с Филаретом. По слухам, даже сам патриарх Гермоген оказывает Филарету свое покровительство. Патриарх признает за Филаретом его право на прежний сан ростовского митрополита. Стоит мне прикончить Филарета, как против меня поднимется пол-Москвы! – Василий Шуйский тяжело вздохнул. – А у меня под рукой всего четыре тыщи стрельцов и около тыщи дворянских конников. Опереться мне не на кого; купцы от меня отвернулись, посадские открыто кричат о моем скором свержении, бояре строят козни за моей спиной…
– Не печалься, брат, – ободряюще произнес Иван Шуйский. – Вот разобьем поляков и Лжедмитрия с помощью татар, соберем новое надежное войско, тогда и черный люд в Москве притихнет, и бояре строптивые прикусят язык. Тогда и Филарета можно будет смело на плаху тащить.
Долго обсуждали братья Шуйские, кому из бояр и воевод можно было бы поручить охрану даров, предназначенных для крымского хана. Эта миссия требовала безусловной верности присяге, мужества и хладнокровия. Храбрецов в окружении Василия Шуйского хватало, беда была в том, что ни на кого из них нельзя было положиться. Трон под Василием Шуйским вовсю шатался, особенно это стало ощущаться после поражения русского войска в Клушинской битве. Среди бояр зрел заговор, о чем Василию Шуйскому доносили его тайные соглядатаи. Шуйского пока спасало то, что заговорщики увязли в спорах между собой, они никак не могли договориться, кого поставить царем: Федора Мстиславского или Василия Голицына. К тому же в Москве недавно объявился Филарет, который тоже предъявил свои права на трон.
Перебрав более двадцати имен и не отыскав среди них ни одного надежного человека, братья Шуйские приуныли.
И тут подал голос царский секретарь Лука Завьялов, что-то писавший, сидя за небольшим столом у окна.
– Государь, помнится, у тебя был на примете дельный воевода, коего ты еще зимой назначил наместником в Зарайск, – сказал дьяк, оторвавшись от своей работы. – Зовут этого воеводу Дмитрием Пожарским. Он из рода князей Стародубских.
– А ведь верно! Про князя Пожарского я совсем забыл! – Василий Шуйский хлопнул себя ладонью по лбу. – В прошлую осень князь Пожарский справился с труднейшим моим поручением, наголову разбив на Владимирской дороге разбойное войско атамана Салькова. После того боя в отряде Салькова осталось всего тридцать человек, с коими этот негодяй пришел ко мне с повинной.
– За эту победу князю Пожарскому тобою, государь, было пожаловано поместье под Суздалем на берегу реки Ландех с двадцатью деревнями, семью починками и двенадцатью пустошами, – напомнил Шуйскому секретарь, роясь в бумагах. – Я сам писал эту жалованную грамоту, копия которой хранится в нашем архиве. Вот она, эта копия. – Дьяк с шелестом развернул узкий бумажный свиток. Он вопросительно посмотрел на Василия Шуйского: – Зачитать, царь-батюшка?
Василий Шуйский молча кивнул. Оба его брата с любопытством переглянулись.
Лука Завьялов слегка прокашлялся и стал читать вслух:
– «Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, будучи на Москве в осаде против врагов стоял крепко и мужественно, и к царю Василию Шуйскому и ко Московскому государству многую службу и дородство показал, голод и всякую осадную нужду терпел долгое время, а на воровскую прелесть и смуту не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и неколебимо без всякой шатости. За это государь Московский и всея Руси Василий Шуйский жалует князя Дмитрия Пожарского тремястами десятин пахотной земли и пятьюстами десятин лугов и сенокосов…»
– Довольно, Лука, – прервал секретаря Василий Шуйский. – Разыщи-ка мне князя Пожарского, да побыстрее. Насколько я помню, его мать и сестра имеют подворья где-то в Белом городе. Князь Пожарский наверняка их часто навещает. Может, и ныне он в Москве пребывает, а нет, так нужно послать гонца за ним в Зарайск.
Обширный квартал Москвы за рекой Неглинкой, обнесенный крепостной стеной из белого камня, издавна назывался Белым городом. Там проживали купцы, ростовщики и дворяне.
Секретарь встал из-за стола, отвесил поклон Василию Шуйскому и тотчас удалился.
Едва Лука Завьялов скрылся за дверью, как Дмитрий Шуйский стал допытываться у своих братьев, кто такой этот князь Пожарский? Почему он не слыхал про такого? И можно ли ему доверять?
Иван Шуйский хотя и слышал раньше про князя Пожарского и даже встречался с ним во дворце, когда тот служил стольником при Борисе Годунове, но что-либо конкретное о нем самом и об его предках сказать не мог. Поэтому на вопросы Дмитрия Шуйского отвечал Василий Шуйский, который не раз пользовался услугами князя Пожарского и которого он назначил на воеводство.