Ушла Лариса со своим, хм, «кавалером», а потом и мы двинулись, но в другом направлении. Обычная неспешная прогулка трёх человек по неожиданно тёплой для Москвы погоде – совершенно нормальное, естественное явление. Что территория Ботанического сада, что другие места сейчас отнюдь не были безлюдными. Даже советские граждане не могли быть лишены удовольствия пройтись на свежем воздухе после тяжёлого и утомительного рабочего дня. Вот их мы и изображали. Только разговоры были ну совсем не советские, скорее уж подчёркнуто антисоветские. Вместе с тем тихие, мгновенно прерывающиеся и меняющиеся на что-то нейтральное, стоило в пределах слышимости показаться посторонним.
Право слово, мне стоило большого труда не начать расспрашивать старого друга моего отца о его жизни, о случившемся за все эти годы, о том, как закончился жизненный путь отца в конце концов… Это подождёт, в отличие от дел неотложных, связанных с прибытием группы в Москву и её тут укоренением. И тут следовало прежде всего обратиться с капитану Ларионову как к лидеру. Он, как и ожидалось, охотно отвечал, причём первым делом показав, что не собирается пытаться оспаривать мою ведущую роль, невзирая на такие факторы как возраст и отсутствие звания, помимо полученного в ОГПУ, от наших общих врагов.
- Границу перейти – дело нехитрое, - невесело улыбаясь, говорил опытный боевик РОВС. – Чекисты и особенно пограничники с каждым годом становятся всё более ленивыми, небрежно относятся к самым обычным мерам предосторожности. Некоторые имеют долю с контрабандистов, а граница с Финляндией велика, всегда есть возможность найти лазейку или подход к нужным людям. Главные сложности с документами и личностями, но благодаря вашим, Алекс, связям…
- Теперь это так называется?
- А как ни назови, результат один, - цинично усмехнулся Павел Игнатьевич. – Шантаж есть важный инструмент работы с агентурой, только и всего. За страх порой работают не хуже, чем за совесть. В некоторых ситуациях.
Ларионов лишь кивнул, соглашаясь, а затем продолжил.
- У меня и Олега, это третий член группы, документы не просто настоящие, но и личности подтверждены. Виктор Владимирович Загорулько, которым я теперь являюсь, уехал в Москву на лечение, ожоги его замучили, полученные по пьянке несколько лет тому назад. Так считают в Минске и пускай считают. Дрянной был человечишко!
- А Олег?
- С ним, Алекс, ещё интереснее. Олег Петрович Бурцев из беспризорников, затем некоторое время был в детском доме в том же самом Минске. Умственно ограниченный человек, страдающий припадками, похожими на эпилептические, при любом нервном напряжении. Вместе с тем хорошо развит физически. Хорошая маска, под ней очень удобно прятаться.
- А сами «источники», как я понимаю…
- Да, с ними случилось то же самое, что и с вашим. Концы лучше всего прятать в воду.
- Лариса – очень умная девушка. Она многим нам помогла. Проделала всю подготовительную работу, устроив всё прежде, чем оказалась в Москве, - вымолвил старый друг моего отца. – Нам оставалось лишь устранить объектов и занять их место.
- Объектов два, а в группе трое. Сами то вы, Павел Игнатьевич, отчего не позаботились о прикрытии?
Улыбка, пристальный взгляд в мою сторону и мягкие, с едва заметным укором, слова:
- Эх, молодёжь! Виктор, по моему представлению, должен будет устроиться на постоянную работу. Желательно на ту, где есть возможность длительных периодов свободного времени и ношения оружия.
- ВОХР?
- Именно эта структура, - подтвердил Павел Игнатьевич. – Боевое прошлое Загорулько позволяет, а на рабоче-крестьянскую милицию я не стал бы замахиваться. Возраст не тот и вообще… Хотя на будущее это не лишено оснований.
- Согласен. Для тех, кто прибудет в составе других групп. Но лучше для молодых, это будет более естественно. Ну а с Олегом что? И главное с вами…
- Олег должен играть роль психически не совсем здорового человека. С такого взятки гладки во многих ситуациях. С психиатрическую больницу таких стараются не класть, но и серьёзно относиться к человеку ограниченного ума и со склонностью к эпилептическим припадкам… сложно. А симулировать их Олег научился. Зато для себя я выбрал третий путь – маскировку под уголовника.
Вот так фокус! И ведь ничего не скажешь, подобный вариант был вполне себе логичен и даже полезен в нынешней обстановке. В уголовном мире столицы кого только не было, в том числе и людей с неплохим уровнем ума и высокой культуры. Да, это были исключения из правила, но они имелись. В основном подобные типажи затесались в криминальную среду в первые послереволюционные годы, когда всё перемешалось на руинах великой империи. Да и не играло в то время социальное происхождение никакой роли в криминалитете. Бывшие гимназисты соседствовали с потомственными ворами, врачи прочно переходили на нелегальное положение, врачуя исключительно людей по ту сторону закона. Вчерашние солдаты и порой даже офицеры легко перековывались в налётчиков, причём даже оправданий особенных искать не приходилось – грабить имело смысл исключительно новых «хозяев жизни» насыщенно красного оттенка души.
К нынешнему времени, само собой разумеется, уголовный мир пришёл в упорядоченное состояние. Большинство действительно опасных фигур было выбито – частью посажено, но в основном убито при попытке задержания или по приговору суда – но некоторые реликты минувшего всё ещё здравствовали. И вот за одного из таких реликтов Павел Игнатьевич Ставрогин, по нынешним документамСтаростин, вполне может сойти. Оставался лишь вопрос относительно того, сможет ли он внушить хотя бы минимум доверия московским ворам. Об этом я его и спросил.
- Я некоторое время назад довольно плотно, хоть и вынужденно, общался с местным ворьём. Не московским, но суть от того не меняется. Они народец тёртый, доверять людям со стороны не склонны. Нужны рекомендации, а здесь вы бы их получить не смогли. Остаются заграничные. Так?
- Точно так и есть, - отозвался Павел Игнатьевич. – Меня за минувшие годы по миру помотало, в том числе по Польше, да и в Финляндии бывал не единожды. А поскольку знания со старого времени сохранились, то пригодились для того, чтобы местных лихих людишек себе во благо использовать. Кое-кто из них мне сильно обязан, а о сути моей разве что догадываться может, да и то, по причине разума не шибко сильно развитого, это вряд ли. Хитрые они – это да. Но вот умом из них мало кто похвастаться в состоянии.
- Это действительно может сработать. У уголовников свои каналы связи, они порой не хуже разведки сработать могут. Разве что только в своей сфере. И «верительные грамоты» от польских коллег быстро получить могут.
- Думаю, уже получили.
- Тем более, - принял я к сведению сказанное Ставрогиным. – Использовать московский воровской мир втёмную было бы неплохо. Правда, за бесплатно они точно не станут утруждаться, но финансовый вопрос мы решим. В СССР деньги есть, надо только знать места их залегания. Другое сейчас больше интересует. Кем вы для них будете, Павел Игнатьевич?
- Авторитетный человек по прозванию Ключник, прибывший из Польши по причине того, что там на нём несколько убийств и пара взломанных сейфов.
- А они были?
- Безусловно, - слегка склонил голову старый жандарм в знак признания собственных заслуг. – Людишки те дрянными были, о них жалеть не уместно будет. А содержимое сейфов частью на благое дело пошло, в фонды РОВС, а часть украшений специально с собой захватил, сюда. Вроде как там сбыть за достойную цену не удалось, больно известные, а тут есть скупщики, готовые нужную сумму выложить.
- Достоверность?
- Натурально, Алекс, она и есть! Воры, как я только что говорил, хитрые и осторожные, любят проверять. И пусть проверяют, всё моим словам соответствовать будет. А перед соввластью я, Павел Ключник, по большому счёту чист. Милиция меня пока что сильно искать не будет, я для них не слишком важен окажусь. А там уж посмотрим, может и сменю личность по тому варианту, как Виктор, хм, Загорулько.
Ларионов, услышав свою новую фамилию, лишь невесело ухмыльнулся. Понимаю, звучание не нравится, но тут уж ничего не поделать. Могло и нечто куда более непотребное оказаться.
- Место нужно искать, вам всем. В Москве давненько уже принято постукивать на всех новоприбывших.
- Я сниму какую-нибудь комнатку или вообще койку, - поморщился Ларионов. – А потом вы, Алекс, через зависимых людей устроите в ВОХР. Это даст нужное свободное время, ведь можно найти такую работу, чтобы сутки заняты, двое свободных. Или что-то похожее.
- Неделя, может две, после чего вы будете устроены. Это и впрямь не очень сложно. А вот вам, Павел Игнатьевич, лучше поближе к Марьиной Роще. Там милицию не любят, да и «товарищи в форме» появляются лишь при крайней надобности или по прямому приказу высокого начальства. Вот только Олег… с ним даже и не знаю как быть.
- Да в ту же Марьину Рощу со мной отправится. Будет изображать из себя простого работягу или сторожа при каком-то складе. Воры иногда используют таких, разумом обделённых, но сильных телом, для простейших дел.
- Как вариант, - вынужден был согласиться я. – Ну а теперь поговорим о местах встреч и тех делах, для которых ваше присутствие в Москве было жизненно необходимо. И поверьте, вы не будете разочарованы!
***
Действительно, какое может быть разочарование, если в качестве первоочередных целей на устранение выбраны столь яркие и известные персоны. Причём приведены веские доводы в пользу того, что ликвидация обоих не то что теоретически возможна, но и риск не переходит условную «красную черту». Павел Игнатьевич как жандарм с опытом противодействия политическому террору и Виктор Ларионов в качестве того, кто этим террором успешно занимался – более чем неплохие оценщики. И оба они признали, что в первом приближении обе операции по ликвидации провести не только можно, но и нужно. А раз так, то… надо начинать активную подготовку.
Впрочем, это уже не сегодня. Поэтому стоило временно попрощаться с Ларионовым, отправив его искать себе ночлег в надёжном месте. Но предварительно…
- Виктор, прежде чем мы попрощаемся, мне нужно от вас две вещи.
- Слушаю вас.
- Оружие. Не думаю, что снимать комнату или угол, будучи вооружённым, правильно.
- Передам Павлу Игнатьевичу, как и запасные магазины. При мне останется только нож, это не вызовет подозрений. Второе?
Хм. Приятно слышать, что рекомендация временно расстаться с огнестрельным оружием не вызвала негативной реакции. Полная адекватность, грамотная оценка ситуации. Очень, очень хорошо, что Ларионов оказался действительно мастером в своём нелёгком деле. Что же касаемо второй просьбы, то она ему уже известна, как я полагаю.
- Письма за подписью известных лиц. Они должны быть у меня.
- Разумеется. Вот они, держите. Оба подписанта отнеслись к этому не только с пониманием, но и с юмором. Им показалось забавным использовать свои имена против предателей.
С этими словами Виктор передал мне запечатанный пакет, после чего уже к Павлу Игнатьевичу перекочевал браунинг и несколько запасных магазинов к нему. Теперь Ларионову оставалось лишь попрощаться и отправиться по своим делам.
Что до переданного мне пакета, то в нём были всего лишь листы бумаги, зато их содержание… Типичная фальсификация, но попавшая в нужные руки и в подходящий момент времени, она могла в прямом смысле уничтожить некоторых весьма влиятельных в СССР людей. Кого именно? Бывших офицеров Российской империи, которые ещё до революции достигли высоких чинов, но предпочли предать своих братьев по духу, променяв честь и гордость на прислуживание «красным морлокам».
Конкретные фамилии? Шапошников, Егоров, Каменев, иные, помельче масштабом и уровнем значимости. Сам факт их довольно успешного прошлого в рядах армии Российской империи был поводов держать их в категории «возможных врагов», пусть и полезных, пусть и используемых. Никакая верная служба красным не могла изменить сего факта. Плюс периодически допускаемые высказывания о творящихся «красными опричниками» кровавых зверствах, они тоже не способствовали тому. чтобы вышеперечисленные считались «идейно безупречными и всецело преданными делу партии». Именно на этом и стоило играть, для того и письма.
Содержание – отдельный разговор. Часть из документов – это как бы внутренние документы из глубин РОВС, где периодически всплывали фразы о наличии доброжелателей на территории СССР, из числа «разочаровавшихся в советской власти и желающих искупить своё предательство, совершённое во время гражданской войны». Недвусмысленные такие намёки даже сами по себе, без конкретных упоминаний. И ссылки на те области знаний, в которых они могут быть более полезны. Это в одних документах. В других – псевдонимы этих самых доброжелателей, из которых можно было сделать определённые выводы. В третьих – некоторые нюансы относительно беспокойства доброжелателей о могущих приключиться с ними неприятностях. В четвёртых… Именно так из отдельных кусочков составлялась мозаика, из которой умный человек мог сильно сузить круг подозреваемых.
И вишенка на торте – своего рода индульгенции, подписанные председателем РОВС генералом Миллером, в которых объявлялось о полной амнистии. Для каждого своя, с чётким указанием имени-фамилии, с датой и печатью РОВС. Если у кого-то из бывших офицеров империи, продавшихся красным, найдут ТАКОЕ, да к тому же после попадания в руки чекистов «подлинных документов, выкраденных из штаб-квартиры РОВС»… Думаю, что судьба этих людей будет крайне печальной. Оправдания? А кому они в СССР вообще помогали? Тут ведь даже нормального суда отродясь не водилось, приговоры всегда выносились исходя не из вины, а по «революционной целесообразности» или как там сейчас всё это безумие называется.
Сильное оружие. Но для того, чтобы сломать этих людей. нужна будет довольно сложная подготовительная работа. Прежде всего потребуется создать в верхах атмосферу паранойи в высоком градусе, когда будут искать врагов повсюду и особенно среди вчерашних соратников и союзников. Впрочем, это уже начинается, надо лишь добиваться усиления и ускорения процесса. Ну и направкой оного в нужную сторону, куда ж без этого. И вот тогда… Ведь предавшие один раз уже показали гниль в душе, они уже лишились стержня. А таких людей куда легче ломать.
- Таких ломать гораздо легче…
Последние слова я прошептал, не знаю уж по какой причине. Ну а Павел Игнатьевич, умудрённый как жандармским прошлым, так и последующими годами жизни, явно понял, к чему это я. И показал, что знаком с содержанием переданного мне Ларионовым пакета, произнеся:
- Их не надо даже ломать, они уже сломаны. Сами, по доброй воле. Я таких видел, работал с ними. И теперь могу рассказать некоторые методы тому, кто готов слушать. А ты, Алекс, готов.
Тут можно было лишь кивнуть, соглашаясь. Конечно же, я готов. И доказательством тому не слова, а дела. Грязные, кровавые, но, при всём при этом уже многое изменившие. Только этого мало, чрезвычайно мало. Поэтому за первым шагом надо делать второй. третий… и так до тех пор, пока не будет достигнута цель. Та самая, заключающаяся в очистке Родины от тех странных существ, которые уничтожили и исковеркали всё то, что раньше было Россией.
Время шло, а мы всё продолжали говорить, неспешно перемещаясь по улицам столицы. Павел Игнатьевич говорил, а я в основном слушал. Слушать я привык, только была большая разница в том, кто именно мой собеседник. Одно дело – слушать, поддерживать разговор и даже улыбаться тем, кого ненавидишь до глубины своей души. Совсем другое – беседа не просто с разделяющим твои убеждения человеком, а с тем, кто словно бы вынырнул из «великого ничто», в которое канули все, кто был тебе дорог. Словно бы внезапный луч света пронизывающий слякотный, промозглый, невыносимо серый туман.
Слушать его слова о том, как непросто приходилось вынужденным эмигрантам во всех странах, где они оказывались, было печально. И особенным ядом были наполнены слова о том, как вроде бы союзники России, а именно Англия и Франция, по сути предали… в очередной раз. О как бы поддержке Белой армии, точнее армий, которая оказывалась скорее для вида, а не на самом деле. Про то, как велись переговоры о признании большевистского правительства ещё тогда. когда держались Врангедь в Крыму и Семенов на Дальнем Востоке. Про Галлиполийские лагеря, куда «великодушно поместили на жительство» немалую часть эвакуировавшихся из Крыма. Про невыразимую скудость бытия, отсутствие минимально необходимого для жизни. Про свирепствующие там болезни, про попытки тех, у кого были хоть какие-то возможности, оказать помощь страдающим соотечественникам. А затем РОВС, эта попытка собрать воедино то, что осталось.