Горемыку препроводили в хлев, где он был встречен густым конским ржанием (на что сам единорог отвечал вполне человеческим и осмысленным матерком), а Искандера пригласили в дом.
После того как расположился вещами он в чердачной мансарде, едва осмотрелся, умылся с дороги, уже был вызываем хозяевами вниз, в гостиную, на ужин.
Шломо и правда не обманул, стол был богато накрыт всякими национальными еврейскими кушаньями, о существовании которых Искандер ранее даже не подозревал.
– Садись, садись, пора бы перекусить по чести, весь день питались чем попало, а Мойра моя в кухмейстерстве искусница, это есть такое, – увещевал Шломо, суетливо подвигая по скатерти тарелочки, чашечки, судёнышки, блюдца со всякой мудрёной снедью.
Кушали неспешно, переговариваясь, присматриваясь друг к другу, определяя у кого что на уме притаилось. Искандер после пары бокалов вкуснейшего вина подтаял, да и начал рассказывать о своих путешествиях по Украине с Горемыкой. Рассказывал хорошо, насыщенно, приправляя где надо мудрёных или перчёных слов так, что уж и Мойра раскраснелась, вспотела от удовольствия, проникнувшись к татарину неким подобием симпатии.
После обильного ужина Шломо пригласил гостя на крылечко выкурить трубочку. Засели на ступеньках, прямо под раскинувшимся над головой куполом необъятно-звёздной южной ночи. Вокруг то тут, то там обозначалась различными звуками какая-то живность, а Искандер с Соломоном распространяли между собой важный разговор.
– Имею заметить, Искан, шо у меня хозяйство добротное. Скромное, небогатое, но добротное, грех жаловаться, спасибо создателю. Всё есть, всё, молочко сытное, яички отборные, фрукты-овощи вовремя собираем, мясо – лучшего мяса прямо до Одессы ты никак не встретишь, спроси на Привозе, все тебе скажут, шо надо брать у Шломо. И я рад, определённо счастлив в иные моменты такого существования жизни, ты можешь мне не поверить, но это теорема.
– Доказанная, однако, – поддакивал Искандер и лениво сплёвывал на землю.
– А вот чого мне сейчас не совсем хватает, так это рабочих рук на ферме. Мыколу выгнал в прошлом месяце, но ведь и было за шо, пьянствовал падла. С утра наливался самогонкой и толку от этого Мыколы уже ноль. Пьют у нас здесь, ты не поверишь, а зачем, когда вокруг такая красивая природа?
– Натура у человека в этом – пить. И ругаться, – философствовал в ответ Искандер, выпуская в ночь колечки дыма.
– Вот и я говорю, если бы не алкоголь, – Шломо в этом слове смешно упирал на первую букву «а», – то у нас бы ферма приносила доходу в два раза больше супротив того, шо имеется. И вот как мне эту прибыль таки организовать, не скажешь?
– Не скажу, не знаю. Я путешественник и шоумен, а не бизнесмен, что ты от меня хочешь, Шломо?
После короткой паузы еврей отвечал:
– А хочу я шо бы ты пошёл работать ко мне на ферму. Подумай сам, – место хорошее, обустроишься жить на мансарде, кормить моя Мойра будет от пуза, а ведь ещё и зарплату тебе положим хорошую. Такую, шо вот прямо пятнадцать тысяч гривен в месяц. А? Каково? Единорога твоего приспособим для шоу в деревне, и это будет отдельная песня, ребятишки только обрадуются. Ну шо, Искандер? Думай быстрее, пока мы курим эти чудные трубки, второго такого предложения я никому не делаю.
Искандер и правда задумался. Рассчитывал всё очень веско про себя, расставляя приоритет «за» и «против», сооружая аргументы для того, чтобы вежливо отказаться. Но кажется, что отказываться-то особо не нужно – предложение играло заманчиво во всех комфортных и денежных параметрах.
– Так это… А чего делать-то надо у тебя тут? – предпринял всё же попытку прощупывания татарин.
– Ай, да шо тут делать. Чинить всякое, в амбаре крыша подтекает вон, красить, гвозди вбивать, доски стругать. Положим организовывать новую теплицу я стекольщика позову, но ведь и ему подсобить нужно будет. Такое вот, работа на самое вспомогательное, но так шобы с качеством и без пьянки ежедневной. Ну или выпить вина вечерком разве шо, но так шобы совсем немножко, без фанатизма… Ну шо ты там, решаешь уже?
И ещё посидел-подумал Искандер, но видно – проформы ради, внутренне он согласился, что видно по его бесхитростному лицу было.
Протянул наконец ладонь в сторону Шломо, и тот горячо хлопнулся об неё своей ладонью.
– Только с одним условием, Соломон, чтобы и Горемыка мой обижен в твоём хозяйстве не был. Так он лошадь бесполезная, считать умеет немного, да и то, криво, но всё ж уже родной мне человек, обидеть нельзя никак…
На радостях еврей приобнял татарина:
– Об чём диалог, дорогой Искан, будет твой Горемыка как царь на троне, знай только просыпайся, кушай да в туалет сходить не забывай…
На том и порешили в этих уютных, в призрачной прозрачности тёмных украинских сумерках двое приятных с виду и в общении мужчин. А вокруг всё так же продолжали свои концерты сверчки, и в отдалении допевала песню малиновка, а фоном глухо взлаивала чья-то соседская собака – деревня уходила на ночь.
Летние дни
Так оно, собственно, всё и повелось. И стоит рассмотреть – как именно конкретно, вот прямо взять один из этих староголубовских дней.
К примеру, 30-го июня. Искандер вскакивает рано, по звонку даже не с телефона, а разбуженный заправленной на определённое время в старинные ходики кукушкой. Широко зевает, тянется, глядит из окошка мансардочки во дворик, где уже вовсю орудует солнышко – хороша жизнь, ободряюща.
Не мечтая о лишнем, прыгает татарин с гигиеническими принадлежностями по лесенке вниз и, хлопнув дверью дома, – к умывальне рысью. Ополоснуть лицо, когда и тело разом холодной водой умыть, зубы почистить, побриться, всё это нужное дело. Далее, обтеревшись насухо полотенцем, спешит на кухню, где уже степенно приветствует хозяев.
Однако, прежде чем сесть к завтраку, должен исполнить Искандер немаловажное дело. А именно: прихватив подготовленную Мойрой посудину с кашей и отдельно расфасованными горкой на тарелке пирогами, – заглянуть к Горемыке. Тот уже давно не спит, – радостно поджидает, всхрапывая и поматывая радужной своей мордой.
– С добрым утром и привет, – церемонно обмениваются они нехитрым ритуалом приятных пожеланий, а Искандер даже в порыве чувства чмокает единорога во влажный нос.
Пообщавшись таким макаром с «чудой природы», возвращается татарин к еврею с его женой, садится за подготовленный к трапезе стол. Говорят, как правило, ни о чём особом, обсуждают неважное, а вместе с тем и важное – строят рабочие планы, прикидывают необходимые в ближайшее время материалы и инструменты. Советуются, в общем, по всяким вопросам. Иной раз, между прочим, добродушно ругаются друг с другом.
Но в этот прекрасный день какой смысл ругаться? Нет, сегодня всё весело, по-семейному, так, как оно и принято в среде полюбившихся друг другу людей.
Уже после, хлюпая по земле штанинами брезентовой робы, Искандер с ящичком инструментов отправляется по делам. На участке у Шломо требуется сегодня наладить поливочную немецкую машину, раскинувшую свои коварные сети по грядкам на многие метры пространства. И он, напевая что-то пиратско-бравурное, поминутно заглядывая в бумажку с инструкцией, охотно начинает священнодействовать. Отвёрточкой покрутить, плашку снять, покопаться внутри, каких-то деталек из запасных заводских поднапихать, вот считай дело и готово. Уже кричит в сторону маячившей неподалёку Мойры татарин:
– Эгей, хозяюшка, а ну врубай тот краник, сейчас как тресканет.
И действительно, трескало со всех поливочных орудий так, будто залпом козаки вдаривали со своих рушниц по тёмной орде очередного супостата Гирея какого-нибудь или польского королевича в давние времена. Хорошо водица идёт, и Мойра уже крутится вокруг рассады с тяпкой, подрывая целые каналы с водохранилищами.
Довольный сотворённым Искандер минут на пять позволяет себе рассиропиться в беседке под виноградом, с налитым в кружку лимонадом, – крякая от удовольствия, одобрительно наблюдает за беснующейся на грядках еврейской женщиной.
Но не время расслабляться, пора бы приладить пару отколовшихся камушков из приступки на заднем дворе усадьбы. Приступка та служит основанием под лестничку, ведущую в курятню. И близорукий Шломо уже не раз промахивался башмаком мимо, аккуратно выскальзывая ногой из-за двери в тот момент, когда выносил с десяток собранных яичек.
А значит, замешивает татарин в оцинкованной бадейке смесь песка, щебня, цемента и воды в нужной пропорции, месит увлечённо и отставляет в сторонку. Пока всё густеет и приобретает необходимую форму, грызёт он яблоко, наблюдая за тем, как пара птиц роется в грязи поблизости. Ну а затем уж, виртуозно орудуя мастерком, принимается за работу.
Так, за всем этим неспешным и нехитрым бытом, часы подбираются к обеду. Возвращается с основной своей фермы Шломо, разогревает всякие блюда Мойра и носится-резвится вокруг Мира, прибежавшая зачем-то от подруги на обед (хотя обычно её до вечера дома не видать).
Кушает семейство на открытой веранде, прячась от зноя за тюлевыми занавесками. И опять же тихо-мирно беседуют о своём, предполагая планы уже на вечер, рассказывая между делом интересные истории.
В послеполуденный час Искандер от суеты по шломовскому двору на сегодня свободен, но это не значит, что настала пора активного бездействия. Такой ленью он маяться не привык, потому, открыв ворота, важно выступает навстречу сельским приключениям.
Дел же у него, по совести, в Староголубово много, поскольку полюбился татарин местному населению всеогромнейше. Ведь и не мог не полюбиться, с его-то золотыми руками, которыми природа щедро одарила.
А чем он только в деревеньке не занимался. Там душевую кабинку отладить в свете полива, тут шкафик в хате кому выправить, у Прасковьи Ивановны механизм микроволновки старинной починить, а у Андрей Петровича обмозговать устройство полочек в подполе, – везде и всюду успевал Искандер. И поспевал радостно, с шуткой-прибауткой, как это он только один и умел.
Притом пытались наградить его сельчане местами чаркой самогона, но, памятуя наказ Шломо, отказывал татарин, приговаривая, что уж лучше б вкуснятиной какой угостили. Когда презентом, а когда и бумажкой гривенной невысокого номинала, но благодарили за помощь люди сердечно, от души, радуясь, что такого толкового мужика еврей в их край зазвал.
На сегодня намечает Искандер для себя поход к деду Григорию, давно зазывавшему его оценить, чем у него приболела газонокосилка. Модель её не новая, отработавшая года три уже, и вот теперь начавшая чихать и глохнуть спустя некоторое время после завода.
К процессу осмотра триммера подходит татарин основательно: сняв крышку с движка, углубляется во внутренности прибора с достойной опытного механика внимательностью. И копается с плоскогубцами под бурчание деда не так уж долго, выяснив скоро, что требуется замена свечи.
Григорий, с одной стороны, вроде и рад, что проблема объяснилась, а с другой – лишние хлопоты, ехать теперь в город запчасть присматривать… Но Искандера, конечно же, хвалит, ритуально предлагает тяпнуть горелки, а получив строгий отказ, суёт ему свёрток с чем-то непонятным. Отказывать в подарке пожилому человеку неудобно, и татарин, переправив свёрток в наплечную свою сумку, смущённо выбирается под дружескую дедову мову на сельскую улочку.
А тут уж дело, как ни крути, к вечеру совсем – под разнообразные деревенские звуки, шумы, говор людской садится ослабевшее солнце куда-то в красноту за дальним домиком вдовы Галки. Искандер, осчастливленный очередным днём, наполненный трудом и смыслом жизни, неспешно переступает в сторону еврейской усадьбы. Навстречу идут пастухи, с гонором марширует местная молодёжь с семечками, и все радостно, шутливо с ним переговариваются, – вот так любят, проявляют симпатию к татарину сельские.
У шломовских ворот совсем ненароком встречается он с Горемыкой, вернувшимся откуда-то с полей. И улыбаются друг другу снисходительно, с загадочностью старых закадычных друзей, побывавших в разлуке всего-ничего.
А надо бы сказать, что единорог тоже в Староголубово совсем не скучает, занимается деятельно жизнью своей отдельно от родного семейства. Буквально, набрав в друзья местных ребятишек, пропадает почём зря на воле степной, ненасытной, вблизи деревеньки.
Чем они только не занимаются в беззаботном своём приволье. Катать детишек Горемыке в одно удовольствие, но этим они, конечно, не ограничиваются. Играют большой ватагой в разные игры, изучая миры окружных подлесков с прячущейся по кустам фауной. Потом – вовсю купаются в речушке-грязнушке, петляющей извилисто тут же, поблизости. И особенно яркой радугой переливается бока с разных горемычных сторон в моменты, когда он под детские вскрики вылезает, отфыркиваясь, на золотистый песок низкого берега и плюхается утомлённо оземь.
Поскольку разумом сам единорог как раз подходит под обыкновенного шести-семилетнего ребенка, то и диалоги между ними выстраиваются вполне себе на равных. Ребята постарше пробуют учить животное алфавиту и чтению, но, кажется, выходит это пока что не очень.
Настолько насыщенная жизнь у Горемыки, что, здорово уставший, он прибегает домой к вечеру, в голодном безумии готовый съесть и гиппопотама. Тут у них с Искандером повторяется ритуал окормления: тащит татарин обессилевшему единорогу из кухни очередные блюда всякого съедобного. А пока тот ужинает, заводит, между прочим, всегда диалог, с обсуждением их новой жизни и вечным вопросом – не скучно ли им тут? А может, – снова в путь-дорогу?
Горемыке отнюдь не скучно, о чём он честно и заверяет хозяина. Упокоенный такой информацией Искандер идёт, наконец, к виноградной беседке, где под китайским фонарём уже обустроила обширную свою вечернюю гастрономию Мойра.
И вот в накинувшихся на землю сумерках благолепствуют они странной семьёй своей с жужжащими вокруг комариками, ужинают неспешно, беседуя о чём-то фантастическом под чай с вареньем, а то и припивая вытащенное из шломовского подпола вино.
Сидит Искандер иной раз в беседке, млеет, и пальцами боится шевельнуть. Поскольку боится, – а ну вдруг сон всё это, волшебный, славный, но всё лишь сон?
Обидно было бы, правда, внезапно очнувшись где-нибудь на шоссе между Развозово и Мукомолово, потерять эту кремовую сказку в чудесном лете сбывшихся их с Горемыкой надежд…
Цирк на сельском майданчике
Горделиво выступает из ворот усадьбы Искандер, ведя за собой на узде нетерпеливого Горемыку. Улыбается во весь рот, поглядывая по сторонам, где уже собирается потиху праздный староголубовский люд. Из-под ног мызгают восторженные ребятишки, а старики со старухами степенно кивают ото всюду с важной благожелательностью. На улице расцветает воскресенье, а значит праздник к нам приходит, всегда супер-клёво.
Оба сегодня разодеты ярчайше. Татарин втиснут в обычный по таким случаям свежайший костюм под фраком, на голове – настоящий цилиндр, украшенный зелёным клевером. Единорог как бы невзначай хвастается яркой попонкой на седалище, на макушке же у него красуется приспособленная чуть набок пурпурно-алая феска с бодрой кисточкой. В хвост вплетены фенечки, что на самом деле Горемыке нравится не очень, – по его мнению, уж это совсем экивок в сторону олдового хиппарства.
По привычке, давно уже принятой, созывает Искандер сельский народ на майданчик, образованный тут перед начальственным будинком. Ровно в полдень, когда все желающие займут положенные места, начнётся представление.
В Староголубово, где развлечений с гулькин напёрсток, этого еженедельного шоу ожидают с нетерпением. Собирается народ, от мала до велика, хоть уже все привыкли к Горемыке с его необычными чудачествами. Главным делом интересуются коронным номером, который каждый раз за неделю Искандер придумывает заново, так чтобы не повторится. И всегда выходит удачно, без оваций и туго набитого гривнами цилиндра артистов не отпускали.
Но чем же порадует татарин людей сегодня, что они с единорогом задумали преподнести на этот раз? Волнуются, теряются в догадках староголубовцы, от нетерпения уж изнывают, потея круговой толпой на лобном месте.