Продолжая хмуриться, она начала прибираться в комнате – Нетта была занята на кухне, но, независимо от обязанностей Нетты, у Люси появилась настоятельная потребность самой сделать уборку. Бессознательно она придавала этому действу символический смысл: пусть Анна разбрасывается своей жизнью, но она, Люси, устроит свою, и устроит подобающим образом.
Она навела в спальне порядок, затем подобрала со столика беспечно разбросанные безделушки – брошь и кольцо с опалом, остальные украшения были сейчас на Анне, – чтобы положить их в маленькую зеленую шкатулку, стоящую у зеркала. Люси открыла ее. Потом вдруг замерла на месте, отдернув руку. Ее глаза, лицо, вся фигура выражали странное напряженное внимание. Не шевелясь, она с побледневшим лицом пристально и сурово смотрела на что-то, находящееся в шкатулке. Потом медленным движением извлекла это.
У нее в руках оказалась фотография – не медальон, это было бы слишком сентиментально для Анны, – всего лишь маленький измятый детский портрет, позабытый в шкатулке за ненадобностью. Он изрядно выцвел, однако точное, отчетливое сходство ребенка с кем-то знакомым бросилось Люси в глаза. Она застыла, пораженная, не сводя взгляда с фотографии, и ей стало ясно – это ребенок Анны, ее тайна, спрятанная от всех, ее давно умершее дитя. Но какое неожиданное сходство с… И внезапно образ этого ребенка воскресил в ее памяти лицо собственного сына. У Питера в более нежном возрасте был такой же нос, разрез глаз, изгиб губ. Сквозь пелену, застилающую зрение Люси, детские лица постепенно слились в одно… И уже не лицо маячило перед ней, а подозрение – ужасное, отвратительное подозрение.
Не оказалась ли она вдруг во власти какого-то наваждения, болезненной фантазии, фальшивого мелодраматического чувства, чего-то совершенно чуждого ее нормальной здравомыслящей натуре? Но нет, это не фантазия. Это сходство, столь остро поразившее встревоженный, возбужденный ум Люси, явилось не просто шоком, а откровением. Это сходство сына Анны с ее собственным сыном могло иметь лишь единственное ужасающее объяснение – именно этого она опасалась.
Она задрожала. Внутри ее тоже что-то задрожало – нечто, стремящееся вырваться на свободу. Все, что до сих пор ускользало от понимания, смутные предчувствия последних дней, глубоко скрытые эмоции вырвались наружу и поглотили ее целиком.
«Господи, – в растерянности думала она, – теперь я все понимаю. Замковый камень в этом сооружении встал на место. Пять лет назад Фрэнк несколько месяцев прожил в доме Анны. Потом у нее родился ребенок – их ребенок. Значит, это правда. Фрэнк был отцом ребенка Анны». Она знала, что так оно и есть.
Негромко вскрикнув, она отпрянула от шкатулки. Яростно распрямила склоненную спину. Она в это не верит. Вся дрожа, она сделала решительный глубокий вдох, повинуясь резкой перемене в настроении. Она не станет этому верить. Это невозможно. Поразительное сходство между ребенком Анны и ее сыном всего лишь дело случая, проявление общих семейных черт. Это отнюдь не замковый камень здания. Нет никакого здания. По сравнению с ее любовью к Фрэнку ничто не имеет значения. У нее есть ее любовь, ее преданность. «Я сошла с ума, – страшно терзаясь, думала она, – если подозреваю Фрэнка!» Ей вдруг показалось чудовищным, что на основании слова, взгляда, случайного сходства на фотографии она обвиняет его в поступке, который неизбежно приведет к краху их счастья. Она явно не из тех женщин, которые отличаются пошлой ревностью или подозрительностью, она выше этого. Только ее сильная любовь к Фрэнку привела к такой ситуации, заставила ее почувствовать рану в груди еще до того, как была выпущена стрела. И не было никакой стрелы. Фрэнк не имеет отношения к этому злосчастному делу. Она не станет питать это отвратительное подозрение к Фрэнку – Фрэнку, который все эти годы был ее мужем, ласкал ее и любил, ни разу не намекнув на тот кошмарный факт, который теперь так мучительно терзает ее.
Но почему – она задумалась, и глаза ее вновь затуманились, – да, почему он не упомянул об этой истории? Так естественно, так просто было бы хоть словечком намекнуть о ней перед приездом Анны. И зачем он противился появлению кузины в их доме, когда теперь его внимание к ней так очевидно? Жестом отчаяния Люси оперлась рукой о спинку кровати и прислонилась к ней лбом.
У нее нет доказательства. Она ошиблась. Она ставит себя в глупое положение. Визит Фрэнка и рождение ребенка Анны в один и тот же год – чистое совпадение.
Но какое… какое омерзительное совпадение! И было ли это простым совпадением? От одной мысли об этом Люси содрогнулась. К тому же скрытность Фрэнка жестоко мучила ее. На нее нахлынула волна горьких воспоминаний – взгляды, которыми, как ей казалось, обменивались Анна и Фрэнк, лукаво произнесенные слова. Она сильно вздрогнула. Были ли у них знаки тайного взаимопонимания?
Чтобы привести себя в чувство, Люси прикусила губу и стиснула кулаки. Кровь стучала в висках, в горле стоял ком, словно ее постигло горе.
Вдруг она подняла голову и решительно вздернула подбородок. Ее тело выгнулось от напряжения, казалось, она усилием воли пытается победить невидимого врага. Неистово запылал ее собственнический инстинкт. Фрэнк принадлежит ей. Что было, то прошло. Теперь ее волнует настоящее и будущее. Она резко встала и, плотно сжав губы, сошла вниз. Принимая обстоятельства как несомненный факт, она яростно заставляла себя противостоять им. Она будет сопротивляться!
Однако продолжать работу не было сил. Люси пошла в гостиную и опустилась на диван. Сначала она сидела, вся сжавшись, но постепенно обмякла, губы ее разжались, взгляд вновь устремился в пустоту. Плечи поникли. В голове закрутились прежние мысли.
Какая борьба чувств была написана на ее лице! Со своей тонкой фигуркой, вырисовывающейся на фоне светлого окна, она казалась очень юной и трогательной. Ее окутывала почти трагическая атмосфера. Но не была ли эта трагедия ее изобретением? Или трагедия пряталась в глубинах ее существа?
Люси все еще сидела, когда вошла Нетта и объявила о ланче. С выражением той же глубокой озабоченности Люси поднялась и направилась в столовую. Питер уже сидел за столом, на шее у него была повязана салфетка. При взгляде на сына глаза Люси наполнились теплыми сентиментальными слезами. «По крайней мере, он мой, – подумала она, – и всегда будет моим». Неожиданно она приобняла его за худенькие плечи и поцеловала.
– Где Анна, мама? – прокричал он, с аппетитом набрасываясь на суп.
– В Глазго, – тихим голосом ответила она.
– Без нее утром было скучно, – бодро сказал он. – Мне нравится Анна. Она хорошая.
Люси промолчала. То, что сын успел привязаться к Анне, поразило ее как нечто немыслимое – и даже отталкивающее.
– На днях она говорила что-то про яхту, – продолжил он, – с настоящими парусами, знаешь.
Она вдруг поджала губы, чтобы не выдать охватившего ее смятения. В этот момент отчаянной тревоги она видела нечто неестественное, чрезмерное, подозрительное даже в отношении Анны к Питеру. Якобы Анна добра к мальчику, потому что он сын Фрэнка и напоминает ей о собственном ребенке, отцом которого тоже был Фрэнк.
Люси порывисто встала из-за стола, испытывая мучительную боль и прижимая ладонь к щеке.
– Мама, – удивился Питер, – куда ты идешь?
– Я уже пообедала, – с трудом ответила она. – Мне надо заняться шитьем. – И она поспешно вышла из комнаты.
Медленно тянулись послеполуденные часы, пронизанные бледным осенним солнцем, отмеченные неспешным тиканьем секундных стрелок, пробуждающие грусть и мучительные воспоминания о других днях – тихих, сонных и сокровенных, когда они с Фрэнком испытывали друг к другу любовь.
Ей не надо было ничего шить. Она ничем не могла себя занять. Она должна ждать – лихорадочно ждать его возвращения. И когда наконец подошло время прибытия его поезда, нетерпение, доходящее до дрожи, сорвало Люси с места. Она пойдет его встречать! Люси поднялась, надела пальто и шляпу и отправилась на станцию. Она пошла по набережной – это был обычный путь, которым Фрэнк возвращался домой. Собираясь встречать мужа, она подавила в себе желание взять с собой Питера. В тот момент ей нужен был только Фрэнк. О-о! Как горячо желала она оказаться с ним наедине, навсегда позабыть об этой злосчастной истории, обрести уверенность, сказать ему, что она любит его, убедиться в конце концов в его ответной любви.
Город был уже близко. Люси с живостью высматривала мужа среди прохожих на променаде, готовая улыбнуться при виде его знакомой фигуры. Но Фрэнка не было видно. Вряд ли он пошел другой дорогой, если всегда ходил по набережной. Постепенно ее шаги замедлились. В середине эспланады она нерешительно остановилась, бросая вокруг беспокойные, растерянные взгляды. Глаза блестели на ее бледном встревоженном лице.
Вдруг голос, прозвучавший рядом, заставил ее вздрогнуть и выжидающе обернуться. Но ее взор тут же погас, она с трудом проглотила ком в горле. Рядом с ней был не Фрэнк, а мисс Хокинг, неразлучная со своей собакой и всем своим видом излучающая безмятежность.
– Я прогуляюсь обратно с вами, – резонно сказала мисс Хокинг.
У Люси не было настроения болтать с ней – сейчас она меньше всего этого хотела. Ей нужен был Фрэнк, ее сердце страстно стремилось к нему.
– Я встречаю мужа, – сдержанно пояснила она.
– По крайней мере, позвольте мне пройтись с вами. – В словах мисс Хокинг было еще больше логики, чем раньше.
– Хорошо, – кивнула Люси удрученно. – Я уже иду назад.
И они пошли вместе.
– Если бы вы заглянули ко мне на чай, – робко предложила мисс Хокинг, – я угостила бы вас пышками и пирожными с кремом.
Люси взглянула на женщину затуманенными глазами и улыбнулась, чтобы не сделать еще хуже. Но улыбка получилась тусклой и напряженной.
– Не сегодня, – хмуро сказала она.
– А после чая я сыграла бы вам на виолончели. Может, и классика, но не скучная. Очень тихо и красиво.
Люси покачала головой.
– Я не могу, – тихо проговорила она.
– Мысль, – без сожаления пробормотала мисс Хокинг. – Просто мысль. Совершенно безвредная.
Некоторое время они шли молча.
– Вы не видели, – с трудом произнесла Люси, почти помимо своей воли, – не видели по пути Фрэнка – моего мужа? Я пришла его встречать.
На лице мисс Хокинг отразилось глубокое размышление, в конце концов она сказала:
– Нет!
Они еще некоторое время брели в молчании. Потом мисс Хокинг заявила со спокойной прямотой, как могла только она:
– Вы его ищете. Но, скорее, это он должен вас искать!
Люси мучительно покраснела – эти слова, простодушные и дружелюбные, не содержали в себе никакого обидного намека, но они подействовали на нее болезненно.
– Женщину, – неожиданно заявила мисс Хокинг, любительница эксцентричной философии, – надо преследовать. Сама я никого не преследую, но инстинктивно чувствую себя объектом преследования.
Слушая эти причудливые слова, Люси кусала губы – все это было такой чепухой, но все же сквозь чепуху просвечивал тонкий стержень правды. Ее руки нервно задвигались, и она сказала срывающимся голосом:
– Я говорю о своем муже. Надеюсь, вы понимаете.
– А-а! – мягко протянула мисс Хокинг.
Ничего больше не было сказано. Они расстались на том месте у пристани, где их пути расходились – мисс Хокинг стала подниматься на холм в привилегированный квартал, где была ее квартира, а Люси продолжала путь по набережной к дому.
Она расстроилась из-за пустяка. С чего это мисс Хокинг решила, будто она, Люси, бегает за Фрэнком? Какое нелепое предположение! Однако Люси чувствовала, что раздражена. У кого, в самом деле, было больше прав искать его, чем у нее? Она просто пошла встречать мужа. Она не требовала, чтобы он бегал за ней или, как смехотворно выразилась мисс Хокинг, преследовал ее. Но была ли эта фраза такой уж смешной? Люси нахмурилась. Ее рассудок, вновь вовлеченный в русло подозрений, оцепенел от ужасной догадки, и внезапно ей стало холодно, должно быть из-за промозглого осеннего тумана, отмечающего приближение сумерек.
Какая же отвратительная мысль сверлила ее мозг – мысль о том, что Фрэнк однажды преследовал Анну, любил ее, лег с ней, зачал ребенка, что Фрэнк, которого она считала своим, принадлежал другой женщине. И все это произошло без ведома Люси. Ее терзания возобновились с новой силой.
И опять, по удивительной ассоциации, ей вспомнилось холодное противодействие брата ее браку, его постоянная клевета на Муров, даже предсказание им катастрофы. Безусловно, старания Ричарда нельзя было объяснить лишь тем, что она якобы принижала себя этим браком. А если Фрэнк и Анна… Неужели они были любовниками еще в те далекие времена в Ливенфорде? Знал ли Ричард о чем-то таком, что не могло прийти ей в голову? Гордость заставляла Люси яростно отмахиваться от этого, а сердце говорило, что все возможно…
Затем на какое-то время возобладали спокойные рассуждения, и сумбурный мрак ее сознания прорезал луч света. Допустим, Фрэнк и Анна были любовниками. О горьком финале Люси догадывалась, но почему они не поженились в самом начале? Безволие Фрэнка, неприязнь Анны к устоявшейся жизни – ни один из этих фактов не давал убедительного объяснения их нежеланию совершить столь логичный и здравомыслящий шаг. Она вздрогнула и на миг ощутила облегчение, почти счастье. По этой единственной причине ее подозрения необоснованны. Она ошиблась!
Потом вдруг из некой тайной ячейки мозга всплыла подсказка, остудившая ее радость и разрушившая вновь обретенную надежду. Фрэнк и Анна были двоюродными братом и сестрой, а Церковь запрещала брачные союзы между столь близкими родственниками. Измученный рассудок Люси, ошеломленный, но живой, ухватился за этот несущественный факт почти со смертным ужасом. Она совсем замерзла, с залива накатывала сырость, и Люси казалось, что леденеет даже ее душа.
Почти стемнело, широкая дуга бухты была прошита крошечными точками света. Люси отсутствовала дома дольше, чем ожидала. Фрэнк, наверное, уже пришел, но она не стала прибавлять шаг. Как странно, что она, открытая и любящая, всегда осознанно гордилась своим домом, а сейчас с неохотой идет туда – по сути дела, боится войти в него. У ворот она остановилась, словно чувствуя себя в безопасности под покровом необъятной тьмы, словно сама утаивала какой-то секрет.
Потом на Люси вновь накатил приступ горячей любви. Она должна увидеть Фрэнка, и немедленно. Сердце рванулось к нему со всей силой переживаемой ею муки. Пусть они окажутся вместе, пусть он объяснится, тогда все образуется. Она не деспот, она выслушает его и поймет. Порывистым движением Люси повернула ручку двери и вошла в дом, сверкая глазами и стиснув губы.
Ей нужен был Фрэнк. И Фрэнк был там. Он сидел перед горящим камином в гостиной в большом кресле. Между Питером и Анной. Анна! При виде другой женщины Люси побледнела и вздрогнула, как от удара. Она подобралась и замерла в полумраке дверного проема. Фрэнк и Анна, видимо, вернулись вместе.
Словно кто-то подбросил масла в огонь ее тревоги, полил желчью свежую рану ее ревности – так подействовало на нее неожиданное подтверждение ее страхов. Необъяснимым образом вся ее открытая нежность исчезла, мягкость моментально превратилась в горечь, лицо окаменело, губы сжались в тонкую линию. Беспомощно мигая от яркого света лампы, она почувствовала себя чужаком, который неожиданно вторгается в теплую компанию. А ведь она хозяйка дома! Несколько мгновений Люси молчала, глядя на остальных, потом заговорила голосом, вибрации которого резко отдавались у нее в ушах:
– Значит, вы случайно столкнулись.
Питер издал короткий возбужденный смешок.
– Столкнулись, – повторил он. – Как забавно ты сказала. Они приехали одним поездом, мама.
– Понятно, – задыхаясь, пробормотала она.
– Посмотри же, мама! – вскричал мальчик, и в его тоне прозвучал восторг. – Посмотри, что привезла мне Анна.
Он с гордостью протянул ей модель яхты – чудесный изящный кораблик с белыми парусами, очаровательный и дорогой подарок.
– Это чудо, а не яхта! – с энтузиазмом провозгласил Фрэнк. – Наверное, Анна потратила на нее целое состояние. В воскресенье я сам запущу ее.
Люси пристально посмотрела на него.
– Ну скажи, мама, скажи! – прокричал Питер, теребя ее за платье. – Скажи, что она чудесная.
– Похоже, вы все находите ее чудесной, – с мучительной обидой проговорила Люси, почувствовав вдруг, как в жаркой комнате зарделись ее обветренные щеки.