— Мечтала курица о соколе, — ответил воевода, — быть ему великим князем литовским. Попомни мои слова!
Оно к этому и шло, да не вышло.
К вечеру с литвинской дороги примчались посыльные. Был среди них и Лубок, сын, которого посадник собрался уж выкупать из немецкого плена.
— Наказать бы тебя, чтоб другие узнали, как исполняют важное дело, да радость не позволяет, — сказал счастливый отец.
Воевода же, когда подступило вплотную то, что казалось далёким, несбыточным, помрачнел.
— Не знаю, Гаврило Лубинич, то ли мы с тобой делаем! Может, вече собрать?
— Он от нас не власти ищет, а обыкновенного крова. Если мы его будем ставить на княжий стол — тогда и вече, и напишем договор. Только поначалу ему придётся креститься. А как крестится, так и смирение обретёт.
— А ежели не станет он менять веру? Как можно язычника допускать к дому Святой Троицы?
— Тут-то мы его и испытаем. Ежели веры не поменяет, тогда ему место на краю Завеличья, пусть там строится со своими людьми, обживается. Уж свой дом он в любом случае станет оборонять, заодно и город. Недолго ему придётся в покое понежиться. Сначала Герденя заявится, потом и рыцари. Лишь бы они не спелись и не пришли вдвоём. А ежели Довмонт заговорит про крещение, тогда можно про княжение думать.
— Да как ты об этом самому великому князю Ярославу Ярославичу скажешь? Или думаешь, он унижение стерпит?
— Тут уж как жизнь повернёт, — ответил посадник. — А пока, Давид Якунович, готовься, завтра встречать выйдешь.
Огненная встреча
еревни пошли чаще, — как всегда, когда город близок. Довмонт приказал остановиться для отдыха около небольшого озера. Женщины воспользовались этим и принялись приводить себя в порядок. Всем хотелось выглядеть перед горожанами получше, даже если и выбрали они судьбу изгнанников. Неожиданно к Довмонту подошёл Лукас фон Зальцбург. Весь путь он проделал пешком, как и остальные пленники, но, в отличие от них, шёл свободно, без конвоя. Да и куда он мог деться на чужой земле — без оружия, доспехов и коня. Никому он здесь был не страшен такой. Иногда он попадался на глаза Довмонту, и каждый раз князь удивлялся гордой осанке стареющего рыцаря. Наверняка было ему нелегко — и рана, и долгая пешая ходьба, — но по-прежнему рыцарь держался прямо, нёс высоко голову.
— Позвольте, князь, переговорить с вами по делу, которое меня весьма беспокоит, — начал он церемонно.
— Говорите, — позволил Довмонт.
— На прошлой стоянке я посоветовался со своими рыцарями и прошу вас об одном: не отдавайте нас горожанам, возьмите в свою дружину.
И хотя Довмонт сам задумывался о том, как быть с этими невезучими вояками, когда они окажутся в Пскове: делать они ничего толком не умеют, даже холопья из них никудышные. Выкупа тоже за них не дождаться. Да и неизвестно, как с ними обойдутся псковичи, могут и казнить. В дружине же они будут как бы под защитой. И оружие с доспехами назад получат. Однако слова Лукаса фон Зальцбурга прозвучали неожиданно. Так сразу в дружину, где проверен каждый воин, недавних врагов не берут.
— Нет, Лукас, то не я решаю. Но обещаю слово за тебя где нужно замолвить.
Опять же были они хотя и добычей Довмонта, но всё же разбойничали на Псковской земле, потому и отвечать должны перед Псковом.
Пока отдыхали, дождались псковских бояр. Их было трое, да ещё сам воевода Давид Якунович. Они подъехали не спеша, сопровождаемые тремя десятками ратников.
Довмонт к тому времени давно уже спешился, с удовольствием прошёлся по зелёной мягкой траве. В стороне ото всех на песчаном мелком берегу, отогнав рукой стаи юрких мальков, испил свежей воды из озера, омыл лицо, руки.
Давид Якунович тоже соскочил на землю, чтобы не разговаривать с князем сверху, с коня, и не торопясь, чувствуя, что за каждым его движением наблюдают все, пошёл навстречу князю.
— То сам воевода, Давид Якунович, — успел прошептать Довмонту посадников сын, но Довмонт догадался и гак.
Они встали рядом — Довмонт был высок, плечист, псковский же воевода оказался ещё шире, зато на полголовы пониже. Был он широколиц, лоб переходил в лысину, которую окружали седеющие волосы.
— Здоров будь, князь! — приветствовал он. — Иных приключений не случилось?
— И ты будь здрав, воевода! Примет нас город?
— Что сам попросишь — то и будет. Погостить ли, навсегда поселиться. Будь спокоен, и людей твоих не обидим, однако и на твою помощь надеемся тоже.
Что ж, такие слова и желал услышать Довмонт.
— Хочу, чтобы ваш город стал домом моим. Будь уверен, понадобится — отдам жизнь за Псков. И люди мои со мной согласны. Спасибо, что нам веришь, Давид Якунович.
Воевода тоже желал услышать именно эти слова, однако насчёт веры молодой князь ошибся. И хотел бы верить ему воевода, да слишком уж много повидал измен и обманов. Не только иноземцы, а брат предавал брата — наводил на родной город чужое войско. А потому был воевода настороже, но вида не подавал.
Князь с воеводой отошли на край поляны, и Довмонт, теперь уже не через посыльных, рассказал о малой схватке с рыцарями на лесной дороге.
— Просятся ко мне в дружину, но это как рассудите с посадником. Скажешь — они ваши.
— Большой вины у них, может, перед городом нет. Оставим их заложниками, а там, смотришь, обменяем на наших.
На том они порешили.
— Для людей твоих место выделено, захотят селиться — пусть строятся. И лес им будет, и камень. — Воевода посмотрел в сторону Довмонтова отряда: — Для баб с малыми детьми и сегодня крыши найдём, не звери. Самого же, если не побрезгуешь, приглашает тебя посадник.
Люди уже были готовы и ждали знака Довмонта.
Поначалу воевода думал сразу сказать про князя Герденю. Но в последний миг себя удержал.
Хорошо ли, едва встретившись, рассказывать о своей слабости, просить помощи. Хотя Довмонт понимал, что не на посиделки и не на распевки его приглашают. А коли он воин, так и придётся ему воевать, защищая новый дом.
Не знал воевода, что первое испытание их уже ждёт. Дорога шла через светлую берёзовую рощу, берёзы стояли не часто, как это бывает в гнилых местах, дорога стала шире, и чувствовалось, что город совсем рядом. Неожиданно ветер принёс запах дыма.
Довмонт ехал теперь впереди отряда, рядом с Давидом Якуновичем. Чуть позади были дядька Лука, псковские бояре.
Они тоже ощутили дым, взглянули друг на друга и заторопили лошадей.
А когда кончилась роща и дорога вышла на широкое поле, вдоль всего дальнего края которого стояли высокие рубленые избы, они увидели и пламя. В лучах солнца огонь, поднимавшийся над крышами, был бледным и накрывал несколько домов.
— Завеличье горит! — крикнул Давид Якунович и, оглянувшись на гостей, погнал коня к пожару.
Псковские бояре, ратники бросились за ним врассыпную по полю. Довмонт оглянулся на свою дружину. Дядька Лука мгновенно понял и согласно кивнул. Долгая сушь сделала своё дело. Как бы ни береглись люди, если неделями палит жаркое белёсое солнце — жди беды. А может, и нечисть какая, пожелав отомстить человеку, наводит на него огонь. Взметнувшись над одним домом, пламя быстро начинает пожирать и соседние.
Так было и теперь. Хотя они спешили, гнали коней, но когда приблизились — уже с десятком домов можно было навсегда проститься. Да и стены соседних, рубленные из толстых брёвен, тоже начинали дымиться.
По наплавному мосту через реку бежали на помощь люди с крючьями, топорами. Вокруг стоял бабий визг и вой, диким ором кричали животные, что были заперты в горящем хлеве. Люди, с перемазанными сажей лицами, вытаскивали из изб, что стояли поблизости, пожитки. А к горящим домам было невозможно приблизиться — такой от них исходил жар. Воздух был раскалён, и пламя, словно передразнивая плачущих баб, упоённо подвывало.
Довмонт понял: стоит немного промедлить, и сгорит весь конец — все дома, что построены напротив возвышающегося детинца на берегу реки Великой.
Ратники, дружинники, оба воеводы, сам князь, не сговариваясь, бросились растаскивать избы — но не те, что уже дымились, к ним и приблизиться было невозможно, и даже не соседние с ними, а те, что стояли чуть дальше. Хорошо, что у каждого воина есть при себе боевой топорик, который и в битве поможет, и в любом деле выручит. Впятером, вонзив топоры в сухие толстые брёвна, они раскатывали избы, оберегаясь от падающей кровли, и оттаскивали брёвна подальше, где им было не страшно пламя. Хозяева жилищ помогали в этом разрушении, потому что только так можно было спасти хоть часть своего добра, а главное — не превратить всё поселение в пепелище.
Неожиданно Довмонт увидел и стареющего рыцаря. Лукас фон Зальцбург, такой же грязный, как многие, упоённо вместе со всеми растаскивал брёвна, выкрикивая яростные немецкие ругательства.
Развалив дальние избы, они пошли на те, которые были ближе к огню, прикрываясь от жара. Рядом с Довмонтом орудовали оба воеводы — дядька Лука и Давид Якунович, оба с почерневшими от гари и блестящими от пота лицами.
— Что, князь, не ожидал такой встречи? — выкрикнул псковский воевода. — Да и я тоже не ждал.
На некоторых дымилась одежда, они бежали к реке, окунались и возвращались обратно. Мокрое платье высыхало мгновенно. Неожиданно рядом с ними оказалась старуха, прибежавшая по мосту с другой стороны реки, оттуда, где высилась крепость и стояла другая часть города.
— Тимофей! Тимофея моего кто видел?! — выкрикивала она, расталкивая людей.
— Где он был, твой Тимофей? — спросил воевода, распрямившись после очередного бревна.
— Где же ему быть, как не в избе! Люди, помогите, сгорит Тимофей.
— Которая тут твоя изба? — спросил Довмонт.
— Да вот же! — И старуха показала на один из дворов, к которому и приблизиться было невозможно.
— Попробуем вытащить его! — Довмонт оглянулся, отыскивая своих воинов. Одному в такое пекло было не войти.
— Стой, князь, — остановил его воевода, — твой немец уже успел.
Лукас фон Зальцбург, только что окунувшийся в реку, замотав голову чем-то мокрым, в обгорелых ошмётках, уже входил в дымящийся дом. Все приостановились, приумолкли, напряжённо ожидая, появится ли он назад.
И рыцарь появился, держа на руках короткое, без ног, тело.
— Тимофей! Добрый был воин и щитник знатный, — проговорил воевода, по-прежнему следя за немцем.
Рыцарь, держа безногого старика на руках, сделал несколько шагов, пошатнулся и упал вместе с ним на сухую, горячую землю.
К ним сразу подскочили, оттащили их в сторону. Постепенно пожар стал затихать. Дома, которые загорелись первыми, превратились в огромные кучи мерцающих красным углей. Дойдя до пустого пространства, огонь останавливался, лишь горели кое-где нестрашным пламенем прутья и палки, брошенные на земле.
Но не зря рассказывали в других русских городах об удивительных особенностях псковского житья-бытья.
— Мало что все улицы и дворы замощены, всякая улица там — словно единый дом, словно братья и сёстры! — изумлялся какой-нибудь рязанец или суздалец, побывав во Пскове.
А и верно: то ли установил так в забытые древние времена какой мудрый человек, или сами жители порешили однажды, но только главные дела исполнялись во Пскове вместе — улицами и концами. Вместе строили деревянные мостовые, копали канавы, потому Псков и гордился особенной чистотой. А уж если в каком дворе случалась беда — отец семейства погибал по ратному делу, старики ли оставались одни беспомощные, или многодетный вдовец хоронил жену, — улица никогда не бросала их. На то были уличанские старосты, которых выбирали каждый год, да и просто сосед заботился о соседе.
Потому едва одни стали отходить от пожара, а другие даже со смехом вспоминать о своих нелепых поступках во время тушения, как тут же стали и расселяться по дворам, сбережённым от огня. А таких в Завеличье было много больше, чем сгоревших.
— Литвинов надо благодарить, не пошли Бог вовремя литвинов — все улицы бы спалились, — повторяли жители, а потому стали звать их под свои крыши, хотя бы на первую ночь.
Десятка полтора человек — псковитяне и из Довмонтовой дружины — сильно пострадали во время тушения. У некоторых вместо обгоревших волос на голове зияли водянистые раны, у других были обожжены плечи, спины, ноги. Но особенно обгорели немецкий рыцарь и безногий старик, которого он вытащил из дымящегося дома.
И тут перед Довмонтом возник Убайд:
— О страдальцах не думай, князь, мы с учителем поможем им.
— Я помочь, помочь, — согласно закивал старик Ибн Хафиз.
— Кто такие? — удивился псковский воевода.
— Лекари, у рыцарей отбили. Говорят, у себя в стране знаменитые люди, — объяснил дядька Лука.
Ибн Хафиз снял с ослика, который послушно стоял рядом, свой большой соломенный плетёный кузов, раскрыл его, расстелил на земле кусок ткани и, приговаривая что-то под нос на своём языке, выставил несколько глиняных горшочков, покрытых цветной эмалью.
Убайд, со своей разбойничьей рожей, тоже склонился над горшочками, о чём-то спрашивал учителя, тот ему отвечал. А потом Убайд принялся обходить всех обгоревших, что сидели у реки, слегка постанывая. Осторожно касаясь пальцами, он принялся наносить им мази на раны.
С этими мазями разбойничья рожа подошёл и к князю. У Довмонта тоже было слегка обожжено плечо: упал сверху горящий кусок дерева, взметнувшийся к небу вместе с пламенем. И когда Убайд коснулся пальцами его раны, Довмонт ощутил приятную свежесть, а на лице ученика знаменитого лекаря была такая нежность, какая бывает лишь у матери, баюкающей младенца.
— Беда, совсем беда, — показал он Довмонту на рыцаря-немца, который сидел, полуприкрыв глаза, в забытьи, — такой сильно обгорелый не живёт. Другие живут, и безногий живёт, а рыцаря к себе зовёт его Бог. Но мы будем стараться.
— Всё в руках Божиих, — подтвердил воевода слова иноверца.
Посадник Борис отдал прежний свой дом старшему сыну, а сам переселился в новые хоромы, недавно выстроенные. Как все улицы и дворы во Пскове, посадников двор тоже был замощён, и в дальних углах дерево ещё не потеряло свежести.
Главная часть города располагалась на мысе между реками Великой и Пековой. Там стояли хоромы псковских бояр, пустующий княжий терем. Вблизи высилась каменная стена крома-кремля. За боярскими хоромами было знаменитое место — торг. А дальше, до Усохи — старинного русла реки Псковы, — дома посадских людей.
Смыв сажу и переодевшись в новое, Довмонт с дядькой Лукой и знатными своими дворянами проехали по наплавному мосту, под которым плескались воды, поднялись по высокому берегу и вошли в городские ворота с двумя сторожевыми башнями по бокам. Это была деревянная стена, она охраняла старинную часть посада. Довмонта сопровождал воевода с псковскими боярами. На них глазели псковские жители: не каждый день просят у города убежища литовские князья со своим родом. Так они и приблизились к посадниковым хоромам.
Степенной посадник Гаврило Лубинич вышел встречать их к воротам, слуги приняли коней, а он сам повёл гостей в летний дом к застолью.
Едва они взглянули друг на друга — как сразу друг другу и понравились.
— Что, князь, — улыбаясь, пошутил посадник, когда удобно рассадил почётных гостей по лавкам, — ещё и в город не въехал, а уже помощь подал? Помощь твоя нам понадобится, и скоро, только об этом поговорим поутру, а сейчас отдыхайте после дальней дороги.
Было видно, что хозяин старался ублажить гостей яствами. Возвышался здесь и жареный лебедь на подносе, чудесно убранный перьями, словно живой, и молочные поросята, принесённые слугами прямо с вертелами, на которых они запекались, и кой-какие заморские кушанья, которые Довмонт пробовал впервые.
Довмонт с удовольствием оглядывал добротный новый дом, крепкие широкие лавки с узорами по бокам, выбеленную скатерть с красными цветистыми узорами. И так ему захотелось домашнего уюта — того, что устраивали они в своих хоромах вдвоём с его девочкой, с его красавицей Анной.