Собор этот ещё в феврале открылся.
Вначале велено было самим архиереям исповедание принести. Три вопроса Лигарид предложил... Православны ли святейшие греческие патриархи? Книги греческие печатные и древние как исповедати долженствует? Ещё нужно было высказать своё мнение о Соборе 1654 года... Ответы с архиереев требовали в письменном виде.
Заскрипели архиерейские перья...
«Аз смиренный Питирим, Божьей милостью митрополит Великого Новгорода и Великих Лук, исповедаю святейших греческих патриархов доднесь 6ыти православными. Книги греческие печатный и древния рукописныя... исповедаю быти православны и во всём приемлю. Собор, бывый... исповедаю и держу православным во всём».
«Аз смиренный Иона, Божьей милостью митрополит Ростовский и Ярославский...»
«Аз смиренный Павел...»
Одинаково отвечали митрополиты и архиепископы. Иначе и нельзя было ответить... Кто же восточных патриархов не почитает? Кто же Собор, в котором сам участвовал, не признает? Так были вопросы поставлены, что иных ответов и дать невозможно.
Когда собраны были ответы, когда определили состав суда, тогда начали свозить в Москву тех, кого судить должны были.
Со всех концов России везли...
1 марта Аввакума приволокли с Мезени.
14-го — Григория Неронова...
23 марта сожгли на Козлацких болотах келью Ефрема Потёмкина, а самого старца отправили под охраной в Москву.
Привезли дьякона Фёдора и попа Никиту Добрынина...
Ну а старец Епифаний на расправу своим ходом прибрёл...
3
Когда Симеон Полоцкий рассказал Паисию Лигариду о сумасшедшем отшельнике, устроившемся на Соборной площади в Кремле читать челобитную царю, только пожал плечами Газский митрополит. Глупости какие... Впрочем, сумасшедшие-то всегда будут.
Предстоящему Соборному суду над раскольниками Лигарид особенного значения не придавал.
Сам он уже столько раз отрекался то от православия, то от католичества, что на своём опыте знал, как просто это. Произнёс слова отречения, наземь чего-нибудь кинул и живи спокойно. Пустяковое дело... А с другой стороны, провести Собор надобно. Коли уж суждено Паисию Лигариду Русскую Церковь возглавить, хочется перед другими патриархами в грязь лицом не ударить. Зачем им о здешних раздорах знать. Ни к чему... Домашними средствами можно управиться. И лютовать, как Никон, тоже не надо. Пусть только раскаются, бумагу соответствующую подпишут, наземь что-нибудь — что именно, Лигарид после придумает, — кинут, и всё. Больше никаких преследований не будет. Государь, когда Лигарид рассказал о своём плане, вполне одобрил его. Только засомневался маленько.
— Получится ли? — спросил. — Столько ведь раз уже уговаривали...
— Уговорим! — уверенно отвечал Лигарид. — Не таких смутьянов в чувства приводили.
Очень уверенно чувствовал себя Лигарид. Второе посольство к вселенским патриархам оказалось для него удачным. Грек Стефан привёз в Москву грамоты от Царьградского патриарха Дионисия. Дионисий порицал Иконийского митрополита Афанасия, смутившего великого государя, и рекомендовал Паисия Лигарида как человека разумного и сведущего в церковных делах быть своим представителем в Москве и председательствовать на церковных Соборах.
Лигарид извлёк тогда из тайника и поддельную грамоту Дионисия и отнёс её государю. В этой грамоте написано было, что патриарх Дионисий объявляет Лигарида своим экзархом.
Всё складывалось, как и планировал Лигарид. Он сам объявлен патриаршим экзархом, Мелетий везёт в Москву Александрийского патриарха. Всё готово, чтобы низвергнуть Никона и самому занять патриарший престол. Лигарид действовал теперь решительно и уверенно.
Ещё 17 декабря подал он государю челобитную, чтобы окончательно рассеять все сомнения. Он писал, что, поскольку теперь окончательно разъяснились недоумения, нестерпимо ему переносить гнусные намёки и клевету.
«Отпусти меня, великий государь... — смиренно просил Лигарид, — пока не съехался в царствующий град Москву Собор Вселенский, чтобы мне порадеть о душе своей. Если столько терплю ещё до Собора, то что же буду терпеть после? Довольно уже, всемилостливейший государь, довольно! Не могу более служить твоей святой палате, отпусти раба твоего, отпусти».
Государь, разумеется, не отпустил его, да Лигарид и не собирался никуда уезжать. Цель челобитной заключалась в другом. Во-первых, надо было вытребовать денег у царя якобы для уплаты подати с Газской митрополии за три года, а во-вторых, надобно было искоренить саму возможность для будущих обвинений. Обе цели были достигнуты самым блестящим образом. Смущённый государь выплатил 1700 ефимков Лигариду, и теперь Лигарид мог заняться и устроением дел своей будущей Церкви...
Уже шесть русских епископов получили от Лигарида своё посвящение, ещё недолго, и их будет больше, чем епископов Никонова посвящения.
И вот тут-то, в разгар борьбы за будущее патриаршество, все ухищрения Газского митрополита были разоблачены самым неожиданным образом. Келарю Чудова монастыря Савве удалось разыскать бежавшего от турок патриарха Дионисия, и Дионисий самолично дал ему ответы на все волновавшие русских вопросы.
— Ехать в Москву я никак не могу... — сказал мудрый Дионисий. — Благословляю государя, чтобы он или простил патриарха, или другого поставил, смиренного и кроткого. Если он боится греха, то мы принимаем грех на свои головы. Царь — самодержец, ему всё возможно... Стефан же грек у меня не бывал. Правда, хартофилакс докучал мне, чтобы я написал грамоту — быть Газскому экзархом. Но я этого не позволил, и если такая грамота появилась у царя, то это плевелы, посеянные хартофилаксом. Паисий Лигарид — лоза не Константинопольского престола, я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек.
Очень нехорошо патриарх Дионисий поступил. Если б знать, что Савва сумеет встретиться с ним, не доставал бы Лигарид своей поддельной грамоты, якобы от Дионисия полученной, свалил бы сейчас всё на Стефана, а теперь, когда сам поддельную грамоту государю отнёс, что делать, как оправдаться? Из рук патриарший престол уплывал... Беда...
4
Между тем, хотя и отвлекли Паисия Лигарид а более важные дела, приверженцев старой веры свозили, как и было указано Лигарид ом, в Москву. Здесь их снова начали уговаривать.
Аввакума уговаривал Рязанский архиепископ Иларион. Был он сверстником и земляком протопопа, и знакомы были ещё по Желтоводскому монастырю, где жил старец Анания — отец Илариона.
Сколько раз видались в Желтоводской обители! Сколько там вместях стаивано было на каморах в молитвенном бдении! Только Никон тоже ведь тогда в Желтоводском монастыре бывал... А сейчас развела их жизнь... Никон патриархом стал. Уступил Никону патриаршество отец Илариона, старец Анания. За то Илариона, хоть и женат тот был на сестре епископа Павла Коломенского Ксении, Никон в архиепископы поставил. Ну а Аввакум успел за эти годы всю Сибирь своими ногами исходить. На Мезени жил. Илариона там не встречал нигде. Кажись, ещё жив епископ Павел был, когда последний раз встречались...
Раздобрел Иларион на архиерейских хлебах. Но вид сделал, что остался прежним. Когда привели из темницы протопопа, велел Иларион властям монастырским уйти из кельи. Только дьякона, приехавшего с ним из Москвы, оставил. Сам рядом сел с Аввакумом. Прослезился даже...
— Аввакум! — сказал. — Пошто ты себя мучаешь? Пошто семью на страдания обрекаешь? Мало они у тебя, горемычные, мучились?
Посмотрел Аввакум на приятеля бывшего.
— А ты сам-то, Яковлевич, — спросил, — как мыслишь? Пошто я мучаю их?
Не обиделся Иларион, мягко улыбнулся.
— Ну-ну... — сказал. — Значит, за веру православную стоишь, Аввакум? Добро, коли так... Только объясни мне тогда, как, исправляя службы по греческим образцам, неправославными мы у тебя стали? В чём ты неправославность греческой Церкви узрел? Разве нарушены там догматы православия? Если зришь такое нарушение — расскажи.
— Совсем сатана запутал вас, никонычи... — вздохнул Аввакум. — Что ты меня, неука, пытаешь, Иларион? Лучше меня известно тебе, что Стоглавый Собор, на котором великие святые мужи мыслили, уже решил всё. А коли вы с Никоном считаете, что не православной Святая Русь до вас была, так сами и объявите! Дескать, не право святители и чудотворцы наши в Господа веровали. Что вы тайком-то щемитесь? Или страшно с блядословием таким на чудотворцев в двери войти?!
— Опять ты ругаешься, Аввакум... — сказал Иларион. — Кто тебе сказал, что мы наших святых порочим? И Стоглавый Собор не блядословит никто. Тебе самому ведомо, откуль пошло несогласие... Переписчики наворотили ошибок-то в книгах за все эти годы.
— Полно вам врать-то с Никоном... — рассердился Аввакум. — Ты кто?! Яковлевич, попёнок! Недостоин весь твой нынешний век Макарьевского монастыря единыя нощи. Помнишь ли, как на каморах тех стаивано на молитве? Что же ты брехню никоновскую повторяешь? Пьяные мужики книги те переписывали? Без молитвы да без поста и не подходил никто к книгам тем! Откуль наворотить чего могли? Да и другое ведь известно... Сам знаю. Когда решали на Печатном дворе, с каких книг новый Служебник переводить, так Никон сказал: «Переводи, Арсен, как-нибудь. Только бы не по-старому!» Вот Арсен и перевёл. Не с древних книг, как врёте вы, а с нынешних, униатами в Венеции выданных. Добре накладено туда ересей разных для закваски...
— Мятежен ты зло, Аввакум... — проговорил Иларион. — Я сказать прошу, в чём ты неправославность церкви узрел, а ты про Арсена, которого давно с Печатного двора выгнали. Я тебя спрашиваю, пошто ты единство Церкви Православной рушишь, а ты про Никона, которого уже вселенские патриархи едут судить. Отвечай прямо, Аввакум, в чём неправославность нашу узрел? А если не знаешь, Христом Богом прошу тебя, отстань от мятежа. Соединись с церковью! Нету у нас врагов твоих, Аввакум!
— Пошто же не ответил я, Иларион? Ты не слышишь, а я — отвечаю. Неправославность ваша суть в том, что вы прежнюю Святую Православную Русскую Церковь неправославной объявили. Коли вспомнишь, как в Желтоводском-то монастыре молился, так сразу и узришь нынешнюю свою неправославность.
С трудом сдержался Иларион.
— Мятежник ты... — повторил. — Гордыня в тебе, Аввакум. Уже все сотоварищи покаяние готовы принести, один ты упорствуешь!
— Пошто один-то? — удивился Аввакум. — А шуряка своего, епископа Павла, позабыл разве? Никон его на Новгородчине в срубе сжёг... Вроде как не поспел Павел перед Никоном покаяться?!
Побагровел архиепископ Иларион.
Не любил он, когда поминали об убиенном епископе. Страшно было думать об этом. Павла сжёг Никон, а его, Илариона, в архиепископы поставил. Отцу его, ставшему митрополитом Антонием, порадел за отказ того от патриаршего жребия. Только этого ведь не объяснишь! Задохнувшись, долго смотрел Иларион на мятежного протопопа, но сдержался.
— За пальцы ты держишься, Аввакум, — сказал. — А разве в перстах Бог? За загривок ты, что ли, Царство Божие ухватил, что выпустить боишься? Не в перстах, Аввакум, Господь, а в Церкви, в вере нашей!
Махнул рукой и вышел из кельи.
Опустил голову Аввакум. Вот и сказал он всё, что должен был сказать. Сомнений не было. Не было у него другого пути. Ну а теперь что? Теперь ждать надо. Теперь и его казнить будут, и детей. А этого ждать — тяжелее всего...
— Протопоп! — раздался рядом тихий голос. Поднял Аввакум голову. Дьякон Козьма, вместе с Иларионом приехавший, перед ним стоял.
Тихо сидел дьякон, пока Аввакум и Иларион спорили. Будто и не было его в келье. И сейчас, когда ушёл Иларион, не дивно, что и позабыл про него Аввакум...
— Что тебе? — спросил, глядя на дьякона.
— Протопоп... — умоляюще проговорил Козьма. — А не отступай ты, протопоп, от старого благочестия. Велик будешь у Христа человек, как до конца претерпишь.
Устыдился слабости Аввакум.
«Кал и гной есмь окаянной... — подумал про себя. — Прямое говно. Отовсюду воняю и душою, и телом...»
Вслух же спросил:
— А ты пошто в вере меня укрепляешь? Пошто сам с никониянами путаешься? Отринь их и приступи ко Христу! Вздохни-ка по-старинному и рцы по русскому языку: «Господи! Помилуй мя грешнаго!»
— Не могу... — почти простонал Козьма. — Никон опутал меня. Не гляди на нас, что погибаем мы...
— Горюн ты человек... — Даже слёзы на глаза Аввакума навернулись. — Отрёкся Христа перед Никоном, так и встать уже не можешь.
Так жалко Козьму стало, что не удержал слёз. Заплакал.
Благословил дьякона, как просил тот. Что ещё Аввакуму с ним было делать? То Бог ведает, что будет этому дьякону...
5
В конце апреля, в неделю святых жён-мироносиц, принимал государь в столовой царской палате съехавшихся на Собор архиереев и митрополитов.
— Радость сотвори нам Господь пришествием вашим! — сказал он.
Потом взял в руки бумаги. Хотя и охладел уже государь к газскому мошеннику, но бумаги, приготовленные Лигаридом для Собора, сохранил. И царскую речь тоже. Сам Алексей Михайлович не всё понимал в ней, но Федя Ртищев очень хвалил. Очень, говорил, цветисто изукрашена. Ну и ладно. Не зря же столько денег Лигаридию плачено. По бумажке читал свою речь Алексей Михайлович.
— Неся бо Домовит небесный благоговзавитую ниву православия державы нашея чистого благочестия пшеницею, но враг завистный...
Тут государь запнулся. Дальше рукой Полоцкого несколько слов было писано латиницею, и трудно было прочитать их: «spiaszim nam, imze Bohom wryczisia straz jeia...»
— ...спясщим нам, имже Богом вручишиа страж ея... — прочитал государь, а дальше, слава Богу, разборчивей было писано, и голос его снова окреп. — Вся куколь душевредный, его же ещё ревность умедлит исторгнути и искоренити, бедство будет о пшеницы да не озизаниться...
Чинно сидели русские иерархи, внимая благоуханию взретценных Симеоном Полоцким цветов красноречия. Всё пространство государевой речи густо засадил своими цветами Симеон, но смысл всё-таки был понятен. Хотел государь всея Руси, чтобы восстановлено было единство Церкви, а раскольники — осуждены.
После приёма в столовой царской палате, благословясь, принялись архиереи за дело.
Судили мятежников церковных в патриаршей Крестовой палате.
Первым предстал перед Собором Вятский архиепископ Александр.
«Многими книгами древними, хартейными и лепыми... — записывал Симеон Полоцкий, — доводи истину изъясняти. Он же, благодатию Божиею просвещён быв, абие написа покаянный список и прощение сподобився...»
Приняв покаяние архиепископа, произвёл Собор Александра из подсудимых в судью. Рядом с другими сидел теперь архиепископ и сам судил заблудших.
Много веков назад святые Кирилл и Мефодий, создав славянскую азбуку, принесли нам Слово Божие. И возгорелся в языческих сумерках Русской земли ясный свет православия. Как к святыне, относились на Руси к этой азбуке. И монахи, и священники, и миряне...
Но этой азбуки — увы! — не знал Симеон Полоцкий, назначенный составлять Соборные Деяния. И впервые в истории Русской Православной Церкви Деяния Архиерейского Собора оказались записаны латиницей.
Жутковато и сейчас читать это писанное на польский лад «Skasanie о Swkato’ Sobore...»
Страшно это сказание...
Не равны были силы. В Крестовую палату, где сидят митрополиты и архиепископы и клятвенно утверждают, что изданные при Никоне книги в точности переведены с древних греческих книг, вводят измученных долгими годами тюрем и ссылок, не шибко-то образованных попов и монахов. И они, прошедшие через многие испытания, подвергаются теперь испытанию авторитетом всей Православной Церкви. Как тут православному человеку, паче всего боящегося гордыни, не признать ошибок и не покаяться?
И не выдерживали этого испытания православные. И каялись. И как злобная усмешка дьявола, делалась в черновике Симеоном Полоцким торопливая пометка: «Wypisac is ksiegi przykazney».