Легко представить себе, насколько меня воодушевила эта новость. Не чувствуя под собой ног, полетел я наверх, в комнату, которую уже почти привык называть своей, быстро переоделся для визита, путаясь в пальцах и едва не отрывая норовистые пуговицы. Реджинальд же всегда был безупречно изящен, так что экипаж ждал только меня, и вот возница прищелкнул кнутом, кони фыркнули и пошли вперед, покатив карету по вычищенной от снега брусчатке.
Не стану вдаваться в подробности моих тогдашних мыслей, мечущихся и беспорядочных. Скажу лишь, что мадемуазель Камелия встретила нас не слишком радушно, но по бледному уставшему лицу несложно было сделать вывод о бессонной ночи, проведенной ею. Служанка оставила нас втроем, подчиняясь жесту хозяйки.
— Итак, господа, — она кивком поприветствовала нас обоих и сразу перешла к делу, что для женщины, согласитесь, довольно редкое явление. — Благодарю за помощь, мне вчера было немного... не по себе. Опережая вежливые вопросы — да, со мной уже все хорошо.
— Однако, мадемуазель, вы выглядите больной, — нахмурился Реджинальд и переглянулся со мной. — Мой друг врач, он не мог бы вам помочь?
Камелия приняла вопрос с равнодушием каменной статуи, точнее будет сказать, каменного цветка, который при красоте своей, увы, не источает аромата.
— Не стоит того. Едва ли у вашего друга есть лекарство от нечистой совести.
После сего неоднозначного высказывания, я решился вступить в беседу:
— Вы полагаете, оно вам необходимо? Я знаю одно средство, — улыбнулся успокаивающе, как делал на приеме у больных детей. — Чистосердечное признание. Можете быть уверены, мадемуазель, мы с виконтом Кроуфордом никогда не предадим огласке секреты дамы.
— Какими бы мерзкими они ни были?
Ее резкий выпад поставил меня в тупик. Право, кроме несвежего цвета лица ночь без сна подарила девушке еще и нервное расстройство. Я бы посоветовал ей лавандовые капли. У каждой нервной девицы обязательно должны быть такие.
На выручку мне снова пришел Реджинальд. С изяществом бывалого повесы он принялся успокаивать мадемуазель Камелию, однако же мое слабое знание французского не позволило мне вникнуть в детали, да я и не желал их знать.
— Ну так что? — закончил он вкрадчиво. — Вы же хотели нам что-то сказать, я прав?
Девушка выпрямилась, впрочем, едва ли было возможно сесть еще более прямо, чем она сидела до этого, и, едва шевеля губами, произнесла:
— Я шарлатанка.
Пауза, что повисла следом, была ожидаемой, однако за себя могу смело сказать, что ничуть не удивился такому заявлению. Видимо, мысль эта явно отпечатались на моем лице, потому как лже-медиум прожгла меня пристальным взглядом:
— Вы не кажетесь возмущенным, месье...
— Найтингейл.
— Благодарю. Вы пришли на мой сеанс автоматического письма в надежде встретиться с кем-то? У вас ведь кто-то умер? Так почему вы не обвиняете меня в мошенничестве? Я не понимаю.
Мог ли я объяснить свои смутные ощущения? Негоже человеку от науки полагаться на такое призрачное основание, как интуиция. Но ведь кроме нее на моей стороне была и Агата.
— Тогда как же вы, мадемуазель, объясните произошедшее в конце сеанса? Смею предположить, что это не являлось частью вашего представления.
Мой вопрос попал точно в цель, Камелия дрогнула, быстро прижала к губам белоснежный платок, пережидая вспышку столь несвойственный ей эмоций. А после рука ее безжизненно упала на колени, платок выскользнул из дрожащих пальцев и был ловко пойман Кроуфордом.
— Никак. Я... я не знаю, что со мной. Иногда мне начинает казаться, что я — это вовсе не я. Я... мне... — она глубоко вздохнула, проглотив рвущееся с языка признание собственного страха. — Что со мной, доктор?
Я не спешил с ответом, полагая, — справедливо, стоит сказать, — что он едва ли принесет девушке облегчение:
— Не как доктор, но как человек, обладающий необходимым в таких делах опытом, уверяю вас, что с этого дня можете с полной уверенностью считать себя самым настоящим медиумом.
Мы сели на корабль на следующий день. Сборы наши были быстрыми и не слишком тщательными, впрочем, я привык и к меньшему, а виконт Кроуфорд в пылу азарта был неприхотливее портового грузчика, с благодарностью принявшего немного мелочи в добавок к плате за работу.
Мадемуазель Камелия прибыла на причал последней, одетая в глухое густо-вишневое платье без украшений, багаж ее был прискорбно мал для дамы ее положения и благосостояния, из сего складывалось неприятное впечатление, что она от кого-то бежит. Судно под названием "Святая Бригитта" направлялось обратно к берегам Ирландии из дальнего плавания, и наша скромная компания с позволения капитана заняла две каюты на его борту.
Качка была мне в какой-то мере привычна и, если закрыть глаза и напрячь фантазию, можно было постараться представить, что не волны качают корабль из стороны в сторону, а почтовая карета мелко трясется на ухабах проселочной дороги. Обещание, что я дал себе когда-то, с окончательной гибелью капитана Гранта потеряло свою силу, однако первый день я чувствовал себя до крайности неуютно. К тому же чернила растекались и, подталкиваемый насмешливыми комментариями Реджинальда, вновь вернулся к карандашу.
Стоит отметить, что титул виконта во многом выделил Кроуфорда среди нас в глазах капитана, прелестной мадемуазель Камелии тоже досталась изрядная доля любезностей, а я же предпочитал проводить время в каюте или прогуливаясь по палубе в минуты, когда она была практически пуста. Однажды я выбрался на палубу в рассветный час и поразился тому, как прекрасно и величественно море, когда с небом, пока еще серым и хмурым, его не разделяет ничего, кроме бледно-розовой полоски в том месте, где просыпалось и расправляло сонные лучи восходящее солнце. Боялся ли все еще этого бесконечного водного простора? Наверное, да, но страх мой трансформировался из боязни погибнуть в преклонение перед стихией, что символизирует собой власть сил, человеку неподвластных.
Решение нашей прелестной спутницы мы обсудили с Кроуфордом как только берега Франции остались далеко позади.
— Вы полагаете, Джон, что мадемуазель Камелия является проводником воли вашей погибшей невесты? — прямо спросил он у меня, когда мы оба собирались ко сну. Иного предположения я и не ожидал, ведь и сам, будь на его месте, сделал такое.
— Отчасти да, отчасти нет, — покачал я головой. — Скажите, Реджинальд, вы когда-нибудь испытывали муки совести от того, что любили кого-то меньше, чем он любил вас? Самую малость, но меньше?
— Постоянно.
— Как вы избавляетесь от этого мерзкого чувства?
Кроуфорд с сожалением покрутил в пальцах курительную трубку и убрал.
— Ищу дальше. Того, кто не заметит этой разности. Но, увы, все рано или поздно замечают.
Он из деликатности не стал уточнять, к чему я задел эту странную тему, и я поспешил вернуться к тому, с чего мы начали:
— Агата не стала бы врываться в мою жизнь из-за пустяка. Если она нашла способ связаться со мной, значит, действительно должно произойти нечто ужасное. Совершенно ужасное.
Никто из нас не знал, чем оно могло бы оказаться, но, поспрашивав меня, Кроуфорд сделал вывод, что под возвращением обратно подразумевалась вовсе не мой дом в Англии, а место, что в своем путешествии я посещал последним, и где мне впервые явился зеленоглазый мистер Вандерер.
Наш путь лежал в страну холмов.
Страница седьмая. Искушение и предупреждение
Следующая моя запись в этом дневнике появилась гораздо позже, уже после того, как нога моя ступила на благословенную землю, потому как с Реджинальдом приключилось несчастье, имя которому — морская болезнь. Он страдал молча, но муки его отпечатывались на взмокшем бледном лбу так ясно, как если бы он беспрестанно о них твердил. Моя обязанность, как доктора, так и как друга, заставила меня остаток морского путешествия провести подле Кроуфорда, в то время как наша прекрасная спутница была представлена заботам капитана. Стоит тут же оправдать девушку, ибо она не раз изъявляла желание остаться с нами, но виконту претила сама мысль о том, что мадемуазель Камелия будет лицезреть его в столь неприглядном виде. Итак, мы были одни, однако болезнь не давала нам поговорить о деле, нас интересующем, и на пристань мы спустились, так ничего и не обсудив.
Все порты, мне встречавшиеся, походили друг на друга. Ну да и мой читатель, смею надеяться, изучающий сию рукопись не без интереса, сам наверняка может представить себе картину, мне открывшуюся. Отмечу лишь, что визгливые жалобные крики чаек были столь громкими, что от них грозила разболеться голова, а запах рыбы и соли въелся в волосы и одежду в первые же минуты нашего здесь пребывания.
Возница, оказавшийся к моему вящему удовольствию, англичанином, отвез нас до ближайшего города — Данмор-Ист, точнее, крупного поселка, где высадил нас посреди широкой улицы, окруженной с обеих сторон ровными рядами двухэтажных домиков с белеными фасадами. Одним словом, совершенно искренне могу сказать, что городок произвел на меня впечатление самое что ни на есть приятное. И мнение это держалось до той самой минуты, как, сойдя с главной улицы, мы не столкнулись с вопиющим проявлением человеческой жестокости. Посреди белого дня компания подвыпивших мужчин, насколько могу судить, проявляли совершенно неприемлемую грубость в отношении одинокой женщины.
— Ведьма! Возвращайся в ад, дьявольское отродье!
Мадемуазель Камелия рядом ахнула и отступила на шаг, весьма благоразумно скрываясь за нашими спинами.
— Ведьма! — меж тем продолжал самый крупный из ирландцев, опасно потрясая кулаком в воздухе. — Чертова ведьма!
Он замахнулся, тут же пошатнувшись, и лишь это одно спасло несчастную от удара. Реджинальд выдал неожиданную для его воспитания и происхождения фразу и вышел вперед, удобнее перехватив трость с массивным набалдашником:
— Господа! Вы ведете себя недостойно джентльменов, — дерзко заявил он, хотя и ему было видно, насколько эти типы были далеки от звания джентльменов. К тому же мы были иностранцами и иностранцами, не пользующимися популярностью по эту сторону пролива, так что храбрость Кроуфорда могла легко обернуться глупостью. Однако удача в тот день была на нашей стороне.
— Чертовы англичане, — пробормотал зачинщик, но вся компания, уподобившись трусливым крысам, попятилась и скрылась с глаз.
На пустой улице мы остались одни, и Кроуфорд кивком предоставил мне право вести диалог со спасенной нами особой. Та же не стремилась выражать благодарность и в ответ на мою ободряющую улыбку лишь испуганно отшатнулась, прикрывая лицо, точно опасаясь новых побоев. Подобная реакция смутила меня, но в большей степени разгневала.
— Мэм, прошу вас, не бойтесь. Мы не желаем вам зла, — я показал пустые ладони и сделал короткий шажок к несчастной. — Вы понимаете меня?
Разнообразие ирландских диалектов, увы, было так же далеко от меня, что и в дни моих первых путешествий в страну зеленых холмов, так что я мог только надеяться, что остался понят.
Женщина несмело опустила руки, взгляд ее неожиданно ясных малахитово-зеленых глаз опасливо скользнул по нашей компании. Казалось, она решает невероятно важный вопрос — стоит ли доверять нам или же спастись бегством, что ей, видимо, было привычно. Наконец, сухие и искусанные губы ее разомкнулись:
— Знаю. Я чувствую это, — она приложила ладонь к груди, не сводя притом с меня загадочного взгляда. — Но опасность, опасность! Спасай свою заблудшую душу, мальчик, потерявшийся среди волн.
И, выдав сию странную фразу, незнакомка подхватила истрепанный подол черной юбки и убежала вслед за своими недругами. Мадемуазель Камелия легко коснулась моего локтя:
— Доктор Найтингейл? Полно, не слушайте глупый вздор. Она же сумасшедшая, это очевидно.
— Но вдруг это несчастное создание и впрямь ведьма, Джон? — с другой стороны отозвался Реджинальд, чем заслужил от нашей прекрасной спутницы яростный взгляд. — Нам непременно нужно снова с ней поговорить. Я убежден в этом!
Увы, или же к счастью, найти и догнать ее уже не представлялось возможным. Нам более ничего не оставалось, как, предвосхищая конец дня, отыскать единственный в городке постоялый двор, что своим унылым видом нагонял тоску даже на такого неприхотливого путника, как ваш покорный слуга. Тут же, у парадного, смею полагать, входа целый выводок бродячих кошек довольствовался рыбными отходами, выброшенными рядом с порогом. Тяжелый запах гниющей рыбы оттолкнул бы кого угодно, однако же у нас не было выбора.
Пожалуй, тяжелее всего неприветливые условия переживала мадемуазель Камелия. Ее прелестный маленький носик был слишком нежен, как и белая кожа, привыкшая к шелку, нежели к застиранным грубым простыням. Оставляя девушку одну в комнате, я с трудом подавил желание утешить ее, как ребенка, однако она, как мне представляется, была нетерпима к жалости. Чувство, хорошее для мужчины, но мало идущее женщине.
В свою очередь я, оставшись в тишине, раскрыл свой дневник на чистой странице, сквозь которую просвечивало чернильное пятно, как напоминание о моей нерешительности и сомнениях. Что же мне написать? О своих страхах, о своих мыслях? Я достал карандаш и принялся старательно его затачивать, пытаясь хоть как-то привести в порядок голову. Я давно перестал понимать, что и зачем делаю. Причины моих поступков определялись короткой строчкой в записке, и я шел по этому призрачному следу, мало задумываясь о том, что найду в конце пути. Наверное, я превратился в одержимого, раз сам раз за разом ищу то, что способно свести с ума человека нормального. Я погряз во тьме и все глубже погружаюсь в нее не по воле судьбы, а по собственному желанию.
И все же я должен дойти, какой бы не оказалась конечная цель моего путешествия. С этой мыслью я отправился в постель.
Сон мой был привычно наполнен мутными навязчивыми кошмарами, вспомнить которые поутру никогда не получалось, но которые превращали ночной отдых в нескончаемую пытку, череду пробуждений, промежутки между которыми становились все короче, сменяя друг друга до самого рассвета. В один из таких моментов я открыл глаза, вновь наблюдая над собой опостылевший беленый потолок, сейчас тонущий в густом обволакивающем сумраке. Я не мог вспомнить, что мне снилось, знал лишь, что видение мое несло на себе печать прошлого. Я приподнялся и в ожидании возвращения сна уставился в окно.
Внезапно некий посторонний звук привлек мое внимание, я откинул плед, однако подняться не успел — дверь скрипнула, впуская в комнату облаченную в черное фигуру. В любой другой ситуации я бы испугался или попытался позвать на помощь, благо комната Реджинальда находилась по соседству, и на мой голос друг бы непременно примчался в ту же секунду. И все же я не ощущал беспокойства. Возможно, причиной тому была нереальность происходящего, скрытого вуалью ночной тьмы.
— Кто вы? — лишь потребовал я ответа, и получил его в весьма своеобразной форме, удивившей меня ровно столько же, сколько и смутившей.
Черный плащ соскользнул с белых покатых плеч, и изумленному взору моему предстала женщина, единственной одеждой которой была тонкая белая сорочка. Не сразу, но мне удалось узнать в поздней посетительнице спасенную нами "ведьму". Она, не сводя с меня странно блестящего взгляда, будто два драгоценных камня сияли в темноте, распустила рыжие локоны. Да и была ли она, эта темнота? Я прекрасно видел детали, хотя и не должен был. Женщина подняла руки и, взявшись за бретели, потянула вниз. Сорочка белоснежным облаком упала к ее ногам, и взгляд мой против воли, точно зачарованный, скользнул по плавным изгибам молодого тела. А искусительница же не только не смутилась столь неделикатного осмотра, но и сама, словно красуясь передо мной, провела ладонями по округлым бедрам, по бокам, по высокой полной груди, соблазнительно проминающейся под ее тонкими длинными пальцами, задевающими скользящие по гладкой коже завитки волос.
— Кажусь ли я вам красивой, доктор? — неожиданно хрипло спросила она и откинула волосы за спину. Вся ее неприкрытая красота предстала передо мной во всем своем волнительном бесстыдстве.
Признаться, в тот момент я решил, что сплю, уж слишком волшебным казалось мне видение коварной искусительницы в моей комнате. Однако нос мой чувствовал ее запах, будоражащий кровь и заставляющей тело неметь в нерешительности, а глаза мои никак не могли оторваться от созерцания запретного плода.