– Спасибо.
– Я уже спрашивал, но…
– Да, уверена. Я уверена, что это Робби. И нет, доказательств у меня нет. Но кто еще мог это сделать?
Зазвенел дверной звонок – затейливым, мелодичным перезвоном.
– Боже. Это мамина затея. Она подарила, когда я переехала. Тут была обычная дребезжалка, Конни его ненавидела. Минутку. – Она пошла открывать.
Вскоре она вернулась с большой пиццей и двумя банками диетической колы.
– Вовремя привезли. Я заказала пиццу по телефону, пока мы ехали. Подумала, надо будет перекусить. Пицца вас устроит?
– Спасибо, вполне.
Она положила коробку на журнальный столик, открыла ее и пододвинула одно из кресел. Гурни сел на софу.
Когда они съели по куску и запили колой, Ким сказала:
– Ну вот. С чего начнем?
– Ты собираешься интервьюировать семьи убитых. Полагаю, первым делом ты как-то решила, какие убийства выбрать?
– Да, – она внимательно смотрела на него.
– В убийствах недостатка нет. Даже если бы ты ограничилась только штатом Нью-Йорк и только одним годом, выбирать пришлось бы из сотен дел.
– Да.
Он подался вперед.
– Ну так расскажи, как выбирала. По каким критериям?
– Критерии менялись. Сначала я хотела взять разные типы жертв, разные типы убийств, разные семьи, с разными расовыми и этническими корнями, дела разной давности. Показать весь спектр. Но доктор Уилсон все время говорил мне: “Проще! Проще!” Советовал сократить выборку, найти зацепку, чтобы зрителю было легче воспринимать. “Чем уже фокус, тем яснее мысль”. Раз десять я это от него слышала, и наконец до меня дошло. Все начало складываться, вставать на свои места. А потом: “Есть! Эврика! Вот про что я буду снимать!”
Странно, но ее энтузиазм тронул Гурни.
– Так каковы критерии отбора в итоге?
– Все как советовал доктор Уилсон. Я сокращала выборку, сужала фокус. Искала зацепку. Когда я стала думать в таком ключе, ответ возник сам собой. Я поняла, что могу сделать весь проект про жертв одного только Доброго Пастыря.
– Это который отстреливал водителей “мерседесов” лет восемь-девять тому назад?
– Десять. Ровно десять. Все убийства совершены весной двухтысячного года.
Гурни откинулся в кресле и задумчиво кивнул, вспоминая печально известную серию из шести убийств, после которой каждый второй на северо-востоке страны боялся ездить по ночам.
– Интересно. То есть природа преступления во всех шести случаях одна и та же: время совершения, убийца, мотив и степень внимания к расследованию – все один к одному.
– Именно! И во все случаях убийца не найден – дело не закрыто, рана не затянулась. Дело Доброго Пастыря – самый подходящий материал, чтобы посмотреть, как разные семьи через столько лет реагируют на одну и ту же беду, как переносят утрату, как переживают несправедливость, что с ними происходит, особенно с детьми. Разные последствия одной трагедии.
Она встала, подошла к тумбочке у стола. Достала блестящую голубую папку и протянула ее Гурни. На папке красовалась наклейка с крупной надписью: “осиротевшие. проект документального фильма ким коразон”.
Вероятно, он задержал взгляд на фамилии, и Ким спросила:
– А вы думали, моя фамилия Кларк?
Он мысленно вернулся в то время, когда Конни брала у него интервью для журнала “Нью-Йорк”.
– Кажется, я слышал только фамилию Кларк.
– Кларк – девичья фамилия Конни. После развода с моим отцом (я была маленькая), она снова ее взяла. А у него была – и есть – фамилия Коразон. И у меня тоже.
За тонким покровом констатации факта слышалась горечь. Не эта ли горечь, подумал Гурни, не дает ей называть Конни мамой?
Впрочем, у него не было ни малейшего желания в это углубляться. Он открыл папку и увидел довольно толстую стопку бумаги, листов пятьдесят. На титульном листе была та же надпись, что и на папке. На второй странице – содержание: концепция работы, обзор источников, подход и методология, критерии отбора информантов, “Дело Доброго Пастыря: жертвы и обстоятельства”, предполагаемые информанты, контакты, обстоятельства жизни, расшифровки пробных интервью, ДоНДП (приложение).
Он еще раз внимательно перечитал содержание.
– Ты это сама написала? Структуру проекта разработала ты?
– Да. Что-то не так?
– Вовсе нет.
– Тогда почему вы спрашиваете?
– Рассказывала ты утром очень эмоционально. А выстроено все очень логично.
Эмоциональностью она напомнила ему Мадлен, а логикой – его самого.
– Как будто я сам это написал.
Ким хитро прищурилась.
– Это комплимент, да?
Он рассмеялся: кажется, впервые за день, а то и за месяц. Затем помолчал и вновь вернулся к содержанию.
– Я так понимаю, ДП – это Добрый Пастырь. А что значит ДоН?
– Это заголовок того письма на двадцати страницах, которое он разослал в полицию и в прессу. Декларация о намерениях.
Гурни кивнул.
– Да, я вспомнил. Пресса окрестила это письмо “манифестом” – так же, как сочинение Унабомбера за пять лет до того.
Ким тоже кивнула:
– И здесь мы подходим к тому, что я и хотела у вас спросить: что вообще такое, эти серийные убийства? Тут легко запутаться. Ну вот есть, например, Унабомбер или Добрый Пастырь. И кажется, у них мало общего с Джеффри Дамером и Тедом Банди или с теми чудовищами, которых вы сами арестовывали, как этот Питер Пиггерт или Дед-Людоед, рассылавший части тела своих жертв местным полицейским. Боже! В них же совсем ничего человеческого.
Она вся содрогнулась. Затем помассировала предплечья, словно пытаясь согреться.
Где-то в сером сиракьюсском небе рокотал вертолет: вначале приближаясь, затем отдаляясь, пока не затих вдалеке.
– Иные социологи на меня обиделись бы, – сказал Гурни, – но сам термин “серийный убийца”, как и многие ему подобные, весьма расплывчат. Мне иногда кажется, что все эти так называемые ученые – просто шайка любителей навешивать ярлыки и извлекать из этого прибыль. Проведут сомнительное исследование, свалят в одну кучу сходные случаи, обзовут “синдромом”, присовокупят название понаукообразнее и читают лекции об этом, чтобы такие же недоумки затвердили эти ярлыки, сдали экзамен и влились в секту.
Тут Гурни заметил, что Ким смотрит на него с удивлением.
Почувствовав, что брюзжит и что виной тому, похоже, не столько состояние современной криминологии, сколько его собственное, он переменил тон:
– Если коротко, то с точки зрения мотива между каннибалом, взбесившимся от власти и вседозволенности, и идейным убийцей, жаждущим искоренить социальные пороки, общего мало. И все же больше, чем может показаться на первый взгляд.
Ким округлила глаза.
– Вы хотите сказать, оба убивают людей? И к этому все и сводится, какие бы внешние мотивы им ни приписывали?
Гурни поразили ее эмоциональность, ее порыв. Он улыбнулся.
– Унабомбер говорил, что хочет очистить мир от пагубного влияния новых технологий. Добрый Пастырь говорил, что хочет очистить мир от пагубных последствий алчности. Но, несмотря на всю логичность их манифестов, оба они выбрали контрпродуктивные средства для достижения своих целей. Убийством никогда не добьешься того, чего они хотели, – якобы хотели. Их поведение можно объяснить только одним.
Гурни почти что видел, как напряженно Ким думает.
– То есть средство и есть цель?
– Именно. Мы часто путаем средства и цель. Действия Унабомбера или Доброго Пастыря вполне понятны, если только предположить, что само убийство и было их целью, давало им эмоциональную отдачу. А так называемые манифесты – не более чем прикрытие.
Она поморгала, видимо, пытаясь сообразить, как это может помочь ей в работе.
– Но насколь это важно… для жертвы?
– Для жертвы это абсолютно неважно. Для жертвы мотив не имеет значения. Тем более, если убитый и убийца не были знакомы. Когда в тебя стреляют ночью из проезжающей машины, то пуля в голову – это пуля в голову, каков бы ни был мотив.
– А для семьи?..
– Для семьи… Ну…
Гурни прикрыл глаза, перебирая в памяти нерадостные разговоры. Сколько их было за эти годы. За десятки лет. Родители. Жены. Любимые. Дети. Застывшие лица. Невозможность поверить в то, что произошло. Судорожные расспросы. Крики. Стоны. Вой. Ярость. Проклятия. Угрозы. Кулаком в стену. Испитые глаза. Пустые глаза. Старики, плачущие как дети. Один мужчина покачнулся, как от удара. И хуже всего те, кто никак не реагировал. Замершие лица, неживые глаза. Непонимание, безмолвие, бесчувствие. Отвернуться, закурить.
– Ну… – повторил Гурни, – я всегда считал, что лучше знать правду. Думаю, если бы родственники жертвы чуть лучше понимали, почему с их любимым это произошло, им было бы полегче. Заметь, я не сказал, что знаю, почему Унабомбер или Добрый Пастырь делали то, что делали. Возможно, они и сами этого не знали. Мне ясно лишь, что истинная причина не та, которую они называли.
Ким пристально смотрела на него и уже собиралась задать следующий вопрос, когда сверху донесся глухой стук. Она напряглась, прислушалась.
– Что это, как вы думаете? – спросила она наконец, указывая на потолок.
– Не представляю. Может, горячая труба?
– Она способна издавать такие звуки?
Гурни пожал плечами.
– А по-твоему, что это? – Ким не ответила. – Кто живет наверху?
– Никто. По крайней мере, не должен никто жить. Прежних жильцов выселили, они вселились заново – какие-то барыги, – нагрянули копы и всех арестовали. Может, уже и выпустили, черт их знает. Городишко отстойный.
– То есть квартира наверху пустует?
– Да. Предположительно. – Она окинула взглядом журнальный столик, увидела начатую пиццу. – Боже, какая гадость. Может, ее разогреть?
– Я не буду. – Гурни хотел было сказать, что ему пора, но вдруг понял, что приехал совсем недавно. Это тоже был симптом последнего полугодия: чем дальше, тем сильнее ему хотелось сократить время общения с людьми.
Сжимая в руке бирюзовую папку, он заметил:
– Я не уверен, что смогу просмотреть все сейчас. Материал довольно объемный.
По лицу Ким облачком по ясному небу скользнуло легкое разочарование.
– Может, вечером? То есть вы можете взять папку с собой и посмотреть, как будет время.
Странное дело, ее ответ как-то зацепил Гурни, прямо-таки тронул. То же чувство он испытал чуть раньше, когда она рассказывала, как решила исследовать дело Доброго Пастыря. Теперь он понял, что это за чувство.
Его тронула всеобъемлющая увлеченность Ким, ее энергия, ее энтузиазм – цветущая, неколебимая молодость. И ведь она работает над проектом совсем одна. Одна, в этом подозрительном доме, без соседей, преследуемая злобным шизиком. Похоже, подумал Гурни, это сочетание решительности и уязвимости пробудило в нем давно забытые отцовские чувства.
– Да, я возьму папку и прочитаю вечером, – сказал он.
– Спасибо.
Вновь послышался пульсирующий рокот вертолета, стал громче, затих вдалеке. Ким нервно откашлялась, обхватила руками колени и заговорила с видимым усилием:
– Я хотела попросить вас еще об одной вещи. Не знаю, почему мне так трудно об этом говорить. – Она встряхнула головой, словно досадуя на свое смущение.
– О чем же?
Она сглотнула.
– А можно вас нанять? Возможно, всего лишь на один день.
– Нанять? Для чего это?
– Я понимаю, это все глупости. Мне неловко вас беспокоить. Но для меня это правда важно.
– Так что надо сделать-то?
– Вы не могли бы завтра как бы… сопровождать меня? Делать ничего не нужно. Дело в том, что завтра у меня две встречи. Одна с потенциальным героем фильма, вторая с Руди Гетцем. Мне просто хотелось бы, чтобы вы там были – послушали, что я скажу, что они скажут, – и потом сразу поделились бы, что думаете, дали бы какой-нибудь совет, не знаю… Я несу чушь, да?
– Где назначены встречи? – спросил Гурни.
– Так вы согласны? Съездите со мной? Боже, спасибо вам, спасибо! Это не так уж далеко от вас. То есть не близко, но и не слишком далеко. Первая встреча – в Тёрнуэле, с Джими Брюстером, сыном одного из убитых. А Руди Гетц живет в десяти милях оттуда, на вершине горы с видом на водохранилище Ашокан. С Брюстером мы встречаемся в десять, то есть мне надо будет заехать за вами в восемь тридцать. Вы согласны?
Гурни хотел было сказать, что поедет на своей машине, но передумал. По дороге можно обсудить вопросы, которые наверняка возникнут у него к завтрашнему утру. Прояснить, во что он ввязался.
– Отлично, – сказал он. – Конечно.
Он уже жалел, что согласился, даже на день, но чувствовал, что отказать не может.
– В смету проекта, которую мы утвердили с РАМ, включены услуги консультанта. Я смогу заплатить вам за день семьсот пятьдесят долларов. Надеюсь, этого достаточно.
Он чуть не ответил, что платить вовсе не нужно, что он согласился помочь не ради денег. Но ее серьезный и деловой настрой не оставлял сомнений: ей важно оплатить его услуги.
– Отлично, – вновь отозвался он. – Конечно.
Вскоре, после недолгого прерывистого разговора (о ее университетских делах, о проблеме наркомании в Сиракьюсе – увы, весьма типичной – и о печальной истории озера Онондага, некогда кристально чистого, а теперь зловонной сточной ямы), Гурни поднялся и повторил свое согласие ее сопровождать.
Ким проводила его до двери, крепко пожала руку и вновь поблагодарила. Спускаясь по обшарпанной лестнице, Гурни услышал, как за его спиной лязгнули два тяжелых замка. Он оглядел унылую улочку. Она казалась грязной и неопрятной – как предположил Гурни, из-за высохшего реагента, которым полили дорогу, чтобы растопить остатки снега. Пованивало чем-то едким.
Он сел в машину, завел мотор и забил в навигатор домашний адрес. Потребовалась минута-другая, чтобы поймать сигнал. Навигатор еще собирался с мыслями, когда дверь дома с лязгом распахнулась. Гурни оглянулся: Ким выбежала на улицу. На нижней ступеньке крыльца она оступилась и растянулась на асфальте. Гурни подбежал к ней: она уже вставала, опираясь на урну.
– Ты цела?
– Не знаю… лодыжка… – Она задыхалась и явно была напугана.
Он взял ее за руки повыше локтей, чтобы как-то поддержать.
– Что случилось?
– Кровь… в кухне…
– Что?
– Кровь. В кухне на полу.
– В квартире был кто-то еще?
– Нет. Не знаю. Я никого не видела.
– Сколько там крови?
– Не знаю. На полу накапано. Как след. Тянется в коридор. Но я не уверена.
– Значит, ты никого не видела и не слышала.
– Нет. Вроде нет.
– Хорошо. Все в порядке. Ты уже в безопасности.
Она заморгала. В глазах ее стояли слезы.
– Все хорошо, – мягко повторил он. – Все в порядке. Ты в безопасности.
Она вытерла слезы, пытаясь совладать с собой.
– Хорошо. Все в порядке.
Когда дыхание ее стало ровнее, Гурни сказал:
– Посиди пока у меня в машине. Можешь запереться. Я пойду осмотрю квартиру.
– Я с вами.
– Лучше посидеть в машине.
– Нет! – Она с мольбой взглянула на него. – Это же моя квартира. Я не дам себя выгнать из собственной квартиры!
По полицейским правилам гражданскому лицу запрещено возвращаться на место инцидента, пока оно не будет осмотрено, но Гурни больше не служил в полиции и мог пренебречь правилами. Оценив состояние Ким, он решил, что лучше и правда взять ее с собой, чем настаивать, чтобы она сидела в машине, запертой или нет.
– Ладно, – сказал он, вынув “беретту” из кобуры на ноге и спрятав ее в карман куртки, – пойдем посмотрим.
Гурни вернулся в дом, оставив обе двери открытыми. У входа в гостиную он остановился. Коридор продолжался еще футов двадцать и оканчивался аркой в кухню. Справа, между гостиной и кухней были две открытые двери.
– Там что?
– Первая дверь – спальня, вторая – ванная.
– Я загляну и туда, и туда. Если услышишь хоть какой-то шум или позовешь, а я не отзовусь тут же, выходи через переднюю дверь, запрись у меня в машине и звони девять один один. Поняла?