Стебель оказался древком стрелы. Наконечник был воткнут в мягкую сырую землю, а за бутон Гурни принял оперение на зазубренном хвосте – три половинки пера, полыхавшие алым в косых лучах вечернего солнца.
Гурни в недоумении уставился на стрелу. Это Мадлен ее сюда воткнула? Тогда где она ее взяла? Это какая-то метка? Перья казались новыми, непотрепанными, под снегом они явно не зимовали. А если не Мадлен воткнула стрелу, то кто? Может ли быть такое, что ее вообще не втыкали, а действительно пустили из лука? Но чтобы вот так попасть в землю, почти что под прямым углом, стрелять надо было вертикально вверх. Когда? Зачем? Кто? Откуда?
Гурни ступил на невысокую клумбу, ухватил стрелу у земли и не спеша вытащил. Он обнаружил острый четырехгранный наконечник – такой стрелой хороший охотник с мощным луком продырявил бы оленя. Рассматривая смертоносный снаряд, Гурни думал о немыслимом совпадении: в один день найти два образца холодного оружия, и оба – повод для недоумения и тревоги.
Возможно, конечно, Мадлен все легко объяснит. Он отнес стрелу на кухню и тщательно вымыл под краном в раковине. Наконечник оказался из углеродистой стали и острый – хоть брейся. Тут Гурни вновь вспомнил о ноже в подвале у Ким, а следом и о том, что забыл в машине ее папку. Он аккуратно положил стрелу на сосновый буфет и пошел обратно, через небольшой коридор и прихожую.
Открывая боковую дверь, он столкнулся с Мадлен, одетую во все цвета радуги: розовые спортивные штаны, сиреневая флиска и оранжевая бейсболка. Вид у нее был усталый, но довольный, она слегка запыхалась, как после прогулки по холмам. Гурни посторонился и пропустил жену.
Она улыбнулась.
– Така-а-я красота! Видел, какой удивительный свет на склоне? И почки розовеют.
– Какие почки?
– Ты не видел? Пошли скорей.
Она взяла его за руку и потащила на улицу, радостно показывая на деревья за дальним пастбищем.
– Это такое чудо ранней весной – эта розоватость на кленах.
Гурни понимал, о чем речь, но не готов был разделить счастье Мадлен. Налет краски на серо-буром склоне пробудил в нем давнее воспоминание, от которого его замутило: серо-бурая вода в канаве у заброшенной подсобной дороги за аэропортом Ла Гуардия, зловонная муть чуть подкрашена красным. Виной тому было изрешеченное тело в мелкой воде.
Мадлен обеспокоенно взглянула на него.
– Все в порядке?
– Просто устал.
– Кофе хочешь?
– Нет, – прямо-таки отрезал он, сам не зная почему.
– Пошли в дом, – сказала Мадлен, сняла флиску и кепку и повесила их в прихожей.
Гурни прошел за ней на кухню. Жена подошла к раковине и повернула кран.
– Как ты съездил в Сиракьюс?
Гурни снова вспомнил, что эта чертова папка все еще в машине.
– Я тебя не слышу, вода шумит, – сказал он.
Так значит… что? Он три раза забыл про папку? Три раза за десять минут? Боже.
Мадлен наполнила стакан и выключила воду.
– Я говорю, как съездил в Сиракьюс?
Он вздохнул.
– Странно съездил. Довольно унылый город. Погоди. Я на минуту, потом расскажу.
На этот раз он дошел до машины и принес-таки папку.
Мадлен была озадачена.
– А я слышала, там очень милые старые райончики. Может, не с той стороны, где ты был?
– И да, и нет. Милые старые райончики вперемежку с ужасными.
Она посмотрела на папку у него в руке.
– Это проект Ким?
– Что? А, да.
Он огляделся, думая, куда бы положить папку, – и увидел стрелу, которую оставил на буфете.
– Ты про это вот что-нибудь знаешь?
– Что? – Она подошла поближе и внимательно посмотрела на стрелу, но не коснулась ее. – Это та штука, которую я видела на улице?
– Когда ты ее видела?
– Не знаю. Когда уходила гулять. Может, с час назад.
– И ты не знаешь, откуда она взялась?
– Знаю только, что она торчала в клумбе. Думала, это ты ее туда воткнул.
Повисло долгое молчание. Гурни уставился на стрелу, Мадлен уставилась на Гурни.
– Думаешь, здесь кто-то охотится? – спросила она, прищурившись.
– Для охоты сейчас не сезон.
– Может, кто-то выпил и решил, что сезон.
– Как мило.
Мадлен снова взглянула на стрелу и пожала плечами.
– Ты какой-то замученный. Давай-ка посидим, – она указала на стол у французских дверей. – Расскажи мне, как прошел день.
Он рассказал обо всем, упомянул, что Ким попросила ее сопровождать, и посмотрел на Мадлен – как она отреагирует. Но она не стала ничего комментировать и просто сменила тему.
– У меня тоже был тяжелый денек.
Она облокотилась на стол, упершись большими пальцами в подбородок и прижав ладони к щекам. Затем закрыла глаза и надолго – казалось, очень надолго – замолчала. Наконец она открыла глаза, выпрямилась и положила руки на колени.
– Помнишь, я тебе говорила про математика?
– Смутно.
– Ну профессор математики, который лечился у нас в клинике?
– А. Да.
– Его к нам направили, когда во второй раз поймали пьяным за рулем. Неприятности на работе, в результате – вообще никакой работы, отвратительный развод, запрет видеться с детьми, с соседями не ладил. Пессимизм, мрак, бессоница, в любой ситуации видел только плохое. Блестящий ум, но его засосало болото депрессии. Ходил на три групповых сеанса в неделю плюс один индивидуальный. Обычно он любил поговорить. Вернее, любил пожаловаться, обвинить всех знакомых во всех бедах. Но делать не хотел ничего. Даже выходить из дома, но тут уж суд его обязал. Антидепрессанты не принимал – это значило бы признать, что в его бедах отчасти виноваты биохимические процессы в мозге. В чем-то даже забавно. Он все хотел делать только по-своему, то есть вообще ничего не делать.
Мадлен невесело улыбнулась и посмотрела в окно.
– Что случилось?
– Он застрелился прошлой ночью.
Они надолго замолчали и какое-то время смотрели вдаль поверх холмов, слегка повернувшись друг к другу за столом. Гурни охватило странное чувство, будто он освободился от времени и пространства.
– Что ж, – наконец сказала Мадлен, вновь поворачиваясь к нему, – значит, юная леди пожелала тебя нанять. И все, что нужно сделать, – это сходить с ней на пару встреч и сказать потом, как она держалась?
– По ее словам, да.
– А ты гадаешь, не кроется ли тут что-то еще?
– Судя по сегодняшним событиям, можно наткнуться на подводные камни.
Мадлен одарила Гурни долгим, внимательным взглядом, приникающим в самую душу. Затем с видимым усилием изобразила милую улыбку.
– Раз за дело взялся ты, то недолго им оставаться под водой.
Глава 6
Подводные камни
Когда стемнело, они устроили тихий ужин: бататовый суп и салат из шпината. Потом Мадлен затопила старую дровяную печку в дальнем углу комнаты и устроилась в любимом кресле с “Войной и миром”, которую мучила уже год, откладывая и принимаясь снова.
Гурни заметил, что она не надела очки и книгу так и не открыла. Он чувствовал, что должен что-то сказать.
– Когда ты узнала о…
– О самоубийстве? Сегодня утром.
– Тебе позвонили?
– Директриса позвонила. Сказала, хочет собрать всех, кто был с ним связан. Якобы обменяться сведениями и вместе пережить шок. Чушь, конечно. Лишь бы прикрыть свою задницу или спасти положение – называй как хочешь.
– И долго длилась встреча?
– Не знаю. Какая разница?
Он не ответил, потому что ответить ему было совсем нечего, непонятно зачем и спрашивал. Она открыла книгу – явно наугад – и уставилась на буквы.
Через пару минут Гурни взял с буфета папку Ким и положил на стол. Он пролистал не глядя разделы “Концепция работы” и “Синопсис”, бегло просмотрел “Подход и методологию”, остановившись лишь на той фразе, которую Ким выделила подчеркиванием: “Цель интервью – изучить долгосрочные последствия убийства и провести тщательный анализ всех изменений, затронувших членов семьи жертвы”.
Он пробежал глазами еще несколько разделов и остановился на том, который был озаглавлен “Информанты: общие сведения и готовность к сотрудничеству”. Раздел содержал шесть частей – по числу убийств, совершенных Добрым Пастырем. Это была таблица из трех колонок: жертва; родственники, доступные для связи; отношение к участию в проекте.
Гурни пробежал глазами список жертв: Бруно и Кармелла Меллани, Карл Роткер, Иэн Стерн, Шэрон Стоун, доктор Джеймс Брюстер, Гарольд Блум. После Кармеллы Меллани стояла сноска: “Вследствие нападения перенесла серьезную черепно-мозговую травму, с тех пор пребывает в вегетативной коме”.
Он бегло просмотрел вторую колонку с развернутым списком родственников, включающим их характеристику и сведения о месте проживания, обстоятельствах жизни и возрасте. Затем бросил взгляд на третью колонку: отношение к участию в проекте.
Вдова Гарольда Блума, как следовало из описания, была “настроена на совместную работу, благодарна за проявленный к ней интерес”. “Очень эмоциональна, при разговоре об убийстве до сих пор плачет”.
Сын доктора Брюстера был описан следующим образом: “Испытывает ненависть к памяти отца, открыто симпатизирует идеологии ДП и его стремлению покарать богачей”.
О сыне Иэна Стерна, директоре стоматологической фирмы, сообщалось: “Сдержан, от участия отказывается, обеспокоен негативными эмоциональными последствиями передач, не доверяет РАМ-ТВ; в том, как они освещали убийства, усматривает нездоровую любовь к сенсациям”.
Сын брокера по недвижимости Шэрон Стоун “с энтузиазмом отнесся к проекту, вдохновенно рассказывал о своей матери, о том, каким ужасом стала для него ее смерть, как это убийство опустошило его жизнь, какая чудовищная несправедливость, что убийца до сих пор не найден”.
Были в списке и родственники других убитых, и другие описания, а также расшифровка двух интервью – с Джими Брюстером и Рут Блум – и двадцатистраничная “Декларация о намерениях” Доброго Пастыря. Гурни собирался уже закрыть папку и вдруг заметил последнюю станицу, которая не значилась в оглавлении. На странице красовался заголовок: “Контакты для сбора дополнительной информации”.
Список состоял из трех имен, около каждого были указаны телефон и адрес электронной почты: специальный агент ФБР Мэттью Траут, Макс Клинтер, старший следователь (в отставке) полиции штата Нью-Йорк, и другой старший следователь полиции штата Нью-Йорк Джек Хардвик.
Гурни удивленно уставился на последнее имя. Джек Хардвик был крайне умен и крайне неприятен в общении, и с Гурни его связывали неоднозначные отношения: им приходилось встречаться при странных и запутанных обстоятельствах.
Гурни пошел звонить Ким. Он решил поговорить с Хардвиком, но прежде хотел выяснить, почему Ким внесла его в список консультантов.
Она сразу же взяла трубку.
– Дэйв?
– Да.
– Я как раз собиралась вам звонить. – В голосе ее слышалось скорее напряжение, чем удовлетворение. – После вашего разговора с Шиффом дело сдвинулось с метровой точки.
– Как именно?
– Он пришел ко мне в квартиру – как я понимаю, после вашего разговора. Пожелал осмотреть все, о чем вы рассказывали. Прямо-таки взбесился, что я вымыла пол на кухне – плохо, да? Но откуда же мне было знать, что он явится? Сказал, вечером придет полицейский и осмотрит подвал. Похоже, к лучшему, что я побоялась туда спускаться и не стала мыть лестницу. Боже, дрожь берет, как вспомню! И он настаивает, что надо развесить везде эти мерзкие камеры, пусть шпионят.
– Правда, что он уже предлагал установить камеры, а ты отказалась?
– Это он вам сказал?
– Еще он сказал, что в лаборатории сделали анализ крови, которую ты обнаружила в ванной.
– И?
– По твоим рассказам у меня сложилось впечатление, что он ничего не делал.
Она ответила не сразу.
– Не о том речь, что он там делал или не делал. Речь о его отношении. Вот это был отстой. Запредельное равнодушие.
Ответ этот не рассеял сомнений Гурни, однако он решил промолчать, по крайней мере пока.
– Ким, я вот смотрю на список дополнительных контактов на последней странице – в частности, там значится детектив по фамилии Хардвик. Как он связан с твоим проектом?
– Вы его знаете? – голос ее звучал настороженно.
– Да, знаю.
– Ну… несколько месяцев назад, когда я начала исследовать дело Доброго Пастыря, я посмотрела, кто из органов упоминался в печати в этой связи. Одно из первых убийств произошло на территории, подведомственной Хардвику, и он какое-то время был одним из следователей.
– Какое-то время?
– Недели, кажется, через три, картина изменилась: одно из убийств произошло за пределами штата, в Массачусетсе. Тогда в дело вступило ФБР.
– Специальный агент Мэттью Траут?
– Он самый. Кретин с командирскими замашками.
– Ты с ним говорила?
– Он сказал, чтоб я шла домой и читала пресс-релизы ФБР, потом велел изложить свои вопросы в письменной форме, в итоге все равно отказался отвечать. Если это можно назвать разговором, то да, говорили. Бюрократ хренов!
Гурни улыбнулся про себя. Добро пожаловать в ФБР.
– Но Хардвик охотно с тобой разговаривал?
– Не слишком, пока не узнал, что Траут пытается контролировать каналы новых сведений. Кажется, он был рад ему досадить любым возможным способом.
– Ну, это Джек. Когда-то он говорил, что ФБР означает Федерация болванов-расследователей.
– Он и сейчас так говорит.
– Но если Траут ничего тебе не сказал, почему ты внесла его в список?
– Больше для РАМ-ТВ. Со мной Траут, может, и не станет говорить, но есть еще Руди Гетц. Вы бы только знали, кто отвечает на его звонки. И как быстро.
– Интересно. А что третий, Макс Клинтер?
– Макс Клинтер? Хм. С чего бы начать. Вы что-нибудь про него знаете?
– Имя слышал, не более.
– Клинтер – детектив в отставке и оказался замешан в последнем нападении Доброго Пастыря.
В памяти всплыли обрывки газетных статей.
– Это не он ехал в машине со студенткой гуманитарного факультета?.. Пьяный в стельку… палил в окно из пистолета… задел мотоциклиста… его еще обвинили в том, что Добрый Пастырь ушел?
– Да.
– И он – твой источник?
Ким стала оправдываться:
– Я беру всех и вся, кого могу найти. Трудность в том, что каждый, кто имел отношение к этому делу, отсылает меня к Трауту, а это просто черная дыра.
– И какие сведения ты почерпнула от Клинтера?
– Сложно сказать. Он странный человек. Себе на уме. Мне кажется, я далеко не все понимаю. Может, поговорим об этом завтра по дороге? Я не знала, что уже так поздно, нужно еще принять душ.
Гурни ей не поверил, но возражать не стал. Ему не терпелось поговорить с Джеком Хардвиком.
Телефон не отвечал, и он оставил голосовое сообщение.
Быстро темнело. Он не стал зажигать свет в кабинете и прошел с папкой Ким на кухню. Мадлен все еще сидела в кресле у теплящегося огня. “Война и мир” лежала уже не на коленях, а на журнальном столике. Мадлен вязала.
– Ну как, выяснил, откуда эта стрела? – спросила она, не поднимая глаз.
Он посмотрел на буфет, на черное матовое древко и красное оперение – и его едва не замутило.
Тошнота была предвестником воспоминания: в памяти всплыл эпизод из детства. Он жил в Бронксе, ему было тринадцать. Уже стемнело. Отец задерживался то ли на работе, то ли в кабаке. Мама ушла на Манхэттен на урок по бальным танцам – это была ее новая страсть, сменившая рисование пальцами. Бабушка сидела у себя в спальне, перебирая четки. А он был в маминой спальне – именно маминой, отец к тому моменту спал на диване в гостиной, а вещи хранил в шкафу в коридоре.
Он тогда открыл одно из двух окон. В щель проник морозный воздух, запахло снегом. У него был деревянный лук – настоящий, не игрушка. Он купил его на карманные деньги, которые откладывал два года. Одно время мечтал, как поедет на охоту в лес, подальше от Бронкса. Он стоял у распахнутого окна, его овевал холодный воздух. Его охватило непонятное волнение, он приложил к тетиве красноперую стрелу, поднял лук повыше, к темному небу за окном шестого этажа, натянул тетиву и выстрелил в ночь. Потом, внезапно оцепенев от страха, стал вслушиваться, куда она попадет: ударит в невысокую крышу соседнего дома, лязгнет о машину внизу или упадет на тротуар. Но ничего не услышал. Вообще ничего.