— Это другой Пресвитер Иоанн, — сказал Лавкрафт.
— Твой Пресвитер Иоанн скорее всего эфиоп, — заметил Говард. — Бывший африканский тиран, любимец иезуитов, теперь постоянно пьянствующий и не вылезающий из запоя. Он один из многих Пресвитеров Ианнов. Всего в Аду их семь или девять, насколько мне известно, а может, и с десяток наберется.
Гильгамеш воспринял это заявление равнодушно. Его раненая рука горела. Он безучастно слушал болтовню Лавкрафта:
— Пресвитер Иоанн — не настоящее имя, это, вероятно, титул, причем ворованный. Настоящего Пресвитера Иоанна никогда не существовало, только различные правители в разных странах, которым нравилось, чтобы о них рассказывали в Европе как о Пресвитере Иоанне, христианском императоре, великом загадочном монархе сказочного государства. И здесь, в Аду, много тех, кто решил присвоить это имя. В нем сила, понимаешь?
— Сила и могущество! — воскликнул Говард. — И романтика, клянусь Богом!
— Так этот Пресвитер Иоанн, к которому мы едем, на самом деле не Пресвитер Иоанн? — удивился Гильгамеш.
— Его имя Елюй-Даши, — ответил Говард. — Он китаец, точнее маньчжур, жил в двенадцатом веке нашей эры. Первый император государства каракитаев со столицей в Самарканде. Правил монголами и тюрками, и они называли его гурхан, что означало «верховный правитель». Каким-то образом, пока это имя дошло до Европы, оно превратилось в Иоанн. А еще там почему-то распространилось мнение, что он был христианским священником, которого звали Пресвитер Иоанн. Потом его имя сократили до Пресвитера Иоанна. — Говард засмеялся. — Черт побери этих глупых ублюдков. Он такой же христианин, как ты! Он буддист, кровожадный буддист.
— Но как же…
— Мифы и путаница! — перебил охотника Говард. — Просто огромная ошибка. Подумать только, когда этот Елюй-Даши появился в Аду, он оказался в другой империи, но очень похожей на ту, которой правил при жизни. Однажды он встретил Ричарда Бартона, и тот рассказал ему о Пресвитере Иоанне и о том, как знаменит тот был среди европейцев и какие замечательные качества они ему приписывали. Тогда Елюй-Даши заявил: «Да, да, я тот самый Пресвитер Иоанн». И теперь он называет себя этим именем, как и девять остальных Пресвитеров Иоаннов, большинство из которых эфиопы, вроде друга твоего приятеля Мандевиля.
— Они мне не друзья, — обрезал Гильгамеш. Он откинулся на спинку сиденья и потер раненую руку. Ландшафт за окном «лендровера» изменился: появились холмы, покрытые низенькими деревьями с толстыми корявыми стволами, растущими из красной глинистой земли. На склонах холмов тут и там чернели войлочные шатры, вокруг которых паслись низкорослые лошадки. Гильгамеш жалел, что позволил втянуть себя в эту поездку. Что ему за дело до Пресвитера Иоанна? Всего лишь какой-то выскочка из Новых Мертвецов, один из многочисленных мелких князьков, основавший крохотное государство на огромных пустошах Окраин. Он правит под фальшивым именем, а значит, еще один дрянной мерзавец. Еще одно напыщенное ничтожество, раздувающееся от незаслуженной гордыни…
Ну и что, какая разница? Гильгамеш решил погостить немного в стране этого Пресвитера Иоанна, а потом снова отправится странствовать, тоскуя о потерянном Энкиду. Кажется, нет ему избавления от этого проклятия.
— Их превосходительства Филип Говард и Роберт Лавкрафт, — важно объявил дворецкий, хотя и допустил двойную ошибку, переврав их имена, и трижды стукнул жезлом из бледно-зеленого нефрита с золотым наконечником по черному мраморному полу тронного зала. — Полномочные представители Его Британского Величества Генриха VIII, короля Новой Свято-Дьявольской Англии.
Лавкрафт и Говард сделали несколько шагов вперед. Елюй-Даши коротко кивнул и небрежно махнул холеной рукой, на которой сверкали ногти в дюйм длиной. Полномочные послы не представляли для него большого интереса, равно как и причина, заставившая Его Величество Британского короля Генриха послать их к нему.
Холодный повелительный взгляд императора обратился к Гильгамешу, который изо всех сил старался держаться прямо. Он чувствовал головокружение, его лихорадило, и он гадал, когда кто-нибудь заметит, что у него в руке кровоточащая дыра. В конце концов, даже его выносливость имеет предел. Древний царь не знал, как долго сможет продержаться. Иногда героическое поведение причиняет некоторые неудобства, и сегодня был как раз такой случай.
— …и Его Бывшее Величество Гильгамеш из Урука, сын Лугальбанды, великий царь, царь Урука, царь из царей, повелитель Двуречья волей Энлиля и Ан, — возвестил дворецкий так же торжественно, всего один раз заглянув в шпаргалку, которую держал в руке.
— Великий царь? — спросил Елюй-Даши, пронзив Гильгамеша самым проницательным взглядом, который тот когда-либо встречал. — Царь царей? Это очень высокие титулы, царь Урука.
— Просто формула, — ответил Гильгамеш. — Нужно же как-то быть представленным. На самом деле теперь я никакой не правитель.
— А-а, — протянул Елюй-Даши, — царь Ничего.
«И ты тоже, господин Елюй-Даши, — Гильгамеш не позволил себе произнести это вслух, хотя слова вот-вот готовы были сорваться у него с языка. — И все остальные самодовольные господа и правители многих царств Ада».
Стройный желтолицый человек на троне подался вперед:
— И где же, скажи мне, находится твое Ничто?
Некоторые придворные начали хихикать, но сам Пресвитер Иоанн казался совершенно невозмутимым и спокойным, хотя никто в этом не мог быть полностью уверенным. Гильгамеш сразу понял, что перед ним страшный человек: хитрый, проницательный, замкнутый, с изворотливым, острым умом. Гильгамеш не ожидал увидеть здесь, в этом мрачном, отдаленном углу Ада такого тщеславного бойцового петуха. Каким бы маленьким и незаметным ни было его княжество, Пресвитер Иоанн, судя по всему, управлял им твердой рукой. Об этом свидетельствовали и пышность дворца, который подданные возвели для него на самом краю Ада, и укрепления небольшого, но на совесть построенного города вокруг него. Гильгамеш кое-что понимал в строительстве городов и дворцов. Над столицей Пресвитера Иоанна неутомимо трудилось множество людей в течение многих поколений.
Долгий пристальный взгляд правителя был холодным и безжалостным. Гильгамеш, борясь с обжигающей болью в руке, так же пристально посмотрел в глаза императору и сказал:
— Ничто? Это страна, которой никогда не было и которая будет существовать всегда. У нее нет границ, а ее столица — везде, и никто из нас не может ее покинуть.
— Да, действительно. Хорошо сказано. Ты ведь из Старых Мертвецов, не так ли?
— Из очень старых.
— Старше, чем Цинь Ши Хуанди? Старше правителей Шана и Цзиня?
Гильгамеш в недоумении повернулся к Лавкрафту. Тот негромко сказал ему:
— Это древние царства Китая. Ты жил намного раньше.
— Я ничего не знаю о них, господин, — ответил Гильгамеш, пожав плечами, — но ты слышал, что сказал британский посол. Он хорошо в этом разбирается, поэтому, наверное, так и есть. Могу лишь сказать тебе, что я намного старше Цезаря, старше Агамемнона и Главнокомандующего Рамзеса, даже старше Саргона. Намного.
Какое-то время Елюй-Даши размышлял. Затем махнул рукой, словно отметая все эпохи Ада, и с сухим смешком сказал:
— Да, ты очень стар, Гильгамеш. Поздравляю. А Ледяные Охотники сказали бы, что и ты, и я, и Рамзес с Саргоном прибыли сюда только вчера; впрочем, и Ледяные Охотники, и Волосатые Люди здесь совсем недавно. Здесь нет начала, только конец.
Не дожидаясь ответа, он вновь спросил Гильгамеша:
— Как ты получил эту рану, великий царь страны под названием Ничто?
«Ну наконец-то заметил», — подумал Гильгамеш.
— Недоразумение, господин. Твой пограничный патруль оказался слишком усердным.
Один из придворных наклонился к императору и шепнул ему что-то на ухо. Пресвитер Иоанн помрачнел. Он приподнял тонко очерченную бровь:
— Ты убил девять моих воинов?
— Они напали на нас, прежде чем мы успели показать свои грамоты, — быстро вмешался Лавкрафт. — Это была самозащита, господин.
— Не сомневаюсь. — Казалось, император задумался на мгновение о стычке, в которой потерял девятерых всадников, но только на мгновение. — Ну что ж, господа послы…
Внезапно Гильгамеш пошатнулся и начал падать. Он с трудом устоял, схватившись за огромную колонну из порфира, чтобы удержаться. Пот ручьем стекал по его лбу и заливал глаза. Каменная колонна казалась ему то широкой, то узкой, голова кружилась, перед глазами все расплывалось и двоилось. Стараясь побороть головокружение, древний воин глубоко вздохнул. Похоже, Пресвитер Иоанн играл с Гильгамешем, желая посмотреть, надолго ли его хватит. Что ж, если ему так хочется… Гильгамеш поклялся, что будет стоять перед троном Елюй-Даши вечно, не показывая ни малейшей слабости.
Но азиат решил проявить не свойственное ему сострадание. Взглянув на одного из слуг, император приказал:
— Вызови моего врача, и пусть захватит свои инструменты и зелья. Эту рану уже давно следовало перевязать.
— Благодарю, господин, — пробормотал Гильгамеш, стараясь придать голосу твердость.
Врач появился почти сразу же, как будто ждал у дверей. Может быть, еще одна игра Пресвитера Иоанна? Это оказался дородный, широкоплечий усатый человек, уже немолодой, с резкими и суетливыми движениями, но тем не менее участливый, знающий и умелый. Заставив Гильгамеша сесть на низкий диван, покрытый серо-зеленой чешуйчатой шкурой адского дракона, он осмотрел рану, бормоча что-то невразумительное на непонятном Гильгамешу гортанном языке, потом сжал края раны своими толстыми пальцами, так что брызнула кровь. Гильгамеш резко выдохнул, но даже не вздрогнул.
— Ach, mein liber Freund, мне придется снова причинить вам боль, но это для вашей же пользы. Verstehen Sie.
Пальцы врача глубже проникли в рану. Он очищал ее, смазывая какой-то прозрачной жидкостью, которая жгла, как каленое железо. Боль стала такой сильной, что доставляла даже своего рода наслаждение; это была очищающая боль, облегчающая душу.
— Как он, доктор Швейцер? — спросил Пресвитер Иоанн.
— Gott sei dank, рана глубокая, но чистая. Он быстро выздоровеет.
Доктор продолжал зондировать и очищать рану, мягко нашептывая во время работы:
— Bitte. Bitte. Einen Agenblick, mei Freund.
Обращаясь к Пресвитеру Иоанну, он сказал:
— Этот человек из стали. У него как будто нет нервов, он замечательно терпит боль. Это один из великих героев, nicht wahr? Вы Роланд? Может быть, Ахиллес?
— Его зовут Гильгамеш, — сказал Елюй-Даши.
Глаза доктора загорелись.
— Гильгамеш! Гильгамеш из Шумера? Wunderbar! Wunderbar! Тот самый! Искатель вечной жизни! Ах, мы с вами обязательно должны поговорить, мой друг, когда вам станет лучше. — Из своей сумки он достал путающего вида шприц для подкожных инъекций. Гильгамеш видел врача словно бы с огромного расстояния, как будто эта ноющая распухшая рука ему не принадлежала. — Ja, ja, мы обязательно должны поговорить о жизни и смерти, о философии, mein Freund, да, о философии! Нам так много нужно обсудить! — Он ввел иглу под кожу Гильгамешу. — Так. Genug. Отдыхайте. Лекарство сейчас начнет действовать.
Роберт Говард никогда не видел ничего подобного. Все это как будто сошло со страниц его повестей о Конане. Огромный воин получил стрелу в мякоть руки, выдернул ее и продолжал биться как ни в чем ни бывало. А потом он вел себя так, будто у него всего лишь царапина, пока они несколько часов ехали в столицу Пресвитера Иоанн, пока их очень долго расспрашивали придворные чиновники и пока они выстояли бесконечную придворную церемонию… Господь всемогущий, какая выносливость! Правда, под конец Гильгамеш пошатнулся и был на грани обморока, но любой обычный смертный давно бы свалился, лишившись сознания. Герои действительно не похожи на обычных людей. Это другая порода. И посмотрите, сейчас Гильгамеш сидит совершенно спокойно, пока этот старый немец-доктор промывает ему рану и зашивает ее так бесцеремонно и поспешно. Он даже не стонет! Не стонет!
Внезапно Говард почувствовал желание оказаться рядом с Гильгамешем, утешить его, предложить откинуть голову ему на плечо, пока доктор обрабатывает рану, вытереть пот у него со лба…
Да, утешить его, открыто, грубовато, по-мужски…
Нет. Нет. Нет. Нет.
И снова появился этот ужас, это невыразимое, пугающее, непристойное желание, поднимающееся из сокровенных глубин его души…
Говард старался отмахнуться от него, вычеркнуть, прогнать, вообще забыть.
— Посмотри-ка на этого доктора, — обратился он к Лавкрафту. — Он наверняка проходил практику на чикагской бойне.
— Ты знаешь, кто это, Боб?
— Нет. Вероятно, какой-то старый немец, который забрел сюда во время пыльной бури и решил остаться.
— Тебе ничего не говорит имя доктора Швейцера?
Говард равнодушно посмотрел на Лавкрафта:
— В Техасе он не особенно известен.
— Ох, Боб, Боб, ну почему ты всегда строишь из себя этакого неотесанного ковбоя! Ты хочешь сказать, что никогда не слышал о докторе Швейцере? Альберте Швейцере? Это великий философ, теолог, музыкант… никто лучше его не играл Баха, и не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Бах…
— Черт возьми, Филип, ты говоришь о том старом деревенском лекаре?
— Да, который основал клинику для прокаженных в Африке, в Ламбарене. Он посвятил жизнь исцелению больных, работал в самых примитивных условиях в забытых богом джунглях…
— Да ну тебя. Не может быть.
— Что один человек может совершить так много? Уверяю тебя, Боб, он был очень известен в наше время — может быть, не в Техасе, но тем не менее…
— Нет. Не то чтобы он не мог все это сделать, в этом я как раз не сомневаюсь. Но он же здесь. В Аду. Если этот старикашка такой, каким ты его описываешь, то он, черт побери, святой. Может быть, он убил свою жену или совершил еще что-нибудь в этом роде? Скажи на милость, что святой может делать в Аду?
— А что мы делаем в Аду? — спросил Лавкрафт.
Говард покраснел и отвернулся.
— Ну… я думаю, были такие поступки в нашей жизни… которые могли считаться грехом в строгом смысле…
— Никто не понимает правил Ада, Боб, — мягко сказал Лавкрафт. — Грех тут ни при чем. Ганди здесь, ты представляешь? Конфуций тоже. Разве они грешники? А Моисей? Авраам? Мы стараемся спроецировать наше собственное ничтожное мнение, наше патетическое школьное представление о наказании за плохое поведение на это странное место, где мы оказались. Мы все хорошо знаем, что здесь полно героических злодеев и злодейских героев… и людей вроде тебя и меня… и Альберт Швейцер тоже здесь. Великая тайна. Но, возможно, когда-нибудь…
— Ш-ш-ш, — сказал Говард. — Пресвитер Иоанн собирается с нами говорить.
— Господа послы…
Они поспешно повернулись к императору.
— …с какой миссией вы направлены сюда? Ваш король ищет союза, как я полагаю? Для чего? И против кого? Он опять поссорился с каким-нибудь папой?
— Боюсь, что со своей дочерью, Ваше Величество, — ответил Говард.
Пресвитер Иоанн, играя изумрудным скипетром, пристально смотрел на техасца.
— С Марией, вы имеете в виду?
— С Елизаветой, ваше величество, — сказал Лавкрафт.
— Ваш король самый вздорный человек, которого я знаю. Я думал, что в Аду достаточно развлечений, и необязательно спорить с дочерьми.
— Его дочери самые сварливые женщины в Аду, — заметил Лавкрафт. — В конце концов, плоть от его плоти, и каждая из них королева, правящая скандальным королевством. Елизавета, мой господин, послала отряд своих исследователей на Окраины, а королю Генриху это не понравилось.