Последовав совету госпожи де Жанлис, Филипп решил поближе познакомиться с жизнью моряков и отправился на стажировку в Рошфор. Увы! Там он в 1778 году принял участие в битве против англичан на траверзе Уэссан и совершил такой промах, который сделал его объектом насмешек всего двора. Полностью разочарованный, он покинул флот и вернулся в Пале-Рояль, где Стефани посоветовала ему оставаться некоторое время в тени.
Тогда герцог Шартрский решил совершить путешествие по Европе с женой и любовницей. Это турне сопровождалось непрекращавшимися ежедневными скандалами.
Дело в том, что на каждой остановке на ночлег Филипп сначала ложился в постель с Марией-Аделаидой и доказывал ей, что двенадцать лет их супружества нисколько не охладили его чувств к ней. Затем он бегом устремлялся в постель к госпоже де Жанлис, где проявлял себя «самым обходительным и самым пылким партнером, о каком только могла мечтать женщина».
Случались ночи, когда Стефани, обуреваемая неуемным желанием, заставляла своего любовника совершать неслыханные постельные подвиги. «Будущий цареубийца, – писал Жильен Дарбуа в свойственном ему красочном стиле, – имел, к счастью, редкий темперамент. Удовлетворив любовницу, он оставался к бездействии в течение лишь короткого отрезка времени. Только лишь для того, чтобы перевести дух. Ласкового жеста партнерши ему вполне хватало для того, чтобы он вновь весь наполнялся желанием…»
Эти ежедневные подвиги ничуть не мешали герцогу искать дополнительные удовольствия в разных подозрительных местах. «Довольно часто, – говорит Жильен Дарбуа, – карета была готова к отъезду, чемоданы уложены, лошади в нетерпении били копытами о землю, а Филипп находился еще в постели какой-нибудь девицы, избавляясь от избытка мужской силы перед дорогой»24.
Если верить Монгайару, память, которую он оставил о себе среди этих, как их тогда называли, «паломниц любви», не всегда была доброй.
«Его мерзкие выходки в Берне, – писал этот дипломат, – возмущали всех, даже принимавших участие в оргиях проституток; он иногда на пять дней запирался с ними в банном заведении под названием “Ла Матта” и предавался там тем излишествам и извращениям, которые только могло придумать это самое продажное сердце и самый развращенный на свете ум»25.
По возвращении в Париж Филипп увенчал свое распутство тем, что превратил Пале-Рояль в огромный публичный дом…
Путешествие было ужасным. Трясясь на ухабах, дрожа от холодного ноябрьского ветра, задувавшего в карету, ссыльный герцог с грустью думал об оставленных им в Париже двух женщинах.
С тех пор как госпожа де Жанлис, занятая воспитанием вверенных ей детей герцога, могла лишь урывками удовлетворять его желание, Филипп Орлеанский завел двух ее заместительниц.
Поскольку только две женщины могли равноценно заменить в постели пылкую графиню, новыми избранницами герцога стали госпожа де Бюффон и англичанка госпожа Эллиотт.
Первая из них, урожденная Франсуаза-Маргарита Бувье де Серуа, называвшаяся Агнессой, вышла замуж за графа Луи де Бюффона, сына великого естествоиспытателя. Муженек ее был настолько глуп, что Ривероль назвал его «самой плохой главой из истории естествознания, написанной его отцом». Агнесса очень быстро покинула этого дурачка и стала доставлять удовольствия всем мужчинам, которые ее об этом вежливо просили.
Филипп Орлеанский приобрел для нее небольшой домик на улице Бле, куда стал ежедневно наведываться после обеда для того, чтобы отвлечься от политики.
Второй избраннице, Грейс-Долраймпл Эллиотт, было, как и Агнессе, двадцать лет. Белокурая, элегантная, остроумная, она обладала, помимо всего прочего, пламенным темпераментом, который очень подходил герцогу. Бывая в Монсо, она по нескольку раз в день скреблась в дверь комнаты герцога и просила его погасить пламя, полыхавшее у нее в потаенных частях тела. Филипп в ответ немедленно приглашал ее на канапе, радуясь случаю доказать этой прекрасной островитянке, что он отнюдь не был неприступен, как скала…
Но предпочтение он отдавал все же госпоже де Бюффон. Словно влюбленный школяр, герцог посылал ей любовные записки и осыпал ее подарками.
«Вы нежны и хрупки, как роза, – писал он ей. – В одном из ящиков стола, за которым я работаю, лежит прядь Ваших белокурых волос. Ваше очарование ни с чем не сравнимо…»
Очарование этой молодой женщины и в самом деле было столь велико, что оно захватило даже Марию-Аделаиду. Гордясь тем, что ее распутный муженек будет лежать в постели с такой изящной особой, герцогиня на коленях благодарила за это небо. Однажды она написала Филиппу такое вот любопытное письмо:
«Признаюсь Вам, что, узнав о Вашей связи с ней, я впала было в отчаяние. Зная Вашу неуемную фантазию, я испугалась и глубоко опечалилась, увидев, что Вы вступили в связь, которая может лишить меня Вашего доброго расположения. Поведение госпожи де Бюффон с того момента, когда Вы с ней сошлись, заставило меня, однако, усомниться в том, что мне о ней рассказывали. Я увидела, что она питает к Вам такую искреннюю привязанность и абсолютно не преследует никаких материальных интересов; кроме того, она так хорошо относится ко мне. И поэтому я не могу не интересоваться ею. Невозможно, чтобы тот, кто Вас по-настоящему любит, не имел прав на мое расположение. А посему она это право действительно имеет…»
Какая восхитительная жена!
В Вилле-Котре Филипп настолько скучал по госпоже де Бюффон, что вскоре направил к ней барона де Безенвиля.
– Скажите ей, чтобы она каким угодно путем прибыла сюда!
Спустя несколько дней, несмотря на категорический запрет короля поддерживать какие-либо сношения со ссыльным, Агнесса выехала из Парижа и, укрываясь от снегопада, отправилась в Нантей, где Филипп назначил ей свидание. Любовники были так рады тому, что снова видят друг друга, что, не стесняясь присутствия сопровождавших их лиц, «стали ласкать друг друга жадными руками». После чего они устремились в одну из комнат и бросились на большую кровать. Полученное ими при этом удовольствие было, видно, очень большим. Настолько большим, что, как рассказывал позднее один из слуг, «до самой ночи в доме раздавались сладострастные стоны»…