Праздник начался, когда на часах еще не было семи. Госпожа Эйе наняла на вечер двенадцать наиболее атлетически сложенных молодых людей, которых ей удалось отыскать в городе. Некоторые из них работали натурщиками в Королевской Академии художеств. Да и все остальные имели все необходимые для этого вечера достоинства. На полу был разостлан большой красивый ковер, сцена была обставлена предметами меблировки, необходимыми для того, чтобы актерам и актрисам, поклонявшимся Венере, можно было принимать на них позиции согласно системе Аретена.
После того как мужчины показали партнершам свою мужскую силу на ровном полу, они приступили к исполнению своих ролей и с большим удовольствием выполнили все фазы указанного ритуала, ко всеобщему удовольствию похотливо наблюдавших эти сцены зрителей. Воображение некоторых из них настолько разыгралось, что они, не дожидаясь окончания спектакля, поспешили исполнить свой тур в части этого “кипрского” праздника, который длился более двух часов и заслужил горячие аплодисменты всех, кто на нем присутствовал.
Госпожа Эйе так хорошо руководила своей труппой, что все до одного маневры были выполнены чрезвычайно точно и с большим умением.
По окончании спектакля были поданы прекрасные напитки и проведен по подписке сбор средств в пользу актеров и актрис, которые так превосходно сыграли свои роли.
Затем актеры удалились, а актрисы остались. Некоторые из них повторили с добровольцами из зрителей те партии, которые они столь умело исполняли.
Перед расставанием гостям подали шампанского. Подарки, которые зрители стали делать актрисам, и веселость последних сделали атмосферу праздника еще более непринужденной»52.
И такие приятные развлечения повторялись каждую ночь…
Однажды Теруань со своим любовником стали свидетелями довольно любопытной сцены. Надо сказать, что двери гостеприимного дома госпожи Эйе всегда были открыты. И вот однажды какой-то подвыпивший прохожий проник, никем не замеченный, в комнату, где некий мистер О’Тандер и красотка леди Ловитт на софе страстно предавались любовным забавам.
Увидев, как в комнату вошел неизвестный, любовники необычайно удивились и с негодованием уставились на него, понуждая убраться. А пьяный гуляка с улыбкой на лице уселся на стул, подпер ладонью подбородок и с интересом стал разглядывать эту влюбленную парочку.
– Продолжайте, продолжайте, – заплетающимся языком пробормотал он.
«Мистер О’Тандер, – писал автор “Сералей Лондона”,– поначалу так смутился, что не знал, что и сказать». Но потом, приподнявшись на локтях, воскликнул:
– Очень нагло с вашей стороны прерывать подобным образом занятия уединившихся людей!
Затем, оставив обнаженную леди на софе, схватил пьянчужку за шиворот и «начал кулаком вправлять ему мозги».
Истошные вопли перепуганного пьянчужки переполошили все находившиеся в доме парочки. Решив, что начался пожар, эти парочки стали выскакивать из комнат и сбегать по лестнице, совершенно не подумав о том, что неплохо было бы и одеться…
Некоторое время спустя Теруань пожелала побывать во Франции. Спинстер привез ее в Париж, где любовники стали вступать, если можно так выразиться, в многочисленные контакты с «миром разврата и разгула…» Однажды ночью на одной из оргий молодая женщина встретила шевалье Дубле, маркиза де Персан, и стала его любовницей.
С тех пор, находясь на содержании двух мужчин одновременно, Теруань сняла дом, наняла прислугу, купила экипаж, меха и стала называть себя госпожой Кампинадос. В 1785 году она завела себе третьего любовника. Им стал тенор Джакомо Давид. Однажды она чуть было не поехала с ним на гастроли в Италию, но певец, едва не потерявший голос после необычайно бурной ночи, тут же стремительно укатил из Франции в гордом одиночестве, вырвавшись из страстных объятий молодой люксембуржки.
Разочарованная Теруань вернулась со Спинстером в Англию, где снова с головой окунулась в ночные развлечения. Как-то раз за одну ночь ей удалось «измочалить десять мужчин, отобранных среди самых сильных в половом отношении жителей английской столицы, а потом прибегнуть к услугам некоей дамы, у которой, как утверждали, был хорошо подвешенный язык».
Этот неуемный темперамент украшал лондонские вечеринки на протяжении двух лет.
В 1786 году Теруань, очень любившая музыку, стала любовницей тенора Тендуччи, по которому в то время сходили с ума все женщины Европы.
Этот певец имел голос гораздо более сильный, чем у Джакомо Давида. Однако же, опасаясь за свое горло, после каждого «любовного дуэта» он тут же покидал постель и исполнял несколько рулад для тренировки горла. Убедившись в том, что с голосовыми связками все в порядке, он снова ложился в постель, где его ожидала Теруань с горящими глазами и страстным ртом.
После нескольких изнурительных ночей любовники уехали в Италию, где Анна-Жозефа вскоре стала любовницей одного банкира.
Тендуччи, который к тому времени напоминал свою тень, был безумно рад тому, что нашелся подходящий повод бросить эту «огненную самку». Скрывшись в Генуе, он без труда набрал свой первоначальный вес.
Предоставленная самой себе, Теруань, как говорится, «пошла по рукам». Кончилось тем, что как-то ночью, устав от постоянных поисков удовольствий, она попала в объятия некоего незнакомца, который «подпортил ей кровь»…
В 1789 году, когда было объявлено о созыве Генеральных штатов во Франции, она находилась в Неаполе. В надежде, что ей удастся испытать сильные чувства, «способные погасить пожиравшее ее пламя», она продала свои драгоценности и отправилась в Париж.
11 мая Теруань остановилась в гостинице «Тулуза», находившейся на улице Старых Августинцев. Для себя она решила, что «будет любить новую родину так же горячо, как любила мужчин».
Немного отдохнув после дороги, она посетила Пале-Рояль, являвшийся центром антимонархической агитации. Затем, надев зеленый костюм амазонки, отправилась в Версаль, где смешалась с толпой народа. Первое соприкосновение с народом принесло ей разочарование: прожив шесть лет в комфортабельных домах, в роскошной обстановке, с прислугой, в аромате духов, куртизанка обнаружила, что народ, из которого она, кстати, и сама вышла, очень дурно пахнет.
Для того чтобы продолжать посещать митинги и собрания бунтарей, которых она находила «страстными», Теруань заказала себе стек, полый набалдашник которого был наполнен ароматическими солями, позволявшими ей, как она выражалась, «нейтрализовать аромат третьего сословия».
После октябрьских событий она начала посещать политические клубы, а 10 января 1790 года создала свой клуб под названием «Друзья закона». Там она могла выступать по любому вопросу, входить в экстаз и, как выразился один историк, «познавать удовольствия любви, возбуждаясь от несчастий народа».
Для Теруань де Мерикур Революция обещала стать источником сладострастия…53
Ранним февральским утром 1790 года Теруань, облачившись в красную амазонку, плотно облегавшую ее тело, заявилась в «Клуб кордельеров» и потребовала, чтобы ее провели в зал заседаний. Стража узнала ее, и двери клуба мгновенно открылись перед ней.
Ее появление в зале было встречено аплодисментами, а Камилл Демулен, верный своей манере выражаться оригинально, воскликнул:
– Царица Савская пришла на встречу с Соломоном 54-го округа!
Теруань улыбнулась и, пройдя мимо плотоядно глядевших на нее членов клуба, поднялась на трибуну. В выспренном стиле она начала говорить пламенным голосом:
– Да, меня к вам привела ваша всем известная мудрость. Докажите же, что вы – Соломон, что именно вам надлежит построить храм и поспешите возвести здание Национального собрания. Таково мое предложение.
Члены «Клуба кордельеров», не сводя глаз с ее хорошо очерченной груди, встали и начали аплодировать ей.
– Разве могут, – продолжала она, – истинные патриоты далее мириться с тем, что исполнительная власть размещается в самом красивом дворце мира, а в то же самое время власть законодательная прозябает в палатках, проводя свои заседания то в «Зале малых забав», то в «Зале для игры в мяч», то в «Манеже», подобно голубке Ноя, которая не смела сесть на землю…
Этот несколько любопытный образ вызвал овацию слушателей. Члены клуба, прекрасно знавшие, куда следовало сунуть руку, аплодировали «красной амазонке».
Раздувая ноздри, Теруань продолжала:
– Последний камень застенков Бастилии был принесен в Сенат, и господин Камю, поместив его в архив, каждый день с восхищением глядит на него; то место, где стояла Бастилия, свободно. У пяти тысяч рабочих нет работы. Чего же мы ждем, знаменитые кордельеры, лучшие люди округов, патриоты-республиканцы, римляне, слушающие сейчас меня?! Скорее откройте подписку по сбору средств на строительство дворца Национального собрания на том месте, где стояла Бастилия!
Франция немедленно последует за вами, она ждет только сигнала. Пригласите самых лучших рабочих, самых знаменитых художников, объявите конкурс среди архитекторов, рубите ливанские кедры, сосны с горы Ида!..
– Рубить, рубить! – вскричали кордельеры, пожиравшие глазами прелести Теруань и готовые разорвать на куски одежду, которая скрывала от их взоров столь очевидные прелести выступавшей перед ними дамы.
Теруань, не догадываясь о том, что своим видом вносит смятение в умы слушателей, продолжала:
– Ах, если бы камни могли двигаться сами, но не для того, чтобы были возведены стены Тебессы55, а для того, чтобы создать храм Свободы! А чтобы украсить это здание, мы должны пожертвовать на это все наше золото и все драгоценные камни. И я первая подаю пример этому!
– Если будет нужно, мы пойдем за вами даже голыми! – воскликнул один кордельер.
– Браво! – поддержал его весь клуб.
– И гражданка – тоже! – добавил один из членов клуба с налитым кровью лицом.
Теруань не подозревала, к чему могла привести ее речь. Полная достоинства, она сказала:
– Вам было сказано: французы похожи на евреев тем, что они склонны к идолопоклонству. Пошлость ощущается чувствами: ей нужны внешние признаки, к которым привязывается ее культ. Отведите же взгляды ваши от павильона Флоры, от колоннады Лувра и взгляните на прекрасную церковь Святого Петра в Риме и Святого Павла в Лондоне. Истинный храм Вечности, единственно достойный ее, – это храм, где была провозглашена Декларация прав человека!
Утверждение по меньшей мере любопытное! Но кордельеры этого даже и не заметили, ибо все до единого были заняты тем, что мысленно раздевали бывшую куртизанку, про любовные похождения которой им было прекрасно известно.
Дрожащим от напряжения голосом, брызжа слюной, Теруань закончила свою речь такими словами:
– Французы в Национальном собрании провозгласили права человека и гражданина; это, несомненно, было зрелищем, на которое Высшее Существо смотрело с пониманием.
Вот те почести и восхваления, слушать которые ему намного приятнее, чем верхние и нижние октавы хоров, исполняющих псалмы Kyrie Eleison или же Salvum fac reginem…
Это неожиданное заключение было встречено бурными аплодисментами. Придя в необычайное возбуждение, члены «Клуба кордельеров» все до одного пожелали обнять прекрасного оратора. Теруань целовали, гладили и ласкали «как стая псов во время гона». Затем было принято решение, в котором Клуб заявил о своей поддержке внесенного гражданкой предложения. Дантон и Камилл Демулен, побившись об заклад, стали писать обращение к округам Парижа и департаментам.
Теруань вернулась домой счастливая…
Однако удовлетворение ее было недолгим. Утром следующего дня пресса взялась открыть кордельерам глаза на истинное положение дел. «Этот проект просто смешон, – писали газеты. – В то время как королевство пребывает в крайней нищете, о возведении какого бы то ни было храма не может быть и речи. Эти деньги лучше использовать на то, чтобы помочь обездоленным. Мадемуазель Теруань – всего лишь тщеславная куртизанка, желающая прославиться, а патриоты, проголосовавшие за ее предложение, стали жертвами ее обаяния».
Члены «Клуба кордельеров» повесили носы. Поддавшись очарованию сексуальной внешности прекрасной люксембуржки, они все оказались в очень незавидном положении.
Собравшись на срочное заседание, они приняли один довольно запутанный документ, который призван был удовлетворить всех. И в том числе их самих. Вот он:
«Собрание, заслушав председателя, предложившего выразить благодарность этой прекрасной гражданке за ее предложение, отмечает, что канон Совета в Маконе однозначно признал, что у женщин, так же как и у мужчин, есть душа и разум, и нельзя запрещать им так хорошо их использовать, как это делает мадемуазель Теруань, и что все, кто принадлежит к ее полу, всегда вольны предлагать то, что им кажется полезным для родины. Что же касается государственных дел, то, поскольку мадемуазель Теруань была допущена в окружное собрание только с правом совещательного голоса, Собрание было некомпетентно для того, чтобы принимать решение; и посему голосование считается недействительным».
Кому-то покажется забавным или даже смешным то, что патриоты ссылались на религиозный документ для того, чтобы доказать, что женщины имели право делать Революцию. Но время тогда было такое, что это являлось отнюдь не единственным противоречием…
Обозленная этой неудачей, Теруань решила доказать этим насмешливым патриотам, а заодно и всем роялистам, нападавшим на нее в своих газетенках, что с ней необходимо считаться.
И она стала любовницей Дантона, Камилла Демулена, Варнава, Популюса, Мирабо, а также значительного числа других депутатов Законодательного собрания.
Именно таким, свойственным только ей способом она захотела доказать всем, что была настоящей санкюлоткой…
Фабр д’Эглантин