Но самую удивительную операцию с письмом Чернов произвел при изложении пути его пересылки: «Они послали письмо Ане через шведов (автор делает примечание – Густав V), а не через фрейлину (т. e. ту же Васильчикову)». Каждому должна бросаться в глаза несуразица: как могли «американец», «Макс и Вики» 25 июня пересылать письма через Васильчикову? На деле в письме значится, что родственные письма были направлены «Ане через одного шведа – нарочно ей, а не фрейлине – никто не должен об этом знать». Совершенно очевидно, что под фрейлиной, находящейся в Петербурге, не может подразумеваться берлинская Васильчикова…
3. Посланец датского короля
Продолжим обозрение тех перспектив сепаратного мира, которые раскрывали перед русской властью эмиссары, прибывшие из-за кордона. 9 июля, по ходатайству датского посланника, Николай II принял датчанина Андерсена, который был, – отмечает «дневник» министра ин. д., – «давно известен Государю, будучи в близких отношениях ко всему датскому королевскому дому». Андерсен посетил и вдовствующую Императрицу, которая записала в свой дневник 9 июля: был «мой милый Андерсен. Он находит, что надо заключить мир». Андерсен был «лично знаком» и имп. Вильгельму и в прежнее время считался сторонником Германии13. В изложении «дневника» министра ин. д., со слов Сазонова, которому Царь рассказал содержание своей беседы с Андерсеном, последняя носила скорее информационный характер. Андерсен, привезший письмо от датского короля с просьбой выслушать устный доклад подателя письма, рассказал, что он недавно посетил Германию, был принят Вильгельмом и виделся неоднократно с Бетман-Гольвегом и фон Яговым. По настроению своему немцы, характеризовал Андерсен, делятся на два разряда: одни следуют примеру Императора, находящегося под сильным влиянием адм. Тирпица, опьянены военными успехами последних месяцев и полны надежд на «неограниченное торжество» Германии; другие, к которым принадлежат канцлер и министра ин. д., опасаются, что Германия не выдержит крайнего напряжения и поэтому стоят за скорейшее заключение мира, причем одни (большинство) мечтают о заключении отдельного мира с Россией, другие находят более выгодным сойтись с Великобританией.
Доклад Андерсена не ограничился устной информацией, он передал Царю письменное «резюме» бесед, которые он имел с Вильгельмом и рейхсканцлером, – резюме, которое не оставляет сомнения в том, что Андерсен являлся не столько информатором, сколько посредником, ставившим задачей своей предложить обеим сторонам «услуги» Христиана X «для дела общего мира». «Продолжая мои прежние усилия и согласно желанию Е. В. (датского короля), я прибыл в Берлин 16 марта (н. ст.), – начинает свою записку Андерсен. – Передав Императору приветствие датского короля, я коротко изложил чувства, которые побудили Е. В. предложить свои услуги в интересах мира… Е. В., находясь в дружеских отношениях с императором, является близким родственником русского императора и английского короля. Этот факт… достаточно оправдывает его выступление с предложением посредничества… Император сказал… (что) он охотно выслушает всякое предложение, которое они (враги) пожелали бы представить ему через датского короля. Он прекрасно знает, что король не может быть заинтересованным в сепаратном мире… что лучшая дорога к миру пролегает через доброе сердце Царя… впрочем, он не имеет возражений против того, чтобы начала Англия… Но грядущий мир должен быть миром длительным, заключенным на базисе, достойном германского народа и принесенных им жертв…»
Надо думать, что берлинская и петербургская беседы носили характер предварительного зондирования и только. Никакого вопроса о сепаратном мире России с Центральными Державами не ставилось, как утверждает австрийский министр Буриан, будто бы хорошо осведомленный о миссии Андерсена. К числу произвольных утверждений этого мемуариста следует отнести его сообщение, что Андерсен дважды посетил Петербург и что если в первый раз (непосредственно после беседы с Вильгельмом) Царь отверг всякую мысль о сепаратном мире, то во второй раз (в июле) Андерсен, хотя его миссия осталась безрезультатной по-прежнему, заметил «меньшую враждебность» в отношении Германии. Семенникову представляется «вероятным», что датский король принял на себя посредничество «если не по просьбе, то хотя бы с согласия Романовых». Из каких данных вытекает это «вероятно»?
4. Банковские пацифисты
Гораздо более определенный характер, нежели миссия нейтрального третчика, носило почти одновременно с ней выступление в порядке частном, но не секретном, в Стокгольме б. директора Deutsche Bank Монквица. «В разговоре с одним русским, коему, очевидно, поручено было мне это передать, – телеграфировал Неклюдов Сазонову 7 июля, – директор упомянутого банка высказал горячее желание берлинских правительственных кругов добиваться отдельного мира с Россией. Во всей Германии чувствуется-де бесцельная борьба с восточной соседкой, против которой якобы не питают никакой злобы; Германия готова была бы предложить России для замирения то, что издавна составляло историческую нашу цель, а именно Константинополь и проливы, вознаградив Турцию Египтом». «То же лицо14, – телеграфировал Неклюдов через неделю, – вызванное Монквицем в Мальмэ, передало мне следующий разговор, имевший характер прямого предложения». Упомянув о двух партиях, которые имеются в Германии (см. информацию Андерсена), и о том, что Англия делает Германии мирные предложения, и что Англия и Франция проливов России не дадут, Монквиц говорил, что партия, к которой он принадлежит и которая сочувствует России, готова сделать так, чтобы проливы стали «русско-германско-турецкой территорией при совершенном срытии укреплений». Дальше речь шла об исправлении галицийской границы, предоставлении России займа от 5—10 мил. мар. Посредник указывал, что переговоры надо начать через частных лиц, «не компрометируя официальной дипломатии обеих стран», немедленно, так как после наступления и взятия Варшавы трудно будет объяснить германскому общественному мнению необходимость столь серьезной уступки России. Монквиц намечал и уполномоченных для переговоров – гамбургского банкира Варбурга, шведского финансиста Бендельсона и с русской стороны «выдающегося финансиста», имени которого в документе, к сожалению, нет…
Русский посол по первому впечатлению на предложение директора Deutsche Bank посмотрел, как на очередную попытку внести лишь рознь среди союзников. Он ответил, что «едва ли из планов Монквица что-либо выйдет», и выразил Сазонову уверенность, что «все вышеизложенное уже передано англичанам, как якобы русские предложения сепаратного мира. Позволю себе выразить мнение, – телеграфировал посол, – что подобные маневры немцев должны бы быть немедленно сообщаемы союзниками друг другу». Однако в письме, последовавшем через три дня, Неклюдов считал уже, что «предложения эти носят довольно серьезный характер, ибо такое лицо, как директор Deutsche Bank Монквиц, не стало бы действовать по собственному почину».
Такую оценку подтвердило то, что 7 августа министра ин. д. в Петербурге посетил шведский банкир Кюльберг с «весьма горячим рекомендательным письмом» Неклюдова. Кюльберг, покончив с финансовой стороной русско-шведских отношений, перешел к распространившимся слухам о возможности мирных переговоров между Россией и Германией. «Г-н Кюльберг спросил бар. Шиллинга, – говорится в подневной записи министра ин. д., – знает ли он о том, что через банковских деятелей А. В. Неклюдову были сделаны в этом отношении некоторые предложения, и не думает ли он, что самым подходящим способом наладить подобные переговоры было бы обсуждение возможных мирных условий банковскими деятелями с обеих сторон, съехавшимися в нейтральной стране. Бар. Шиллинг ответил, что ни о каком отдельном мире между Россией и Германией речи быть не может, и что, когда в Германии сочтут время наступившим для мирных переговоров, необходимо будет обратиться с таковыми ко всем союзникам зараз. Кроме того, бар. Шиллинг сказал, что вопрос не в том, кто должен сыграть роль посредника при переговорах – будь то банковский деятель, или дипломат, или любое частное лицо, – важно лишь одно, чтобы такой посредник обладал надлежащими полномочиями со стороны германского правительства и обратился также к правительственному представителю союзников. Иначе будут лишь пустые разговоры между безответственными людьми, а не серьезные переговоры… Г-н Кюльберг… спросил, думает ли бар. Шиллинг, что при соблюдении указанных условий переговоры через банковских деятелей могли бы иметь вероятие на успех. Бар. Ш. ответил, что не знает, насколько Германия была бы в настоящую минуту склонна согласиться на те условия, которые, по мнению союзников, должны лечь в основу всякого соглашения и без удовлетворения которых союзники едва ли согласятся заключить мир. Во всяком случае, почин таких серьезных предложений должен был бы исходить из Германии. Г-н К. сказал, что через два дня возвращается в Швецию, но предполагает быть снова в Петрограде недели через две и просил разрешения вновь посетить бар. Шиллинга».
Невозможно предположить, что Сазонов, отрицательно относившийся к мысли о сепаратном мире, не доложил Царю телеграммы Неклюдова, тем более что предложение директора Deutsche Bank было сообщено в Ставку и тамошний представитель министра ин. д. Кудашев писал своему шефу, что начальник штаба Янушкевич отнесся очень отрицательно к этим разговорам15.
Слухи о посредничестве Монквица распространились широко при содействии самих «немецких агентов», говоривших, что Россия после боя в районе Вислы заключит сепаратный мир, по которому она получит проливы, а Германия Польшу (эту пропаганду Неклюдов отметил еще в телеграмме 10 июля). О миссии Монквица сообщал в Афины 20 июля и греческий поверенный в Петербурге, добавляя, что «никаких последствий это предложение не имело». Отклик можно найти и в речи члена Думы кн. Мансырева 4 августа, утверждавшего, что во «влиятельных петроградских салонах» пропагандируется идея сепаратного мира, по которому Прибалтийский край должен отойти к Германии, причем Россия будет компенсирована Галицией. Сазонов счел нужным парализовать ходившие слухи и заявить представителям печати 9 августа, что «попытки наших врагов возбудить переговоры о сепаратном мире встречены во Франции и у нас совершенно отрицательно».
Если попытки Монквица не имели никаких последствий, то это явилось результатом твердости не только русского министра ин. д., но и самого Царя, с большой определенностью высказавшегося в письме к жене 9 сентября: «Здесь (т.е. в Ставке) я могу судить правильно об истинном настроении разных классов народа: все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца, и никаких сомнений на этот счет не высказывается. Это мне официально говорили все депутации, которые я принимал на днях, и так это повсюду в России».
5. Гофмаршал Эйленбург
До приезда Васильчиковой в Петербург можно отметить еще одно мирное предложение, шедшее из Германии и довольно отчетливо характеризующее отношение Царя к вопросу о преждевременном мире. Оно должно быть отмечено уже потому, что о нем говорилось в Чрезв. След. Комиссии, когда давал свои показания Милюков.
Касаясь попыток «повлиять на Царя», находивших «почву в окружающих», Милюков упомянул о письменном обращении со стороны «какого-то графа, придворного Двора, имп. Вильгельма», в котором «в очень осторожных выражениях» намекалось на «возможность восстановить дружеские отношения, если Царь захочет…» «В ответ на это письмо было категорическое заявление, что никакого ответа не будет, хотя проект ответа был заготовлен, осторожный, дипломатический проект, но ответ был отвергнут только потому, что Царь сказал, что отвечать не желает». Здесь обнаружилась вся беспомощность Комиссии. Свидетель не помнил ни времени получения письма, ни имени отправителя. На вопрос члена Комиссии Смиттена: «Каким образом найти нить и пути, чтобы установить содержание письма», Милюков ответил: «Это письмо есть в мин. ин. д. со всеми подлинниками, с проектом ответа и резолюцией».
Письмо это было отправлено обер-гофмаршалом берлинского Двора гр. Эйленбургом русскому министру Двора гр. Фредериксу, с которым Эйленбург был связан 30-летними дружескими отношениями. Комментаторы поспешили поставить письмо в непосредственную связь с командировкой Васильчиковой – оно «подготовляло почву для приема». Письмо Эйленбурга, по рассказу Палеолога, было доставлено в Петербург неизвестным эмиссаром и переслано обычной почтой адресату (очевидно, в конце ноября или в первых числах декабря). Странный способ доставки важного письма при возможности иными путями сноситься с «немецкой партией» при Дворе. Письмо было передало Фредериксом Царю, причем министр Двора разъяснил, что Эйленбург не мог сделать подобного шага без особого поручения Вильгельма16. Николай II поручил министру ин. д. составить проект ответа. На другой день, когда Сазонов доложил этот проект (в нем говорилось: если Эйл. искренно сочувствует миру, то он должен убедить Вильгельма обратиться со своим предложением ко всем четырем союзникам, без чего не может быть никаких переговоров), Царь в конце концов признал, что письмо должно остаться без ответа, так как всякий ответ, как бы безнадежен он ни был, мог быть истолкован как согласие на переписку.
6. Васильчикова в Петербурге
Наконец 4 декабря в Петербурге появилась сама Васильчикова. Семенникову представляется наиболее достоверной та версия, которую дал б. мин. вн. д. Хвостов о деятельности Васильчиковой, и он скептически относится к записи Палеолога, сделанной со слов Сазонова. Мое впечатление иное. Хвостову свойственно было какое-то особое гаерство, приводившее к тому, что он не только склонен был приписывать себе не существовавшую инициативу, но и с легкостью просто измышлять факты. Сам Хвостов в официальной беседе с председателем петербургского Общества, редакторов органов периодической печати Гессеном охарактеризовал себя «человеком без задерживающих центров», а его соратник и друг, сделавшийся врагом, Белецкий, в Чр. Сл. Комиссии «темперамент» Хвостова определил так: зайчики прыгали в мозгу этого «дегенерата…» Между тем запись французского посла при всех своих «неточностях» очень близко подходит к тому, что занесено в официальном «дневнике» министра ин. д. (опубликован после выхода книги Семенникова). Последняя запись, непосредственно регистрировавшая факты, заслуживает, естественно, наибольшего доверия. Она устраняет некоторые кривотолки…
Но прежде несколько слов о самом приезде вестницы из вражеской страны. 1 декабря посол в Стокгольме прислал «весьма доверительно» телеграмму «лично» Сазонову: «Здесь проезжала… из Австрии и Германии известная вам Маша Васильчикова. По старинному знакомству она провела в нашем доме несколько часов. Старалась убедить нас, что нашим пленным в Германии живется отлично, и что они только и мечтают о скорейшем мире, что между русскими и сербскими пленниками в Австрии существует вражда, что ей пришлось быть невольной свидетельницей разговора двух англичан, которые будто бы говорили, что главный враг Англии – это Россия и тому подобные выученные нелепицы. Ввиду такого настроения фрейлины В., а также и дошедших до меня ранее сведений о каких-то бестактных письмах, посылавшихся ею из Германии высоким особам, я ей никакой рекомендации к пограничным властям не дал». Показательно, что Царь на этой телеграмме сделал надпись: «правильно».
В первом издании своей работы Семенников с некоторой осторожностью делал предположение, что Васильчикова приехала как бы с санкции Ал. Фед., действовавшей в «полном контакте» со своим братом, вел. герц. Гессенским: «вполне… вероятно», что принц «успел заручиться согласием своей сестры на благосклонный прием Васильчиковой». Поводом для такого предположения служила «загадочная история с пропуском ее в Россию». 2 декабря при переезде границы Васильчикова подверглась допросу в штабе VI армии на северном фронте и показала, что, получивши из России известие о смерти матери, она «добилась при содействии вел. герц. Гессенского и за его поручительством разрешения выехать в Россию сроком на три недели с тем, что в случае, если она не вернется, то ее имение будет конфисковано». Сообщая, что В. предполагает выехать назад «через 15—12 дней», нач. шт. ген. Бонч-Бруевич 6 декабря запрашивал Алексеева: «Надлежит ли допустить Васильчикову выехать за границу, и в утвердительном случае, можно ли подвергнуть при выезде самому тщательному опросу и досмотру». Алексеев положил резолюцию: «Пропустить можно. Опрос учинить можно, а досмотр только при сомнении. Нет надобности наносить лишнее унижение, если в этом не будет надобности». Следовательно, заключает комментатор, или о проезде В. в Ставке было известно раньше, или Алексеев снесся по прямому проводу с Царским Селом о пропуске В. и получил авторитетное указание свыше – «вполне возможно» от А. Ф., так как Император был в это время на юге. Комментаторы не обратили внимания на то, что в запросе Бонч-Бруевича речь шла лишь об обратном проезде Васильчиковой. Пропуск ее не вызывал сомнений в силу уже самой личности «Маши Васильчиковой», близкой по прошлому не только Царской семье, но и верхам петербургского общества17. Очевидно, никаких специальных распоряжений о Ваеильчиковой не было дано.