Мотька невольно засмеялся, оценив шутку по достоинству. Борисов вообще был парень ничего, хотя болтун известный. И к Мотьке был расположен, несмотря на то что подкалывал всё время. А благоволение повара в экспедиции что-нибудь, да значит. К тому же Борисов надо всеми трунил, такой уж характер.
– Шёл бы ты… – отсмеявшись, попросил Матвей по-прежнему миролюбиво.
– Да я-то пойду-у… – почёсывая живот под тельняшкой, протянул тот. – Только Марго велела тебя найти.
– Зачем?
– Иди и спроси у неё. Наверняка опять хочет заняться эксплуатацией несовершеннолетних.
Идти не пришлось. Маргарита собственной персоной уже стояла за спиной у Борисова, закуривая очередную сигарету. Мотя слышал, как она сама со вздохом жаловалась: мол, привычка кочевой экспедиционной жизни, попробуй откажись. Она ведь без малого четверть века по экспедициям, что правда, то правда…
– Матвей, надо бы сводить девочек на экскурсию, – сказала Марго, уголком рта выпуская дым в сторону. – Показать Мангуп, рассказать подробно. У тебя, я знаю, это неплохо выхо-дит.
– Маргарита Борисовна-а, ну что я-то опя-ать?.. – Мотя картинно уронил лицо в тетрадь и, не поднимая головы, промычал тоскливо: – Пусть другой кто…
– Не опять, а снова. Мотя, давай не упрямься. Я бы сама. Но мне срочно кое-что решить нужно… Давай-давай!.. Матвей! С таким-то именем тебе сам Бог велел…
– Иди, Матфей ты наш! Отложи свои вирши. – Это опять Борисов, вечно он Маргарите подпевает.
– Какие ещё «вирши»… – Мотя уже почти свирепо смотрел на приятеля.
– Сказанье, точно. Сказанье своё отложи. «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…» – вновь с завыванием продекламировал Борисов.
– Борисов, хорош зубоскалить! – пресекла насмешки Марго. – Ишь разошёлся! Пока ты тут Пушкина цитируешь, у тебя там суп выкипает!..
– Давай, «человек работающий», иди к своим кастрюлям, – послал Борисова обрадованный поддержкой Мотя. – Номо ergaster, пф-ф…
– А ты, а ты… – не ожидавший от Мотьки такого коварства, зазаикался Борисов. – Хомо иеромонахус… Вот кто ты после этого! – крикнул он, удаляясь.
– Почту за честь! – хохотнув, проорал в ответ Мотька.
– Артисты… – сквозь зубы процедила Маргарита, провожая повара взглядом.
Глаза её смеялись. Затянувшись, она медлено выпустила дым в сторону, снова повернулась к Моте.
– В прошлое воскресенье иностранцев этих ваших водил, в позапрошлое тоже какие-то гуманоиды приезжали… – набычившись, бурчал тот. – Я вообще тут первый год, есть ведь эти… старожилы.
– У тебя получается, – отрезала Марго. – Аспиранты вниз ушли. Кому ещё я могу сейчас это поручить? Не Борисову же?
Борисову, хе! Это Марго умела – вроде и лестное сказать, но и не слукавить. И не подкопаешься. Мотя невольно улыбнулся. Этот артист нарассказывает баек! Пусть компоты варит, вот компоты у него отменно получаются. Если сахару не пожалеет, конечно, жмотский жмот.
Марго, держа за крышку свою пепельницу – консервную банку из-под кильки, – вжала в неё окурок. Низким голосом, проникновенно так выпустила последнюю обойму:
– Я тебя прошу!
«Прошу»… Уф! Пришлось повиноваться. Потрёпанные кеды болтанулись в воздухе и, очертив два полукруга, воткнулись резиновыми носками в землю. Мотя сел на корточки, сунул в палатку тетрадь. Поднялся, смущённо одёрнул задравшуюся рубашку: девчонки, все шесть, уже ждали его у стола с керамикой.
Покровительственно хлопнув Мотю по плечу, Маргарита представила его публике как лучшего экскурсовода экспедиции. «Ну уж это чересчур!» – подумал он, не поднимая глаз, машинально наматывая на палец сорванную травинку. Однако возражать резонов не было. Сдёрнул туго накрученный стебель, щелчком отбросил в сторону:
– Идёмте!
Размашисто зашагал впереди. Практикантки, переглядываясь и шушукаясь, потянулись следом.
4. Хомо иеромонахус
Нина опустилась на траву. Легла, закинув руки за голову, глядя в небо, мягко уплывая в сияющую голубизну. Под лопатками, словно палуба, покачивалась, вращалась земля.
Прикосновение – лёгкое, щекотное. Сквозь полудрёму не сразу сообразила: кто-то водит травинкой по её щеке. Потом словно быстрое облако прикрыло на мгновение солнце: этот кто-то наклонился над нею сверху.
Дрогнув ресницами, она распахнула прикрытые веки. Лицо юноши – у самых глаз, в ореоле солнечного света, путаница волос, красные на просвет уши, светлый, едва заметный шрам на подбородке. Матвей. Наклонился близко, смотрит пристально, не моргая…
Онемевшим затылком она вновь почувствовала, как уплывает из-под неё земля. Качались соцветия, пульсировал, набухая запахами трав, воздух, кружилась вселенная. Наконец сквозь крещендо цикад донеслось будничное:
– Ну что, идём? Скоро ужин, пора в лагерь возвращаться.
Она села, отряхивая с блузки сухие былинки. Сказала негромко, чувствуя, как невольно розовеют щёки:
– Вы идите. А я ещё траву хотела пособирать – в чай добавим. Душицу, лимонник… – она поднесла к лицу растёртое в ладонях душистое жёлтое соцветие, прикрыла глаза. – М-м-м, лимонник, обожаю! Как пахнет-то чу́дно! – шумно втянув воздух, Нина блаженно улыбнулась. – Идите же. Я скоро, я вас догоню…
– Не заблудитесь… э-э-э… не заблудишься?
Ломкий мальчишеский басок. На «вы» начал… Он же совсем мальчишка, десятиклассник.