Глава 5. Цена медали
На обратном пути из Норвегии в Россию, в самолете Осло – Москва на моих глазах российский фристайлист Сергей Шуплецов за пять тысяч долларов расстался со своей первой и единственной серебряной олимпийской медалью. «Очень нужны деньги», – сдавленным голосом произнес он, и на скулах заходили желваки.
Год спустя Сергей погиб в автокатастрофе. Я же, порой вспоминая о нем, как наяву вижу именно эту грустную картинку…
Возможно, когда таких медалей несколько, расстаться с одной, тем более за солидную компенсацию, – не такая уж большая потеря. Но практика говорит об ином. Олимпийское золото для человека, который его выиграл, – бесценно. И ни одна награда в мире не идет с ним ни в какое сравнение.
Объяснить феномен Олимпийских игр мир пытается на протяжении многих десятилетий.
– Я до сих пор не могу понять, что это такое, – говорил выдающийся тренер по фигурному катанию Валентин Николаев, подготовивший вместе с Галиной Змиевской двух олимпийских чемпионов – героиню Лиллехаммера Баюл и Виктора Петренко, выигравшего в 1992-м в Альбервилле. – У меня высшее техническое образование. Знаю и могу объяснить, почему самолеты летают. Но когда смотрю на самолет, то по-человечески не понимаю, почему «это» не падает на землю. Так и с Олимпийскими играми. Все их отличие от любого крупного турнира заключается лишь в отсутствии рекламы на бортах. Судьи те же, участники те же, программы те же. А турнир совершенно другой. И напряжение на этом турнире несравнимо ни с чем.
Об Олимпийских играх трудно писать достоверно, наблюдая за ними со стороны. Сопричастность – в любом качестве, будь ты журналист, врач или велосипедный техник, – кружит голову, притягивает, отравляет душу единственным желанием: увидеть победу своего спортсмена. Возможно, поэтому на то время, что продолжаются олимпийские баталии тех или иных Игр, все остальные события на планете уходят на второй план.
Олимпийские интервью, взятые сразу после победы, в которых спортсмен обстоятельно рассказывает о том, как именно боролся и побеждал, – редкость. Как правило, все говорят одно и то же: «Счастлив. Ничего не помню».
И то и другое – неправда. В большинстве случаев у чемпиона остается лишь одно желание: закрыть глаза и ни о чем не думать. И полное опустошение.
Еще тяжелее бывает тем, кто проиграл…
Олимпийское золото – страшная вещь. Оно неизменно ломает жизнь на «до» и «после». По одну сторону, на этапе восхождения – нечеловеческий труд и великая цель. По другую – уже совсем другая жизнь и недопустимость мысли, что ты можешь стать вторым.
Возможно, я никогда в жизни не поняла бы этого, если бы сама не прошла через олимпийскую мясорубку в 1976-м. Но, как бы то ни было, в Лиллехаммере не приходилось сомневаться, что все великие фигуристы-профессионалы, временно вернувшиеся в большой спорт как раз перед теми Играми, приехали туда именно за победой. Двукратная олимпийская чемпионка Катарина Витт. Победители Игр-1988 Брайан Бойтано, Екатерина Гордеева и Сергей Гриньков. Триумфаторы Альбервилля Наталья Мишкутенок и Артур Дмитриев, Виктор Петренко. Британцы Джейн Торвилл и Кристофер Дин, выигравшие олимпийское золото в 1984-м в Сараево…
Проиграли все, кроме Гордеевой и Гринькова.
* * *
Пожалуй, здесь необходимо отступление.
Моим любимым спортивным журналистом всегда был Станислав Токарев. Когда в середине восьмидесятых меня взяли внештатным стажером в газету «Советский спорт», он работал там же. И вот однажды, закончив работать, мы вместе двинулись в сторону метро. У Токарева сильно болела нога, он шел, опираясь на палку, и всю дорогу допытывался у меня, на кой черт мне вообще нужен этот хлеб. По его словам – горький и неблагодарный.
Несколько лет спустя, когда Токарева уже не стало, в одной из его книг я обнаружила слова: «Бывает, идет на старт тот, кто тебе дорог, ты сердцем чувствуешь приближение неудачи и не имеешь права отвести взгляд. И нет большего горя, чем видеть несчастье друга и писать о нем».
Спорт в этом отношении – жестокая штука. Победа Гордеевой и Гринькова в Лиллехаммере заставляла ликовать, а поражение Мишкутенок и Дмитриева рвало душу. Восторг, вызванный выступлением Оксаны Грищук и Евгения Платова, переплетался с отчаянием: именно к этой медали почти двадцать лет безуспешно шли Майя Усова и Александр Жулин…
В день танцевального финала в Хамаре я так и не смогла вернуться обратно в Лиллехаммер. Последний автобус давно ушел, я же сидела на полу под дверью раздевалки и ждала, когда оттуда выйдут Майя и Саша. На часах было полвторого ночи, журналисты и участники давно разъехались, завершив танцевальную пресс-конференцию, на которой серебряные призеры Игр так и не появились. И я совершенно искренне не понимала, как можно уйти, не поглядев в глаза и не сказав какие-то слова поддержки тем, кто проиграл.
Что говорить людям, жизнь которых только что на моих глазах разлетелась в мелкие куски, я не знала. Да и говорить ничего не пришлось: так и не дождавшись фигуристов, я уехала из Хамара самым ранним автобусом, чтобы вернуться туда снова ближе к вечеру на выступления фигуристок-одиночниц и заранее запланированное интервью с еще одним проигравшим – Кристофером Дином.
О беседе мы договаривались еще до финала, и у меня не было никаких сомнений в том, что Дин не придет. Он был слишком раздавлен проигрышем. Как и Джейн. За месяц до Игр, выиграв чемпионат Европы, фигуристы говорили, что готовы к любому развитию событий. В том числе – к поражению. Но когда Торвилл и Дин стояли в Лиллехаммере на третьей ступени пьедестала, было слишком очевидно, что они были готовы к поражению в любой день, кроме этого…
На интервью Дин пришел. Сел рядом со мной на трибуне и уже спокойно сказал:
– Мы все равно ни о чем не жалеем. Дело ведь не только в медалях. А прежде всего в вызове – самим себе. Знаете, когда мужчина в возрасте влюбляется в молоденькую девушку, он во всем старается прыгнуть выше головы, совершенно не думая в тот момент, насколько оправданно его поведение в глазах окружающих. И чем бы ни кончилась такая любовь, воспоминания о том времени, когда ты был способен ради чего бы то ни было становиться лучше, сильнее, самоотверженнее, остаются на всю оставшуюся жизнь. Так и мы. И не самое главное, что взаимности не получилось…
Похожий разговор состоялся у меня и с Бойтано. С ним, как и с английскими танцорами, я познакомилась за год до Лиллехаммера – на чемпионате мира в Праге. Бойтано рассказывал, что с большим интересом работает комментатором, иногда пишет газетные колонки в USA Today. Тогда же он произнес зацепившую меня фразу:
– Журналисты обычно предпочитают чемпионов и штампуют в общем-то похожие друг на друга интервью. На мой взгляд, гораздо интереснее в этот момент взять в оборот проигравшего.
Эти слова я напомнила ему в Лиллехаммере. Бойтано грустно усмехнулся:
– Наверное, мне не стоило снова лезть в это пекло… Нам часто кажется, что мы никогда не будем похожи на людей старшего поколения. Не будем одеваться так, как они, не будем так рассуждать. Многие предупреждали меня, что я делаю ошибку, возвращаясь в любительский спорт. И в глубине души я был абсолютно уверен, что им просто не дано понять, чем я руководствуюсь. Я чувствовал себя сильным, намного сильнее, чем был шесть лет назад. У меня появился опыт, которого не могло быть и не было в Калгари…
Но только сейчас я по-настоящему понял причину своего поражения. Спортсмен должен жаждать борьбы, а я жаждал только победы. И когда понял, что уже не смогу за нее бороться, то, естественно, расстроился, но трагедией, какой по идее должно было стать поражение – и какой оно всегда было для меня, – это поражение не стало. Более того, я был абсолютно доволен многими вещами: тем, как прыгал, что все-таки неплохо справился со всей программой в целом. Но все мои маленькие успехи просто смешны на том фоне, на котором вели борьбу остальные фигуристы. И даже не только призеры…
* * *
Нечеловеческую боль в глазах проигравших в Лиллехаммере я помню до сих пор. Помню, как в день лыжного мужского марафона, точнее, ближе к вечеру, когда Владимир Смирнов – русско-шведский казах, как шутливо называли его друзья и журналисты, поскольку официально Смирнов выступал именно за Казахстан, а постоянно жил в Швеции, – выцарапал все-таки золото, а кумир всей Норвегии – трехкратный олимпийский чемпион Альбервилля Вегард Ульванг – остался девятым, на кухню, где мы с Кулаковой, Сметаниной и Скобликовой отмечали «свою» победу, заглянул хозяин дома. В руке он держал запыленную бутылку домашнего самогона.
Пили мы тогда за Смирнова и Ульванга. Хотя героем Игр стал совсем другой норвежец – Бьорн Дэли.
– Я никогда не буду болеть за Дэли, – упрямо стучал по столу кулаком хозяин. – Ульванг – он настоящий. Парень с севера. Все, чего добился, – заработал сам. Своим трудом и упорством. А Дэли – южанин. А это… – хозяин раздраженно поморщился, – как у вас – грузины. Я знаю, что говорю! В юности несколько лет учился в инженерно-строительном институте в Санкт-Петербурге. Тогда он назывался Ленинградом, но это не важно… Южные люди не умеют заставлять себя тяжело работать. Да, Дэли талантлив. Много выиграл. Но для меня он никогда не встанет вровень с Ульвангом. Да и со Смирновым тоже.
Норвежец опрокинул очередную стопку, немного помолчал…
– Я рад, что Смирнов выиграл. Нет, правда. Уж если не Ульванг…
* * *
…В память о той Олимпиаде на моей московской кухне до сих пор висят занавески, которые я сшила, вернувшись из Лиллехаммера. Точно такого же цвета и фасона – с подхватами из толстых, заплетенных в косу матерчатых жгутов – как на кухне того маленького и гостеприимного норвежского деревенского дома. И каждый раз, когда на них падает взгляд, я вспоминаю последний вечер, пожилого хозяина, искренне болевшего за наших спортсменов, и его слова, сказанные нам на прощание, когда уже были подведены медальные итоги Игр:
– Все-таки Норвегия – очень маленькая страна. Это справедливо, что она проигрывает великой России…
1996 год. Атланта
Глава 1. Бардак вселенского масштаба
В день закрытия Игр в Атланте все журналисты пресс-центра с напряжением ждали выступления президента Международного олимпийского комитета Хуана Антонио Самаранча. По уже сложившейся на нескольких Олимпиадах традиции он неизменно вставлял в свою прощальную речь слова: «Эти Игры были лучшими в истории». В этом и заключалась интрига: скажет Самаранч нечто подобное в этот раз или нет?
Он сказал. Формально прилагательного «лучшие» в его речи не было. Но там тем не менее хватало иных хвалебных эпитетов. И пресс-центр, услышав это, хором взвыл в возмущенном негодовании.
Незадолго до моего отъезда в Атланту в редакцию «Спорт-Экспресса» приехал американский журналист – собственный корреспондент журнала Sports Illustrated Джефф Лилли. Он готовил большой блок интервью с российскими коллегами на тему грядущей Олимпиады. В качестве одного из собеседников ему и подсунули меня – как олимпийскую чемпионку.
На вопрос американца о том, что я думаю по поводу Игр в Атланте, я необдуманно ляпнула:
– Ничего хорошего. Насколько мне известно, основное население Атланты – это негры. Как показывает мой личный опыт, когда за организацию чего бы то ни было берутся черные, порядка не жди. У большинства из них слишком приблизительные представления как о дисциплине, так и о пунктуальности.
Джефф аж подпрыгнул: «Елена, я тебя умоляю, не произноси таких слов. Я не могу написать слово „негр” в своем материале!»
Я пожала плечами.
– Мне-то что за дело? Не можешь – найди другие слова. Ты же спросил меня, что я думаю? Вот именно это я и думаю. По крайней мере у меня нет никаких оснований считать иначе…
* * *
Выбор Атланты в качестве столицы Игр-1996 многим казался странным. До 1984 года Игры для стран-хозяев были, пожалуй, лишь делом престижа и отличной возможностью дать мощный толчок развитию спорта в целом. Олимпиада в Лос-Анджелесе стала переломной: доказала, что при грамотной постановке дела главные соревнования современности способны приносить сумасшедшие прибыли всем, кто так или иначе участвует в их организации. Поэтому и драки за право проведения Олимпиад вышли на новый уровень.
Казалось бы, Игры-96, которым суждено было пройти в год столетия современных Олимпиад, просто-таки обязаны состояться в Афинах – там, где, собственно, и родилась древняя олимпийская традиция. Но на выборах Афины проиграли. Поговаривали, что виной всему деньги, ведь именно в Атланте расположены штаб-квартиры «Кока-Колы» и телегиганта TBS.
Ну а в Атланте начался бардак. Все призывы МОК к оргкомитету с просьбами хоть как-то ограничить в дни Игр количество частного транспорта на улицах наталкивались на железобетонный ответ: «Мы не можем посягать на права американского народа!» В итоге работа транспортной системы то и дело блокировалась, хотя и без того была организована чудовищно. Например, чтобы попасть из пресс-центра в бассейн (три минуты и восемь долларов на такси, из которых семь брали только за факт посадки в машину), нужно было в течение сорока минут добираться до главного транспортного узла, делать пересадку, причем ждать автобуса приходилось от двадцати минут до часа, и ехать еще сорок минут в обратном направлении.
Как-то последний по расписанию, почти полуночный автобус прессы, отходящий от олимпийского бассейна, подхватил, едва отъехав от остановки, пяток местных зрителей и отправился развозить их по станциям метро. Журналисты были в ярости. Возможность закончить работу хотя бы на полчаса раньше на Олимпиадах, где порой приходится работать круглосуточно, весьма принципиальна. Однако на это возмущение от толстенной черной американки-водителя последовал убийственный ответ: «Это – американские граждане. А мы – на американской земле. Права соотечественников для меня первостепенны!»
Когда скандал в салоне вспыхнул по полной программе и «приблудную» публику были готовы если не линчевать, то на полном ходу выбросить из автобуса, негритянка спокойно заглушила мотор на перекрестке, открыла переднюю дверь, достала из бардачка пару гамбургеров и со словами «Надоели вы мне все…» ушла в ночь.
Волонтеры информационных служб в Атланте регулярно занимали на стадионах чуть ли не всю трибуну прессы (другие места были полностью проданы зрителям) и не могли связно ответить ни на один вопрос.
«Зачем вам понадобилась эта работа?» – не выдержала я как-то в гимнастическом зале. «Почему нет? – искренне удивилась собеседница, необъятным желеобразным обликом как две капли воды напоминавшая уже упомянутую мною даму за рулем. – Во-первых, дали форму. Во-вторых, я с утра до вечера бесплатно смотрю гимнастику. Знаете ли, нравится. Вы видели, кстати, сколько у меня автографов на бейсболке? Кормят, опять же, три раза в день бесплатно. Где взять протоколы? Ну, я, право, не совсем в курсе. Может быть, вам стоит спросить где-нибудь там, на улице? Там есть палаточка, из которой вроде бы носят бумажки…»
Иногда действия волонтеров и вовсе теряли всякую логику.
Как рассказывали мне обитатели Олимпийской деревни, в один из дней Игр охранники здания, где располагался Макдональдс, вдруг ни с того ни с сего запретили выносить на улицу мороженое. На этажи гостиничных корпусов, где жила российская делегация, по нескольку дней подряд не загружали прохладительные напитки. Нет, злым умыслом нигде не пахло: так, халатность и непоколебимая уверенность в том, что все, что делают американцы, они делают правильно.
Чем ближе было закрытие Игр, тем больше мелких деталей начинало откровенно резать глаз и вызывать раздражение. Неистовые американские болельщики были готовы под завязку заполнять трибуны даже во время предварительных соревнований, несмотря на проливной дождь или палящее солнце. Но как только выяснялось, что в финале не будет спортсменов США, трибуны пустели. Особенно заметно это было в состязаниях борцов, боксеров. Проплешины на зрительских местах бросались в глаза даже в телевизионных репортажах.