Испанский солдат, роль которого исполнял карлик, продолжил свою речь. Яростно жестикулируя, взмахивая то плащом, то широкополой шляпой кабальеро, он говорил о бесстрашии испанских мужчин и о праведности всех испанцев — солдат, купцов и скромных земледельцев. Как и Матео, карлик годился больше для того, чтобы играть павлина, чем скромного гуся.
— Честь — это не право и привилегия одних лишь знатных особ, — витийствовал карлик, — она присуща каждому, кто действует так, как подобает мужчине! Мы, испанцы, величайшая нация в мире! Наши армии — самые сильные, наш король — самый великодушный, наша культура — самая славная, наши мужчины — самые отважные, наши женщины — самые красивые и самые добродетельные!
Последовала буря аплодисментов.
После каждого монолога ещё один артист под гитару исполнял нам баллады, восхвалявшие мужество и воинскую доблесть испанских мужчин, а также их верность возлюбленным и чести.
Далее действие разворачивалось очень быстро. Английский флибустьер вернулся, чтобы в очередной раз позабавиться с покладистой солдаткой, но нарвался на поджидавшего его мужа. После того как карлик произнёс очередную цветистую речь, сопроводив её множеством поклонов и жестов, он схватился с пиратом на мечах и, прикончив негодяя, сообщил зрителям, что теперь настала пора разобраться с женой.
В этом отношении публика, во всяком случае мужская её часть, была безжалостна. Неверность жены, вне зависимости от того, уступила она насилию или соблазну, равно как и от того, насколько сильно любил изменницу и презирал насильника муж, могла быть смыта только кровью. Честь превыше всего, тут уже не допускалось никаких сомнений и колебаний.
Однако полного единодушия среди зрителей отнюдь не было: напротив, мнения разделились, и вокруг стали бушевать настоящие страсти.
Так, один зритель возмущался тем, что женщина не заставила разбойника убить её, а другой возражал, что это не её вина и пират, не сделав этого, опозорил не её, а себя. Каждый отстаивал свою правоту с таким пылом, что клинки уже были извлечены из ножен, но тут снова вмешались две актрисы. Они встряли между разгневанными мужчинами, развели их по разным углам отгороженного одеялами пространства, а там быстро успокоили медовыми речами, обольстительными улыбками и неслыханными посулами.
Я таращился на женщин в полном ошеломлении, поражаясь их невероятной власти над этими свирепыми усатыми буянами, которые, казалось, только что были готовы разнести всё вокруг вдребезги. Madre de Dios, да ведь эти сладострастные красотки испокон веку и по всему миру просто вьют из нас верёвки! Мы воистину беспомощны в их руках. Достаточно многозначительной улыбки, двусмысленного движения, не говоря уже об упавшей подвязке, и мужчина оказывается на привязи, словно пёс.
Вообще-то в Веракрусе я больше водился со шлюхами, но издали видел и дам из порядочного общества, причём результаты наблюдений за ними подтверждались и увиденным здесь, на ярмарке. Женщины без труда превращали самых гордых и отважных мужчин в пускающих слюни идиотов, хотя вроде бы ни на миг не ставили под сомнение главенствующую роль этих machos hombres в обществе.
После того как актрисы утихомирили толпу, наш герой-солдат-карлик вернулся на сцену. Правда, я бы не назвал его возвращение счастливым. Лживая женщина вовсю втолковывала муженьку, будто сопротивлялась изо всех сил, но их у неё оказалось мало, так что она просто не могла защитить свою честь от насильника. А когда вконец одуревший солдат заметил, что, мол, лучшим выходом в таких случаях является самоубийство, нахалка заявила, что у неё не было для этого подходящего средства.
— Ты лживая шлюха! — взревел актёр-солдат-карлик. — Все порядочные женщины для этой цели носят на груди яд и, будучи похищены пиратами, могут быстро отправиться на тот свет и не позорить своего любимого мужа, а также братьев и отцов, которые в них души не чают.
Мужчины-зрители встретили эти слова гулом одобрения.
Наконец в ходе допроса правда вышла наружу. Выяснилось, что эта распутная особа нашему бравому солдату вовсе не жена: некая коварная мавританская шлюха, которая, пока герой воевал за короля в Италии, убила его верную супругу и заняла её место.
Добродетельный солдат, понятное дело, тут же обезглавил нечестивую мусульманку, спровадив её неверную душу прямиком в ад, куда женщину с весьма драматическими завываниями уволок прямо со сцены явившийся на сей случай непосредственно из преисподней устрашающего вида дьявол. Эта впечатляющая сцена была встречена публикой с одобрением и буйным восторгом.
Я думал и, признаться, весьма уповал на то, что пьеса закончилась, но тут внезапно невесть откуда появился ещё один персонаж, дочь солдата. Дочь, маленькую девочку, изображала одна из двух танцовщиц, та, что пониже ростом.
Карлик-солдат обнаружил, что его маленькая дочка умирает от чумы, подошёл к бедняжке и стал молиться за неё так жарко, что в ответ на его мольбы ангел забрал дитя с постели и вознёс прямо на небеса. Артисты проделали этот трюк с помощью верёвки, свисавшей с ветки дерева.
— Господь признает чад своих, — сообщил герой зрителям. И у многих из них от умиления по щекам текли слёзы.
Эта пьеса была схожа по теме с драмой «Периваньес и командор Оканьи», од ним из шедевров Лопе де Веги. Брат Хуан давал мне почитать её, ибо де Вега почитался как величайший из авторов, писавших для испанского театра, несомненно не имеющего себе равных в мире. Суть этой пьесы заключалась в том, что честь не является исключительно привилегией благородного сословия, но её можно найти и в простом крестьянине. Периваньес, крестьянин, не будучи благородным по происхождению, обладал тем не менее благородством души и сердца, и, когда на честь этого человека покусился возжелавший его жену командор, простой земледелец восстал против могущественного, влиятельного аристократа.
Командор произвёл Периваньеса в чин капитана, чтобы отослать его из Оканьи, развязав тем самым себе руки. Он надеялся легко соблазнить Касильду, жену Периваньеса. Но хитроумный дворянин не предусмотрел того, что отважная, верная Касильда готова скорее расстаться с жизнью, чем с честью. Периваньес раскрывает коварный замысел командора, восхищается жертвенной отвагой жены и убивает злодея в смертельном поединке.
Пьеса, поставленная на ярмарке, была бледной имитацией бессмертного творения Лопе де Веги, но точно так же обстояло тогда дело с большинством постановок — задачей актёров было расшевелить грубые чувства простолюдинов и вытрясти из зрителей побольше денег.
Способ был выбран беспроигрышный: бросить вызов мужской чести испанцев. Ничто не трогало публику так глубоко, как поруганная добродетель и торжество справедливости. Мне лично куда более интересной казалась внутренняя борьба одурманенного принца, которому с младенчества лгали и которого воспитали как животное, однако все эти тонкости и сложности не годились для воспламенения горячей крови наших мачо. Очевидно, пьеса про пирата была призвана драматизировать мужское достоинство, смелость и pureza de sangre, чистоту крови. При этом честь провозглашалась неотъемлемым достоинством, изначально присущим чистокровному испанцу. В этом смысле богатства, титулы и знатность рода не могли сравниться по значимости с чистотой крови, особенно когда её подкрепляла готовность умереть, но не лишиться чести, что повсеместно восхвалялось как hombria, квинтэссенция мужского начала у истинных испанцев.
Хотя сам я, будучи полукровкой, на это претендовать никак не мог, суть кодекса hombria была мне ясна. Богатство, образование, даже великое дарование, скажем талант писателя или учёного, gachupines отметали как презренные качества, достойные евреев и мавров. Сила духа, стойкость — вот чем на самом деле измерялся человек, наряду с умением покорять других. Для мужчины орудием господства служил меч, для женщины — её чары.
Я уже начал было спускаться с дерева, когда карлик объявил о дополнительной приманке, призванной собрать очередную порцию денег.
— А сейчас эти прекрасные сеньоры станцуют для вас сарабанду! — восторженно воскликнул он.
Этот танец считался deshonesto — непристойным, распутным и нечестивым, поскольку женщины призывно взмахивали своими юбками и вызывающе качали бёдрами. И хотя, казалось бы, они уже раньше показали мужчинам всё, что могли, оказалось, что те вовсе не прочь полюбоваться всем этим по новой. Мужчин охватил азарт, и деньги в подставляемые шляпы так и сыпались.
Сарабанда разгоралась всё жарче и жарче, а юбки взметались всё выше и выше, ввергая публику в истерическое неистовство. Даже два священника не могли отвести глаз. Они делали вид, будто зрелище им не по нраву, и даже поднялись, якобы для того, чтобы уйти, но почему-то так и не удалились. Не приказали они и прекратить танец, что, несомненно, было бы своего рода подвигом благочестия, поскольку разъярённая публика запросто могла оторвать им голову. Но поскольку священники тоже были мужчинами, то, по правде говоря, хотели досмотреть представление до конца.
Два актёра и карлик отправились в публику со шляпами. И чем больше туда сыпалось dinero, тем громче они выкрикивали команды женщинам и тем выше те задирали юбки.
И только когда танцовщицы настолько выдохлись, что их ноги больше не взлетали, юбки не парили, а их тайные сады уже не представлялись взорам восхищенных зрителей, священники устремились на земляную сцену и потребовали, чтобы представление прекратили.
Оно и так шло к завершению, но даже сейчас это требование встретило отпор. Одного клирика какой-то пьяница треснул так, что бедняга лишился чувств, а на другого, не пострадавшего телесно, обрушился град непристойных оскорблений. В довершение всего его объявили человеком, лишённым hombria.
Тут уж мне стало ясно, что пора убираться. Дело грозило принять неприятный оборот, а меня, часто сталкивавшегося с насилием в Веракрусе, это вовсе не привлекало. Как и актёров, действовавших с привычной слаженностью. Слезая с дерева, я заметил, что они потихоньку уходили прочь.
По правде говоря, при всех недостатках представления я и сам получил немалое удовольствие, хотя решительно не понимал, каким образом солдат мог принять мавританку за собственную жену. Может быть, я упустил какой-то важный момент сюжета. Или же она просто оказалась более привлекательной, вот он и не стал возражать. Кто знает?
А ещё меня сжигало неудовлетворённое любопытство относительно польского принца. Чем всё обернулось для него?
И то были отнюдь не праздные вопросы. Хотя в то время я и не мог этого знать, но, как выяснилось впоследствии, извлёк из обеих пьес воистину бесценные уроки.
29
С места представления я ушёл, когда уже наступала ночь, однако не вернулся к клирикам, а сперва снова отправился на поиски Целителя, рассчитывая вернуть-таки свои деньги. Вокруг ярмарки горели сотни костров, но я не прекращал поиски и бродил между ними, пока наконец не углядел его ослика, собаку и приметное индейское одеяло, выкрашенное в царственный пурпурный цвет с помощью жуков кошениль. Небо было безоблачным, звезды и луна давали достаточно света, так что я был уверен, что ничего не напутал. Правда, самого Целителя поблизости видно не было.
Вообще-то в качестве возмещения я считал себя вправе прибрать к рукам одеяло, да и вообще всё, что смогу найти на стоянке, но злобный взгляд жёлтой собаки отбил у меня малейшее желание действовать подобным образом. Может, это и суеверие, но у индейцев считалось, что жёлтые собаки имеют дело с духами загробного мира. Именно они сопровождают души умерших в Миктлан — обитель тьмы. А эта чёртова псина уставилась на меня так, словно собралась сопроводить меня туда прямо сейчас.
Я возобновил поиски старика и обнаружил того на некотором расстоянии от его бивуака стоящим ко мне спиной, а лицом к каким-то утопавшим в сгущавшемся мраке заброшенным ацтекским руинам. Различимы были лишь тёмные очертания его фигуры, а как раз в тот момент, когда я направился к нему, Целитель воздел руки к звёздам и возгласил что-то на незнакомом мне языке. То был не науатль, и вообще это не походило ни на одно из индейских наречий, какие я когда-либо слышал.
Неожиданно с севера, леденя мою кровь, налетел пронизывающий ветер. Содрогнувшись, я посмотрел на Целителя и увидел, как прямо над его головой, ярко перечеркнув небо, устремилась к земле падающая звезда.
Падающие звезды я, понятное дело, видел и раньше, но что-то не мог припомнить, чтобы они падали отвесно, да ещё и по команде смертного. Я повернулся, и ноги сами собой понесли меня прямиком к стоянке клириков.
Отец Антонио наверняка сказал бы, что падение звезды именно в тот момент, когда Целитель вершил свои заклятия, было всего лишь простым совпадением. Может, оно и так, но что, если клирик ошибался? Он немало знал о земном царстве, где правили корона и церковь, но вдруг существует также и другой мир, мир, который был сокрыт в наших джунглях в незапамятные времена, ещё до того, как греческие боги потешались, глядя на простых смертных с горы Олимп, а коварный змей подговорил Еву отведать запретный плод.
Как бы то ни было, а искушать судьбу меня не тянуло. Я и так уже нажил достаточно врагов и не имел ни малейшего желания добавлять к их числу ещё и древних богов ацтеков.
Отойдя совсем недалеко, я заметил сидевшего под деревом picaro по имени Матео. Перед ним был разведён костёр, а с ветки над головой свисал догорающий факел. Рядом с Матео лежали бумага и перо. Я задумался, уж не пишет ли он книгу, очередной роман о рыцарях и приключениях. Понятие «romance», «роман», вовсе не обязательно относилось к истории любви между мужчиной и женщиной, хотя описания подобного рода событий сплошь и рядом встречались на страницах сочинений. Тем не менее при слове «роман» на ум в первую очередь приходили приключения, борьба со злом, дальние походы, завоевания королевств и соперничество за руку прекрасной принцессы.
Сама мысль о том, что я вижу перед собой самого настоящего живого писателя, ошеломляла. Я, конечно, понимал, что книги не вылупляются из яйца, но создаются людьми. Однако этот процесс представлялся мне великим таинством. Не многие из моих знакомых могли написать своё имя, а уж писателя, понятное дело, я не встречал никогда в жизни.
Матео поднял винный мех и сделал большой глоток.
Поколебавшись, хорошенько обдумав наперёд свой шаг, я подошёл к picaro достаточно близко, рискуя получить пинок, а то и удар кинжалом. Матео поднял глаза, когда я оказался в пределах получения смертельного удара, увидел меня и помрачнел.
— Я видел представление, — быстро сказал я, — и нахожу, что пьеса «Жизнь есть сон» была гораздо лучше, чем тот дурацкий фарс, который поставил карлик. Как мог солдат не распознать, что место его жены заняла другая женщина? И откуда вдруг взялась дочь? Автор ничем до этого не намекнул ни на то, что вообще существует дочь, ни на то, что она больна.
— Да что, интересно, может понимать в комедиях щенок lépero вроде тебя? — пьяным голосом пробормотал Матео. Рядом с ним валялся ещё один бурдюк. Уже пустой.
— Ну, может, знатоком комедий меня и не назовёшь, — заносчиво заявил я, — но мне доводилось читать классиков на латыни, на кастильском и даже на древнегреческом. И я прочитал две испанские пьесы, одну Лопе де Веги и другую Миг... — Тут я прикусил язык, потому что другая пьеса была написана не кем иным, как Мигелем Сервантесом, за одно упоминание имени которого этот человек грозился меня оскопить.