Первоначально она была не единственной представительницей своего народа в Аттике. После Великой битвы в руках эллинов оказалось немало амазонок, получивших тяжкие раны на поле боя. Кого-то из них победители взяли себе на ложе, кого-то — в услужение, но и те и другие, восстановив силы, бежали, а содержавшиеся в оковах или взаперти умерли от тоски.
Селена же, связанная своим обетом, а потом и любовью ко мне и моей сестре, осталась — и скоро стала своего рода достопримечательностью. Горожане выискивали случай заглянуть в нашу усадьбу, чтобы хоть краешком глаза увидеть одну из тех, кого на языке скифов называли «ойорпатами», то есть «мужеубийцами».
«А правда, что её правая грудь отрезана, чтобы не мешала натягивать лук?»
«Неужто вы позволяете ей носить оружие?»
«И как это она ещё не сбежала?»
Такого рода вопросы нам приходилось выслушивать очень часто.
Как-то раз одна знатная женщина из квартала Мелита, тётушка царевича Аттика, с которым предстояло обручиться моей сестре, укорила отца за то, что его дочери растут под присмотром дикарки. «Чему может научить их женщина из варварского племени? Разве она покажет им, как чешут и прядут шерсть? Или обучит хорошим манерам, включающим умение вести себя скромно и не давать воли языку?»
Отец, однако, считал, что девочки должны расти не изнеженными и слабыми, а крепкими и сильными, умеющими бегать, скакать верхом, одерживать верх в состязаниях и совершать пешие ночные переходы. Кто мог научить нас всему этому лучше, чем командир крыла войска Амазонии? Пусть Селена и была дикаркой, но отец восхищался ею. Он опекал её, втайне гордясь своей пленницей так, как гордился бы ручной медведицей или львицей. Более того, ему льстила роль её защитника, ибо, если мужчины относились к Селене с подозрением и опаской, то женщины глядели на амазонку с нескрываемой ненавистью. А вот мы с сестрой обожали нашу наставницу, и всякое проявление недружественных чувств со стороны взрослых пробуждало в нас ярость, с которой трудно было совладать.
Надо заметить, что Селеной интересовались и важные особы. Сам Тесей, правитель Афин, свёл с нею знакомство. Он справлялся о ней и даже дарил ей подарки, которые она презирала и зачастую просто выбрасывала, чем повергала всех в трепет.
В весенний полдень на мой одиннадцатый день рождения царь собственной персоной прибыл в нашу усадьбу, чтобы поговорить с Селеной. Никто из старожилов не мог припомнить такого дня! По нашей улочке шествовала свита самого Тесея — царя Афин и Элевсина, владыки Крита и прилежащих островов, объединителя Аттики, поборника законов, устранителя нестроений, устроителя порядка и грозы разбойников.
Наш отец состоял в родстве с Тесеем: Аэтра, мать владыки Афин, и Поликаста, наша бабушка, были двоюродными сёстрами. Отец и его брат Дамон сопровождали Тесея в его давнем походе к Амазонскому морю, но никогда прежде нога великого царя не ступала на камни нашей усадьбы.
Он прибыл не пешком и не верхом, а на колеснице, ибо несколько дней назад сломал ногу и мог передвигаться лишь с помощью костыля. Впрочем, это не помешало Тесею вызывать всеобщий восторг: трудно было представить себе мужчину прекраснее. Мой отец слыл самым рослым человеком в округе, однако Тесей был выше его на целую голову и казался высеченным из дуба. Кожа его предплечий, отполированная солнцем, повергала меня в дрожь, а великолепные, ниспадающие на плечи кудри отливали блеском, наводящим на мысль о мехах диких оленей и куниц. Глядя на владыку Афин, было нетрудно понять, как Антиопа, царица амазонок, могла настолько поддаться его чарам, что покинула своих соплеменниц и даже участвовала в сражении против них на стороне этого монарха.
Легендарный герой был облачен в простую белую тунику с синей каймой и плащ ржавого окраса, застёгнутый золотой фибулой в виде морской губки. С этой застёжкой молва связывала любопытное предание.
Однажды, когда Тесей лишь недавно занял престол, некий простолюдин явился во дворец, дабы подать царю прошение. Ему объяснили, что владыка принимает ванну и никто не посмеет беспокоить его во время омовения. Проситель пытался спорить, у ворот поднялся шум, и царь послал узнать, в чём дело. Узнав же, Тесей приказал привести этого простолюдина к нему, выслушал просьбу прямо в ванне и вынес по делу благоприятное решение.
Многие знатные мужи, прослышав об этом, вознегодовали, ибо сочли случившееся умалением достоинства власти, но вот народу царский жест понравился. Простолюдины прониклись к Тесею любовью и доверием, а выражение «действовать из ванны» получило с тех пор широкое распространение в значении «обходиться без церемоний и проволочек», а также «рассматривать вопрос быстро, справедливо и по существу».
В благодарность признательный проситель подарил Тесею золотой амулет в форме губки, который царь ценил превыше всех других сокровищ и носил на своём одеянии вместо формальных знаков царского сана.
Славившийся простотой обхождения, Тесей и у нас в гостях вёл себя соответственно: отца называл не иначе, как «дорогим братом и другом», а дядюшку Дамона — «старым приятелем». По прибытии в дом он снял с себя венец и прочие царские регалии, отдал их в знак уважения на сохранение матушке и сестре, а сам уселся рядом с Селеной под раскидистым дубом, который впоследствии прозвали царским.
Местные жители, особенно те слуги и работники, которые поглядывали на амазонку с опаской или презрением, были поражены искренним почтением, с каким относился к «дикарке» и пленнице могущественный владыка.
Мы не слышали их разговора и лишь могли видеть, что беседа велась уважительно и серьёзно. Как потом выяснилось, царь сообщил Селене, что три месяца назад в сражении, имевшем место близ Чёрного моря, к востоку от родных степей амазонки, её возлюбленная Элевтера была тяжело ранена. Сообщение трёхмесячной давности доставили в Афины морем только позавчера, и Тесей, чтивший давние обеты, счёл своим долгом лично навестить Селену, чтобы она услышала печальную весть из его уст.
Любовные союзы амазонок всегда тройственны, и понятие «любовного треугольника» у них не имеет ничего общего с таковым у эллинов и иных цивилизованных народов. Их тройственные узы неразрывны, и они говорят, что любая из триконы всегда готова отправиться в Аид взамен подруги. Эти любовные союзы играют не последнюю роль в битвах, ибо троица возлюбленных, как правило, сражается бок о бок и каждая из них действительно бестрепетно отдаст жизнь ради спасения другой.
Именно такими подругами являлись Селена и Элевтера. Однако каковы бы ни были истинные чувства нашей наставницы, в беседе с царём она сохранила полное самообладание. Но мы с сестрой тайком следили за ней и в конце концов увидели, как она повесила на росшее на восточном склоне ближнего холма камфорное дерево амулет из кости и рога. Амазонки называют его «эстивал»; на языке же эллинов аналогов этому слову нет. Это как билетик, который человек оставляет для друга, чтобы дать тому возможность посетить вместо себя выступление хора или группы танцоров. Эстивал представляет собой своего рода ручательство, обещание отдать жизнь взамен жизни возлюбленной; в случае же неудачи он символизирует клятву воссоединиться с ней в царстве Аида.
Тесей, прекрасно разбиравшийся в варварских обычаях, после беседы с Селеной отвёл отца в сторонку и предостерёг его относительно возможных последствий. Поскольку Селена попала в услужение к отцу именно из-за своей подруги, новый обет мог освободить её от старого. Иными словами, существовала вероятность того, что амазонка обратится к отцу с просьбой отпустить её на волю. Или даже обойдётся без всякой просьбы.
Мой отец тоже это понимал. Будучи воинами, оба они знали, что воинственные варварские народы ценят честь превыше жизни и что подобное понимание чести вполне может побудить Селену к побегу.
Мы, дети, тоже осознавали такую возможность. Мы были наслышаны о романтической любовной истории, связывавшей нашего царя с амазонкой Антиопой, сражавшейся на его стороне во время Великой битвы. Возможно, Тесей до сих пор любил Антиопу, хотя та давно уже погибла. А может быть, он опасался магии Элевтеры, известной также под боевым именем Молпадия, что на языке скифов означает «Песнь смерти».
Наши девушки не сводили глаз с монарха, выискивая — и обнаруживая — в его поведении намёки на сердечную боль, хотя об истинном её источнике никто из нас не имел ни малейшего представления. Юнцов бесило то, что они, свободные люди, не находили в себе достаточно смелости, чтобы подойти к царю и заговорить с ним столь же непринуждённо, как эта пленница. До нашего детского слуха доносились их разговоры, сводившиеся к одному: «Что в ней такого, в этой необузданной, необразованной дикарке? Как может она иметь преимущество перед свободнорождёнными эллинами?»
Они ненавидели Селену и раньше, а зависть усилила их злобу до такой степени, что, как только царь со свитой покинули нашу усадьбу, ватага негодяев ворвалась в каморку Селены, располагавшуюся рядом с нашей с Европой спальней. Её утащили в темноту, а когда я и сестрёнка попытались поднять крик, наставница гневным взглядом заставила нас умолкнуть.
Сама она — в этом у нас не было ни малейшего сомнения — не стала бы звать на помощь, что бы с ней ни случилось. Правда, мы с сестрой всё равно побежали к родителям, но, как мы ни умоляли их поспешить на помощь, зная, чем может грозить Селене промедление, ни мать, ни отец торопиться не стали. Отец придерживался того мнения, что, управляя имением, как и командуя кораблём, следует порой позволять работникам или матросам «выпустить пар», пусть даже кому-то придётся стать жертвой их неистовства. Важно лишь, чтобы такие вспышки не были направлены против командования или власти. В тот миг я ненавидела своего отца.
Возможно, в его поведении сказалась неуверенность в себе: он тоже опасался побега Селены, но решительно не знал, как этому воспрепятствовать. В конечном счёте он, конечно, отправился взглянуть, что происходит, но без особой спешки. Мы с Европой порывались последовать за ним, однако матушка удержала нас.
— Дети, — сказала она, прижимая нас к груди, — Селена не такой человек, как вы или я, а дикое существо, способное легко вынести то, что совершено нестерпимо для тех, кто возрос в лоне цивилизации.
— Ты хочешь сказать, что с ней можно запросто проделать всё то, что проделывают селезни с уткой? — осведомилась моя сестра и за своё нахальство схлопотала звонкую оплеуху.
Матушка удерживала нас достаточно долго для того, чтобы возможное зло успело совершиться. Вернувшийся отец взглядом отпустил нас, и мы побежали к Селене.
Потом многие говорили, что пристыдили и унизили её, «сбили с неё спесь», но это совершенно не соответствовало действительности. Следовало понимать, что для женщины её племени не было унижения большего, чем плен и служение чужеземцу, а потому никакое насилие не могло добавить что-либо к уже свершившемуся. Оно могло дать основания не для мщения, а лишь для «алтары», союза с павшими, как называли это амазонки на своём языке.
В ту ночь Селена не убежала. Три вечера подряд она приводила нас с Европой в платановую рощу, служившую местом наших занятий, и рассказывала нам свою историю. Когда амазонка — раненая, тяжело больная или получившая знамение, сулящее неминуемую гибель, — чувствует приближение смертного часа, закон её народа требует, чтобы она «оставила завет». Воительница собирает своих дочерей, дабы поведать им историю своей жизни. Такого рода рассказ редко принимает форму последовательного изложения событий. Как правило, сны и видения занимают в нём столько же места, сколько реальные деяния. Я пересказываю вам услышанное от Селены буквально, не пытаясь разделить реальность и грёзы.
Начав с повествования о своём детстве, прошедшем в восточной степи, она рассказала нам, как через двадцать лет после её рождения к их берегам пристал корабль Тесея. Пленившись Тесеем, воинственная царица Антиопа бежала с ним в Афины, что повергло её соплеменниц в неописуемую ярость. Тогда Элевтера собрала все роды племени, и войско, усиленное вспомогательными отрядами мужчин из степных кочевых народов — скифами, меотийцами, фракийцами, народом башен, массагетами, тиссагетами и полусотней иных племён, — предприняло трёхмесячный поход на запад, к вратам нашего города.
Обо всех этих удивительных событиях Селена рассказывала нам с нарочитой торопливостью, словно вознамерившись поразить меня и сестру. Конечно, разве стала бы она даже заговаривать о «завете», не предчувствуя своего конца? Однако, отправляясь с нами в рощу, Селена брала с нас слово молчать, и мы из любви к ней, трепетного благоговения и привитого ею нам чувства долга это слово держали.
На третью ночь она повела нас к обвалившейся стене, которую мы, дети, называли Гадючьим гнездом, засунула руку по плечо в трещину и, пошарив, извлекла оттуда каменную гадюку — вялую и сонную, как всегда бывает в прохладную ночную пору. Яд этой змеи амазонки используют, чтобы вызвать состояние «адранейи», что может быть переведено как «безвозвратность».
Взяв гадюку за шею, Селена поднесла змеиную морду к своей икре, а когда ядоносные зубы вонзились в плоть, амазонка, не издав ни звука и не вздрогнув, отсекла голову змеи серпом. Раздвинув лезвием пасть, в которой красовались клыки длиною в сустав пальца, амазонка запела:
А теперь, дочери и внучки, взгляните туда, на стену из голого камня, что соединяет загон для стрижки овец с воротами. Её хорошо видно в лунном свете. В полдень, последовавший за той ночью, Селена появилась там верхом на жеребце моего отца, которого, само собой, только что украла из стойла. Конскую морду украшала амазонская уздечка, а на предплечье Селены красовался боевой щит из медвежьей кожи, обтянутый мехом чёрной пантеры.
Мужчины и юноши всей оравой бросились ей наперерез, однако Селена, подхлестнув коня плетью, погнала его галопом, а когда Скилл, отцовский козопас, преградил ей путь, метнула в него дротик. Бросок, усиленный инерцией скачущего коня, был столь силён, что бедный пастух даже не пошатнулся: дротик, угодивший в солнечное сплетение, прошил его насквозь и пришпилил к планкам ворот. Он умер, не успев даже крикнуть.
Вон там, рядом с ложбиной, по которой протекает ручей, Селена уложила из лука Дракона, после чего на всём скаку перемахнула через стену, метнув в полёте второй дротик. Его жертвой оказался паренёк по имени Мемнон. Попавшее ему в горло остриё перебило шейные позвонки, и жизнь покинула юношу прежде, чем его обмякшее тело упало наземь.
Ментор по прозванию Первая Рука, самый рьяный гонитель и ненавистник Селены, увидев, как она перескочила через стену и мчится прямиком к нему, повернулся и со всех ног пустился бежать.
И тут с губ амазонки, так долго и так терпеливо противившейся зову своей природы, сорвался боевой клич, при воспоминании о котором по моей спине пробегают мурашки — даже сейчас, по прошествии стольких лет. Схватив топор лесоруба, заменивший ей боевую секиру, Селена метнула это оружие вдогонку перепуганному беглецу. Совершив несколько стремительных оборотов в воздухе, топор вонзился тому между лопатками, погрузившись в плоть до самого обуха. Сила удара оказалась такова, что Ментор, упав ничком, отскочил от земли и снова без каких-либо признаков жизни шлёпнулся в корыто для кормёжки свиней. Более всего он походил на дохлую крысу.
Копыта коня Селены прогрохотали мимо, разбрасывая солому. Сжав конские бока пятками и коленями, амазонка направила скакуна за угол, а потом понеслась вверх по склону, топча виноградные лозы, привитые и как раз в то самое утро подвязанные к шестам. Ещё миг — и она исчезла среди олив, не оставив после себя ничего, кроме поднявшейся из-под копыт и теперь медленно оседавшей пыли.
Глава 2
«ЭЛЕВТЕРА» ОЗНАЧАЕТ «СВОБОДА»
Спустя две ночи, проснувшись и обнаружив, что моя сестра исчезла, я мигом сообразила: она решила увязаться за Селеной. В нашей спальне не было ни окна, ни запирающейся двери, так что, нырнув, как была босиком, в проем, я мигом выскочила наружу.