Однако этим дело не кончилось. Водяная стена — вертикальная, так что казалось, будто на ней можно начертить пальцем своё имя, — ударилась о планшир, захлестнула и без того почти затопленный корпус и, перекатившись через ещё державшийся на плаву корабль, смыла за борт двух скреплённых вместе ярмом лошадей. Они пошли на дно мгновенно, как свинцовые гири, повергнув видевших это людей в ещё больший ужас. Их испуганные возгласы слышны не были, но я успела заметить вытаращенные глаза и бледные, как у призраков, лица.
Странно, но корабль выровнялся. Люди, барахтаясь в воде, пробирались к своим местам, которые, впрочем, остались не у всех. Половину скамей для гребцов сорвало и смыло за борт, и это, к довершению беды, нарушило целостность корпуса. Я услышала страшный треск и поняла, что это коробится рангоут. Доски планшира изгибались, как стебли сельдерея, и если корабль ещё не развалился, то, похоже, лишь благодаря скреплявшим корпус пеньковым тросам. Лопни они, он развалился бы мигом. Но и сейчас доски обшивки и бортового ограждения отваливались одна за другой.
На моих глазах одна такая вывороченная доска, ударив по голове малого, пытавшегося вернуть на место какой-то брус, вчистую, словно мясницкий нож, срезала ему ухо и половину скальпа. Боровшийся за спасение — корабля и своё собственное — человек находился в таком напряжении, что заметил своё увечье не сразу, а лишь после того, как кровь стала заливать ему глаза.
Необходимость помочь ему заставила меня покинуть убежище. Чуть ли не по пояс в воде я заковыляла к нему, в сторону кормы, но тут находившийся позади меня корабельный нос зарылся в очередную волну. Человек, к которому я спешила, увидел меня, и его взгляд привёл меня в ещё больший ужас, чем ветер и волны. Это трудно описать. Казалось, будто он смотрит на меня не как живой человек на живого человека, но как мертвец на другого мертвеца.
В это время рядом со мной оказался дядя. Прижав меня к себе, он прокричал со всей мочи что-то, чего я так и не расслышала. Потом я почувствовала на плече чью-то руку. Отец. Прежде чем мне удалось вымолвить хоть слово, он обмотал линь вокруг моей талии, привязал конец к своему поясу и знаками и криком дал понять Дамону, что им следует вернуться к вёслам. Так они и поступили, причём отец потянул за собой меня. Устроившись на обломках скамьи, он, как и остальные уцелевшие гребцы, возобновил свой изнурительный труд.
Трудно было поверить, что человек способен выдержать подобное напряжение. Час следовал за часом. Люди надрывались, мышцы их онемели, сухожилия рвались. Страдания лошадей и вовсе не поддавались описанию. Стенки их стойл давно смыло за борт, но самих животных, привязанных к прочным балкам, швыряло из стороны в сторону. Когда корабль захлёстывала очередная волна, конские головы скрывала вода, над которой порой были видны лишь отчаянно бьющиеся копыта. Потом корабль выпрямлялся, и измученные, избитые, до смерти перепуганные и ничего не понимающие животные всхрапывали и ржали, набирая в лёгкие спасительный воздух, хотя этот вздох мог оказаться последним в их жизни.
Я всмотрелась в лица гребцов. С их бород стекали потоки морской воды, мокрые, растрёпанные волосы уже схватывала изморозь. Каждый раз, когда корабль нырял в котловину, рёв бури стихал и на миг казалось, будто в мире воцарилось спокойствие. Но спустя миг судно взлетало на очередной пенистый гребень, и на него вновь обрушивался водоворот неистовых звуков, воспроизвести которые, наверное, было бы не под силу и всем завываниям ада.
Мои слипшиеся волосы намотались на рукоять весла, которым мне пришлось орудовать рядом с отцом, ладони стёрлись до крови. Но мои усилия не шли ни в какое сравнение с геройским трудом отца и других мужчин, налегавших на вёсла не щадя себя, с отчаянной решимостью, хотя и почти без всякой надежды. Сердце моё сжималось от сострадания к этим отважным, мужественным, несгибаемым людям, которые отказывались принять волю судьбы и продолжали до последней возможности благородно противиться роковому предопределению. Упорствовали в зубах у рока!
Селена учила нас с Европой тому, что упорный, непрекращающийся труд есть лучшее средство против страха. Сейчас я могла в полной мере оценить истинность этого утверждения. То, что происходило с нами, было ужасно, но пугаться и оплакивать свою участь у людей просто не было времени. Каждое мгновение отягощалось таким напряжением, такими нечеловеческими усилиями, что страху не оставалось места.
Но сколь слабой и ничтожной, сколь малой и беспомощной ощущала себя я при виде этого всеобщего подвига! Отец и дядя всегда виделись мною как бастионы вселенной, в которой я обитала, едва ли не как стержни в утробе вседержителя. Наверное, именно это побудило меня — с такой непринуждённостью, словно я сидела не на разбитой гребной скамье, а на одной из скамеек нашего сада, — прокричать отцу в ухо:
— Папа, Селена убежала не к себе домой, в Амазонию, а в Магнесию, к Адской реке. И Европа последовала за ней туда же.
Откуда я узнала об этом? Может быть, бог шепнул что-то в моё детское ухо, или то была только догадка, но за свою правоту я готова была поручиться жизнью.
Отец не повернулся ко мне, ибо он, как и все, не сводил глаз с Аттика и нашего кормчего, но мои слова были услышаны. И приняты на веру.
Люди гребли, гребли и гребли.
Трудно сказать, как долго продолжалось это испытание сил, воли и мужества. В конце концов я не выдержала напряжения и, потеряв сознание, упала отцу на колени. Однако люди на пределе человеческих возможностей продолжали свой нечеловеческий труд — и гребли до тех пор, пока ярость бури не стихла и моряки, увидев вдали гавань, не устремились туда, навстречу временной передышке.
Глава 6
ПЕРЕХОД В НИЖНИЙ МИР
Пока наши отряды проделывали путь к Адской реке, я оставалась привязанной к отцу прочным сыромятным ремнём — на тот случай, если, ударившись в панику при виде поднимающегося из болота призрака, припущу бежать не разбирая дороги или просто-напросто свалюсь в трясину. Тогда меня можно будет вытащить за ремень.
Стояла промозглая, зябкая погода. Под беспрерывным дождём наши бойцы промокли насквозь, а почва под ногами превратилась в хлюпающую топь.
С того момента, как мы пережили бурю, миновало шестнадцать дней. Это время ушло на то, чтобы разбросанные штормом и прибившиеся к берегу в разных местах корабли нашли друг друга, воссоединились, привели в порядок изрядно потрёпанные корпуса и снасти. Люди осмотрели побережье в поисках смытых за борт товарищей, позаботились о раненых, помолились за погибших, передохнули и дали прийти в себя обезумевшим от пережитого лошадям. Отдых, впрочем, продлился недолго: уже на второй день Аттик и командиры отрядов учинили мне форменный допрос.
Они интересовались тем, с чего это я вдруг молчала, молчала, а потом взяла да и рассказала отцу об Адской реке. Действительно ли Селена собралась туда, а не в родную Амазонию? Почему она так поступила? И откуда мне об этом известно?
Я, со своей стороны, напомнила командирам, что к побегу Селену подтолкнуло переданное ей накануне не кем иным, как самим Тесеем сообщение о том, что где-то в Диких Землях, у Чёрного моря, её возлюбленной Элевтере угрожает смерть.
— Амазонки, — услышала я словно со стороны собственный голос, — связаны тройственными любовными узами и верят, что ад готов принять любую из триконы вместо другой.
— Что это означает, дитя? — мягко допытывался царевич Аттик.
— Конечно, мне трудно судить с уверенностью, но здравый смысл подсказывает, что Селена поспешит не к своей подруге, ибо ввиду дальности пути едва ли застанет её живой. Скорее всего, она направится к одному из входов в подземный мир, где совершит жертвоприношение. И не исключено, что она принесёт в жертву собственную жизнь, дабы умолить богов сохранить жизнь её возлюбленной.
После разговора со мной командиры устроили второй совет, уже без моего участия. Третий, общий, состоялся после воссоединения всех четырёх кораблей. Знающие люди подтвердили факт существования упомянутых мною мест, таких, где притоки реки Стикс — Ахерон, Коцит, Лета и Флегетон — уходят с поверхности земли в подземный мир.
Самой ближней из таких рек являлась Огненная, протекавшая у Рарии, на побережье Магнесии. Её я помянула по наитию, но именно на неё указывал и здравый смысл, поскольку эта река ныряла под землю в десяти днях езды верхом от Афин, причём являлась единственной, добраться до которой можно было посуху, не садясь на корабль. Последнее соображение представлялось немаловажным, ибо амазонки, при всей их отваге и выносливости, ненавидели водную стихию и старались при любой возможности избегать морских путешествий. Кроме того, это место, единственное из прочих, находилось на пути из Афин в Амазонию, то есть на родину Селены.
На двенадцатое утро залатанная флотилия снова вышла в море, пересекла пространство, где была потрёпана бурей, и после трёхдневного плавания причалила к полосе гальки, именуемой Магнесийской низиной. Двадцать человек остались охранять корабли, а основные силы, более пятидесяти вооружённых воинов, двинулись вглубь суши, в поисках входа в нижний мир.
Впрочем, поиски велись не наугад, ибо в отряде имелось несколько человек, знакомых со здешними краями. Они, кстати, рассказали, что пресловутая Огненная река, невзирая на столь устрашающее название, в действительности представляет собой всего лишь уходящий в глубокую пещеру овраг, по которому протекает не некая сверхъестественная, опаляющая божественным пламенем субстанция, а грязная, похожая на дёготь струйка. По словам этих людей, вокруг реки распространяется столь невыносимая вонь, что вблизи неё не селятся не только люди, но даже птицы и звери, за исключением змей, ящериц и слизней.
Пояс, которым отец обвязал мою талию, был амазонского образца. Он научился пользоваться им в Амазонии, когда, двадцать лет назад, принимал участие в походе Тесея. Амазонки называют его «астрея» или «звёздный пояс», а эллины — ездовым ремнём. Селена носила такой пояс не снимая, ибо любому всаднику необходимо иметь при себе хороший кусок ремня или верёвки, которой можно стреножить лошадь, заменить порвавшуюся узду или подпругу или пользоваться как арканом. Вот на такой привязи мне и приходилось тащиться за отцом.
Липкая тина воняла, как протухшие яйца, и люди, чтобы хоть как-то уберечься от смрада, затыкали ноздри мхом и обвязывали лица тряпьём.
Долгое время нам не встречалось даже жалкой деревеньки, хотя в тех краях обитал народец, именовавший себя «парианами», или «Чадами Лона». Они были столь низкорослы, что даже я могла сверху вниз смотреть на узлы сальных волос, украшавшие их макушки. Язык их представлял собой один из диалектов наречия прибрежных пеласгов, столь древний, что его с трудом понимали даже наши товарищи из Браврона или Марафона.
Одному небу ведомо, как эти нищие сводили концы с концами. Может быть, они ловили ящериц или топили котов ради их шкур. Пальцы их рук были не больше пальцев на моих ногах, а короткие конечности, из которых выступали эти обрубки, походили скорее на лапки каких-то грызунов, нежели на руки представителей предпочтённого богом человеческого рода. Одежда — чудные накидки из крысиных шкурок с головами и хвостами — прикрывала этих дикарей лишь от плеч до пояса, а всё находившееся ниже оставалось обнажённым, как у мужчин, так и у женщин. Правда, их чресла были заляпаны разноцветной глиной, но являлось ли это своего рода заменой одежде, неизвестно. Царевич Аттик, например, предположил, что это просто грязь.
Ни серебро, ни золото не имели в их глазах ни малейшей ценности, но зато при виде изделий из обожжённой глины они пускались в пляс. Чтобы получить чашу из числа таких, какие наши люди носили привешенными к торбам или поясам, они готовы были отдать что угодно, а за отсутствием чего-либо ценного охотно отвечали на наши вопросы. К сожалению, даже слишком охотно.
Амазонку? Да, видели, как не видеть. Кажется, даже нескольких амазонок. Может быть, десяток или сотню. Да, молодая девушка! Волосы? Как бы это сказать... чалой масти. Или вороной. Три раза эти туземцы направляли наши отряды к Вратам Персефоны, устью Адской реки и месту, откуда, по их утверждению, можно было попасть в нижний мир, но каждый уходивший в названном направлении отряд встречал на своём пути лишь очередное грязное, смердящее болотце.
В конце концов Дамон добился встречи с их вождём.
— Эти бородавчатые ублюдки поклоняются богине Лона, — доложил он впоследствии Аттику и командирам. — По их мнению, мы незаконно вторглись в их владения, и у них нет ни малейшего желания подпускать нас к священной, с их точки зрения, расщелине. Можно, конечно, попробовать выколотить из них правду, но это отнюдь не так безопасно, как может показаться при виде этих хилых недомерков. Все болотные племена, о которых мне доводилось слышать, славятся своим мастерством по части изготовления всяческих ядов. Причём они могут не только смазать ими острия стрел и копий, — чтобы пустить в ход отравленное оружие, нужно, по крайней мере, завязать бой, — но просто разбросать на местности отравленные шипы, щепки и острые колья. Таким образом, нам лучше оставить их в покое, а при движении соблюдать крайнюю осторожность.
Всё утро отряд медленно шагал вперёд, увязая по щиколотки в вязкой, илистой грязи. Редкие кочки выступали над водой разве что на полпальца, зато всё болото так густо заросло тростником, что раздвинуть упругие стебли не представлялось возможным. Людям приходилось прорубать себе путь бронзовыми топорами, а над их головами смыкались ветви низкорослых деревьев. Полог ветвей был столь низок, что наклоняться под ним приходилось даже мне. А вот туземцы перемещались по этим болотным зарослям с величайшей лёгкостью, и мы, хотя и не видели их, постоянно слышали, как из зелёной мглы доносится похожая на чириканье воробьёв, невообразимая тарабарщина.
Усталость и неопределённость порождали среди наших людей всё возраставшее раздражение. Чтобы не лишиться обуви, люди вешали её себе на шею и с трудом плелись дальше, а к их босым ногам тут же присасывались ненасытные пиявки. Некоторые из них добирались до промежности, а то и до подмышек.
Наконец воинам удалось выбраться на более-менее сухое место, где они, сложив из влажного тростника хилый, чадящий костерок, пытались отогреть озябшие члены. Отец укутал меня в руно, а сам отправился на совет с командирами. Я прижалась к утёсу, стараясь укрыться от дождя под каменным уступом. Изнурительный утренний переход сильно поколебал мою надежду на то, что мы ищем там, где надо. Если даже Селена и вправду решила добраться до устья одной из Адских рек, кто мог поручиться за то, что её занесло именно сюда? А уж тем паче — за то, что и Европа, угадав намерение нашей наставницы, последовала за ней тем же маршрутом! И велика ли была вероятность того, что мы сумеем застать здесь хотя бы одну из беглянок?
Именно таким невесёлым размышлениям я предавалась в тот миг, когда до моего слуха донёсся чей-то крик. Люди гомонили, указывая на каменистую почву: по трещинам в камне блуждала струйка пламени. То была нафта, или, как говорили некоторые, драконья кровь. Хотя и ребёнок бы понял, что это всего лишь природная горючая жидкость.
Воины принялись звать Аттика и командиров, а я побежала к ним, чтобы лучше видеть и слышать происходящее. Струйка горючей жидкости, падая с обрыва, низвергалась в естественный колодец, имевший приблизительно пять подесов в поперечнике и не менее двадцати в глубину. Вниз вели вырубленные в камне грубые ступени, выглядевшие древними, словно сам Кронос. У их основания можно было различить примитивный рельеф — то ли фигуры, то ли какие-то символы. Дальше вглубь земли уводил тёмный лаз. В него мог с трудом протиснуться взрослый человек, а установить его глубину вообще не представлялось возможным.
Аттик, отец и командиры пробрались вперёд сквозь толпу. Кормчий Леон — тот самый человек, который, пытаясь разжечь костёр, случайной искрой воспламенил нафту, — ухмылялся им с нижних ступеней лестницы. Он поднял и показал всем роговой амулет, «эстивал» — точно такой, какой Селена повесила на камфорное дерево в ночь накануне своего побега.