– У тебя только одна сестра? – спросил я.
– Да. Алиса. Ей пять.
– А братья есть?
– Нет. – Джулиан помотал головой. – А у тебя?
– Я единственный ребенок. – В том возрасте мне, конечно, не приходило в голову, что у моей родной матери могли быть и другие дети. Или что мой настоящий отец настрогал целый выводок еще до либо уже после моего зачатия.
– Почему ты называешь родителей по именам? – спросил Джулиан.
– Так они захотели. Чтоб показать, что я приемыш, а не настоящий Эвери.
Джулиан засмеялся и, покачав головой, произнес словцо, рассмешившее и меня:
– Хрень.
И тут в дверь тихонько постучали. Я опасливо обернулся, точно персонаж фильма ужасов, знающий, что снаружи притаился убийца. Кроме Бренды, ко мне никто и никогда не заходил, да и та осмеливалась вторгаться, лишь когда я был в школе.
– Чего ты? – спросил Джулиан.
– Ничего.
– Ты вроде как испугался.
– Вовсе нет.
– Я сказал – вроде как.
– Просто никто никогда сюда не поднимается.
Дверная ручка медленно повернулась, и я отшагнул вглубь комнаты, а Джулиан, заразившись моей тревогой, отступил к окну. Через секунду в комнату вплыл клуб дыма, а следом, естественно, появилась Мод. Я не видел ее несколько дней и сейчас отметил темные корни ее обычно аккуратно выкрашенных волос и нездоровую худобу. Недавняя болезнь лишила ее аппетита, ела она теперь очень мало. «Во мне ничего не задерживается, – пожаловалась она в нашем последнем разговоре. – То есть ничего, кроме никотина».
– Мод… – изумился я.
– Вот ты где, Сирил. – Она удивленно посмотрела на незнакомого мальчика: – А это кто?
– Джулиан Вудбид, – уверенно представился мой новый приятель. – Мой отец – Макс Вудбид, известный адвокат.
Он протянул руку, и Мод на нее уставилась как на невидаль.
– Чего ты хочешь? – спросила она. – Денег?
– Нет, – рассмеялся Джулиан. – Отец учит, что при знакомстве воспитанные люди обмениваются рукопожатием.
– Ах вон что. – Мод разглядывала его ладонь. – Она чистая? Ты давно ходил в туалет? А руки потом вымыл?
– Чище не бывает, миссис Эвери.
Мод вздохнула и на долю секунды коснулась его руки.
– Какая мягкая, – промурлыкала она. – Хотя ничего удивительного для мальчика, не привыкшего к тяжелой работе. Сколько тебе лет, извини за вопрос?
– Семь.
Мод покачала головой:
– Нет, это Сирилу семь. Я спрашиваю, сколько тебе.
– Мне тоже семь. Мы ровесники.
– Надо же, какое совпадение, – полушепотом сказала Мод.
– По-моему, ничего странного, – подумав, ответил Джулиан. – В моем классе все однолетки. И в классе Сирила, наверное, тоже. В Дублине, вероятно, столько же семилетних, сколько людей любого другого возраста.
– Возможно. – В голосе Мод слышалось сомнение. – Позволь спросить, что ты делаешь в комнате Сирила? Он знал о твоем визите? Ты его не обижаешь, нет? С хулиганами он не водится.
– Джулиан сидел в вестибюле, – сказал я, – на стуле, который там стоит для красоты.
– Зачем? – ужаснулась Мод. – Это мамин стул.
– Я его не сломал, – сказал Джулиан.
– Моя мать – Эвелин Хартфорд, – заявила Мод, словно это нам что-нибудь говорило. – Как вам известно, она просто обожала стулья.
– Они очень полезны. – Джулиан поймал мой взгляд и подмигнул. – То есть если хочется посидеть.
– Конечно, – сухо сказала Мод. – Для того они и созданы, верно?
– Только не тот стул для красоты, – вмешался я. – Вы запретили мне садиться на него.
– Потому что ты – грязнуля. А вот Джулиан выглядит аккуратным. Утром ты принял ванну?
– Да. И вообще я принимаю ванну почти каждое утро.
– Молодец. А Сирила не заставишь помыться.
– Неправда! – оскорбился я, потому что, во-первых, тщательно следил за личной гигиеной, а во-вторых, терпеть не мог глупых оговоров.
– И все же я попрошу тебя больше не садиться на тот стул, – сказала Мод, не обратив внимания на мою реплику.
– Даю слово, миссис Эвери. – Джулиан склонился в поклоне, чем вызвал улыбку Мод – явление столь же редкое, как солнечное затмение. – Вы пишете романы, верно?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Отец сказал. Сам он их не читал, потому что вы, говорит, пишете о женщинах.
– Так и есть.
– А почему, позвольте узнать?
– Потому что мужчины о них не пишут. Таланта, наверное, не хватает. Или ума.
– Отец Джулиана приехал повидаться с Чарльзом. – Я хотел увести разговор от стульев и книг. – Джулиан сидел внизу, и я подумал, ему будет интересно посмотреть мою комнату.
– Вот как? – Мод, похоже, удивилась моему предположению. – Тебе и впрямь интересно, Джулиан?
– Да, очень. Здесь так просторно. Даже завидно. Потолочное окно – просто чудо. Представляю, как здорово вечером лежать в кровати и смотреть на звезды!
– Когда-то здесь кто-то умер. – Мод принюхалась, как будто надеялась учуять в воздухе, уже канцерогенном от ее сигареты, остатки смерти.
– Что? – всполошился я, впервые об этом услышав. – Кто?
– Не помню. Вроде какой-то мужчина… Или женщина… В общем, человек. Это было очень давно.
– Он умер своей смертью, миссис Эвери? – спросил Джулиан.
– По-моему, нет. Если память не изменяет, его или ее убили. Убийцу, кажется, так и не поймали. О происшествии писали в газетах. – Мод взмахнула рукой, уронив пепел мне на голову. – Я плохо помню детали. Кажется, там фигурировал нож. Почему-то это слово вертится в голове.
– Поножовщина! – Джулиан восторженно потер руки.
– Ничего, если я сяду, Сирил? – Мод показала на мою кровать.
– Сделайте одолжение.
Мод уселась, расправила юбку и достала из серебряного портсигара очередную сигарету. Кожа на ее длинных тонких пальцах казалась прозрачной, сквозь нее как будто просвечивали суставы фаланг.
– Огонька не найдется? – повернулась ко мне Мод.
– Нет, конечно.
– Ну уж у тебя-то есть точно. – Она посмотрела на Джулиана и медленно провела языком по верхней губе. Будь я чуть старше, я бы сообразил, что она с ним заигрывает и он отвечает ей тем же. Сейчас это как-то смущает, поскольку он был ребенок, а ей стукнуло тридцать четыре.
– Кажется, у меня были спички. – Джулиан вывернул содержимое карманов на постельное покрывало – веревочка, йо-йо, туз пик и правда спичка – и заулыбался: – Я так и знал!
– До чего ж ты полезный малыш, – сказала Мод. – Надо, пожалуй, тебя запереть и не отпускать.
Я не смог скрыть восхищения, когда Джулиан с первого раза зажег спичку, чиркнув ею о подошву ботинка. Он поднес огонь Мод, и та, подавшись к нему и сверля его взглядом, прикурила, а затем откинулась назад, опершись на руку. Еще какое-то время она смотрела на Джулиана, а потом запрокинула голову и выпустила в потолок мощную струю белого дыма, словно возвещала об избрании нового папы.
– Я, видишь ли, работала над новым романом, – ни к селу ни к городу сказала Мод. – И вдруг услыхала шум наверху. Меня это отвлекло. Ход мыслей прервался. И я решила подняться и выяснить, в чем дело.
Я скептически вскинул бровь. Мы вовсе не шумели, и Мод, обитавшая этажом ниже, не могла нас услышать, если только не обладала невероятно чутким ухом, которому не повредил ныне побежденный рак слухового канала.
– Вам нравится писать, миссис Эвери? – спросил Джулиан.
– Разумеется, нет. Кошмарная профессия. В ней полно нарциссов, полагающих, что их жалкие фантазии интересны тем, кого они в жизни не видели.
– Но вы успешный писатель?
– Смотря что считать успехом.
– У вас много почитателей?
– Нет, избави бог. В литературной популярности есть какая-то ужасная пошлость, тебе не кажется?
– Не знаю, – сказал Джулиан. – Наверное, я мало читаю.
– Я тоже. Даже не вспомню, когда последний раз я читала роман. Все они ужасно скучные, авторы тянут кота за хвост. Кто-то верно сказал: краткость – сестра таланта. Какую последнюю книгу ты прочел?
– «Великолепная пятерка на таинственном болоте».
– Кто это написал?
– Энид Блайтон.
Мод покачала головой – мол, знать не знаю.
– Почему вы не хотите, чтобы ваши книги читали? – спросил я, хотя прежде этим не интересовался.
– По той же причине, по которой я не захожу в чужие дома и не рассказываю хозяевам, сколько раз я испражнилась после завтрака. Это никого не касается.
– Тогда зачем вы издаете свои сочинения?
– Ну так надо же что-то с ними делать, – пожала плечами Мод. – Иначе на кой ляд писать вообще?
Я нахмурился. Ответ ее показался бессмысленным, но я не хотел развивать эту тему. Лучше бы Мод ушла и не мешала моей зарождающейся дружбе с Джулианом. Может, он захочет еще разок взглянуть на мою штуковину, а потом покажет свою.
– Твой отец приехал спасать положение? – Мод взглянула на Джулиана и похлопала по матрасу рядом с собой. Джулиан понял знак и подсел к ней.
– Не знаю, – сказал он. Я был неприятно удивлен, заметив, что он пялится на ноги Мод. Все люди с ногами. Что такого особенного в этих? – А что-то нужно спасать?
– Нас преследует налоговый инспектор. – Мод говорила так, словно поверялась ближайшему другу. – Мой муж, приемный отец Сирила, не всегда в должной мере был аккуратен со своими финансами и в результате докатился до махинаций. Я-то держу собственного бухгалтера, и он следит, чтобы с налогами был порядок. К счастью, продажи мои так невелики, что я не плачу ничего. В некотором роде выгода. Получается, что бухгалтеру я отдаю больше, чем налоговику. Вас он уже проверял?
– Кто? – не понял Джулиан.
– Налоговый инспектор. Ты знаешь, как он выглядит?
Джулиан сморщился, не понимая, чего она хочет. Я же, хоть маленький, сообразил, что в финансовом отделе сотрудников много и среди них есть, наверное, и женщины.
– Может, инспекторов этих целая куча? – вмешался я. – И каждый ведет своего клиента.
– Нет. – Мод покачала головой. – Насколько я знаю, он там один. Такой, знаешь, хваткий. Суть в том, что твой отец, Джулиан, пытается отмазать моего мужа от тюрьмы, понимаешь? Нет, отсидка пошла бы ему на пользу, но тогда мне пришлось бы его навещать, хотя бы ради приличий, а я вряд ли найду в себе силы. Тюрьма мне видится весьма гадким заведением. И потом, там, кажется, нельзя курить.
– Да нет, можно, – сказал я. – По-моему сигареты – тюремные деньги.
– Чтоб откупиться от приставаний гомиков, – добавил Джулиан.
– Что ж, возможно, – согласилась Мод, ничуть не смутившись его словами. – Но Чарльзу, пожалуй, это не грозит. Лучшая пора его уже миновала.
– В тюрьме гомики не привередничают, – возразил Джулиан. – Берут что дают.
– Но они же не слепые.
– Кто такой гомик? – вклинился я.
– Мужчина, который боится женщин, – безмятежно пояснила Мод.
– По-моему, все мужчины боятся женщин, – сказал Джулиан, демонстрируя развитость не по годам.
– Верно. Ибо уступают им в уме, однако продолжают верховодить. Изменение мирового порядка их страшит.
– Чарльза посадят? – Я не питал к нему особой любви, но мысль о тюрьме удручала.
– Это зависит от отца Джулиана, – сказала Мод. – Насколько он хорош в своем деле.
– Я не знаю, чего у них там такое. Отец взял меня с собой, потому что на прошлой неделе я подпалил штору, и теперь меня не оставляют дома одного.
– А зачем подпалил-то?
– Случайно.
Ответ, похоже, Мод удовлетворил, поскольку она встала и загасила сигарету о мою прикроватную тумбочку, навеки оставив на ней выжженный след. Потом огляделась, словно даже не знала о существовании этой комнаты. А где же, по ее мнению, я жил все эти семь лет?
– Стало быть, это и есть твое убежище, Сирил, – задумчиво проговорила Мод. – А я-то все думала, где же ты прячешься. – Она показала на кровать: – А тут, значит, ты спишь.
– Да, – подтвердил я.
– Если только она не для красоты, как стул вашей матушки, – сказал Джулиан.
Мод улыбнулась и шагнула к двери:
– Постарайтесь не шуметь, мальчики. Я хочу вернуться к работе. Кажется, поезд вновь прибывает на станцию. Если повезет, напишу сотню-другую слов.
И с этим вышла, чему я был несказанно рад.
– Очень необычная женщина. – Джулиан вдруг разулся, стянул носки и принялся прыгать на моей кровати. Я отметил, какие у него ухоженные ногти на ногах. – Моя мать совсем другая.
– Она мне приемная мать, – напомнил я.
– А, ну да. А родную ты когда-нибудь видел?
– Нет.
– А вдруг Мод и есть твоя родная мать, только это скрывает?
– Нет. Какой смысл-то?
– Тогда, может, приемный отец – родной?
– Нет. Определенно.
Джулиан взял с тумбочки погасший окурок, шумно им затянулся и, скорчив рожу, поднес его к шторе. Теперь уже зная о его поджигательстве, я наблюдал опасливо.
– Думаешь, отца твоего посадят? – спросил он.
– Приемного отца, – поправил я. – Не знаю. Могут. Я не в курсе, что происходит, но у него неприятности. Так, во всяком случае, он говорит.
– А я уже был в тюрьме, – небрежно бросил Джулиан и развалился на кровати, как на своей собственной. Рубашка его выбилась из брюк, открыв пупок. Я завороженно уставился на его бледный живот.
– Не ври, – сказал я.
– Был. Честное слово.
– Когда? За что?
– Был, но не сидел.
Я рассмеялся:
– А я-то уж подумал…
– Да нет, это была бы совсем умора. Я ездил туда с отцом. Он помогал человеку, который убил жену, и взял меня с собою в Джой.
Я восхищенно вытаращился. В том возрасте я упивался историями об убийствах, а учителя постоянно стращали нас тюрьмой Маунтджой, в обиходе просто Джой. За любой проступок, от невыученного урока до зевка в классе, нам сулили, что мы закончим свои дни в петле палача, хотя в Ирландии уже отменили смертную казнь.
– Ну и как там? – спросил я.
– Сильно воняло уборной, – ухмыльнулся Джулиан. Я подхихикнул. – Меня усадили в уголок, и тут приводят убийцу, отец его расспрашивает и делает пометки – мол, надо кое-что прояснить, чтобы все растолковать адвокату, а тот человек, значит, интересуется, имеет ли значение, что жена его была потаскуха, которая ложилась под всякого мужика, и отец отвечает, что надо выставить жертву в самом невыгодном свете и тогда присяжные, скорее всего, простят убийство шлюхи.
Я аж задохнулся, ибо еще не слыхал таких слов, наполнявших меня восторженным ужасом. Джулиан меня просто покорил, я был готов целый день его слушать и задать еще кучу вопросов о его тюремных впечатлениях, но тут дверь опять отворилась и в комнату заглянул рослый мужчина с потешно кустистыми бровями.
– Мы уходим, – сказал он, и Джулиан вскочил как ошпаренный. – Почему ты босой?
– Я прыгал на кровати Сирила.
– Кто такой Сирил?
– Это я, – сказал я, и человек оглядел меня, словно мебель, которую он подумывает купить.
– А, объект милосердия, – равнодушно бросил он, и я не сразу нашелся, что на это ответить, а когда собрался с мыслями, отец и сын уже спускались по лестнице.
Большая любовь
Все детство меня мучил вопрос, каким образом Чарльз и Мод нашли друг друга, влюбились и стали супругами. Трудно представить более несовместимых людей, однако они как-то сумели соединиться и поддерживать некое подобие отношений, хотя один у другого явно не вызывал не то что любви, а даже интереса. И что, так было всегда? Или было время, когда от одного взгляда на спутника жизни в них просыпались желание, любовь и уважение? Была ли секунда, когда оба поняли, что встретили того самого единственного и неповторимого? А если нет, то зачем, скажите на милость, они приговорили себя к совместной жизни? Этот вопрос я задал каждому из них в отдельности и получил абсолютно разные ответы.
Чарльз:
– Мне было двадцать шесть, когда я встретил Мод, но тогда я даже думать не мог о любовнице или жене. Я, видишь ли, этим уже нахлебался по самые ноздри. Ты, наверное, не знаешь, первый раз я женился в двадцать два года и через пару лет овдовел. Ах, знаешь? Ну да, о смерти Эмили ходят всякие слухи, но я тебе скажу сразу: я ее не убивал. И никаких доказательств моей виновности не нашли, несмотря на все старания некоего сержанта Генри О'Флинна из полицейского участка на Пирс-стрит. Не было даже крошечной улики, указывающей на злонамеренное преступление, однако дублинские маховики работают на смазке именно таких безответственных сплетен и могут в одночасье изничтожить твою репутацию, если не дашь сдачи. По правде, Эмили была чудесная девушка, очень красивая, если это так важно, но с ней-то я и потерял невинность, а ни один разумный человек не женится на женщине, с которой он стал мужчиной. Это все равно как научиться вождению на раздолбанной колымаге и потом всю жизнь на ней ездить, хотя уже приобрел навык в час пик рассекать по оживленной магистрали на «БМВ». Вскоре после свадьбы я понял, что вряд ли смогу всю жизнь довольствоваться одной женщиной, и стал забрасывать сеть шире. Взгляни на меня, Сирил: я и сейчас чертовски хорош, а представь, каким я был в двадцать с небольшим. Передо мной женщины ложились штабелями. И я великодушно допускал их до себя. Прознав о моих постельных шалостях, Эмили взбеленилась и пригрозила вызвать приходского священника, словно этим могла меня испугать, а я сказал: дорогая, если хочешь, заведи себе любовника, мне все равно. Выбор елдаков огромен: большие, маленькие, идеальной формы, уродливые. Кривые, загнутые, прямые. У молодых парней стояк отменный, они будут только рады воткнуть такой красавице. Испробуй подростков, если угодно. Ты их просто осчастливишь, а они могут по пять-шесть раз за ночь без продыху. Я хотел как лучше, но почему-то она все поняла не так, обрушила лавину обвинений и впала в депрессию. Возможно, у нее, как у всякой женщины, было какое-то психическое отклонение, но с той поры она подсела на лекарства, чтоб не свихнуться окончательно. И вот однажды она, перебрав таблеток, залезла в ванну – и буль-буль, спокойной ночи, счастливо оставаться. Да, в наследство я получил уйму денег, вот почему и поползли все эти слухи, но уверяю тебя, я тут никаким боком и сам очень переживал ее кончину. Из уважения к памяти Эмили я почти две недели ни с кем не спал. Вот оно как, Сирил. И будь у меня родной сын, я бы ему втемяшил: моногамия неестественна для человека, а под словом «человек» я подразумеваю и мужчину, и женщину. Что толку на пятьдесят-шестьдесят лет приковывать себя к плоти одного человека, когда ваши отношения станут гораздо лучше, если вы дадите друг другу свободу проникать в ту или быть пронзенной тем, кто вам приглянулся. В супружестве главное – дружба и партнерство, но никак не постель. В смысле, какой мужчина в здравом уме возжелает свою жену? Однако, несмотря на все вышесказанное, я, впервые увидев твою приемную мать, тотчас понял: хочу чтобы она стала второй миссис Эвери. В универмаге Швицера, в отделе нижнего белья, она перебирала вешалки с шелковыми лифчиками и трусами и, казалось, вот-вот подпалит их своей сигаретой. Я подошел и спросил, не надо ли помочь с выбором гарнитура. Бог мой, какие у нее были буфера! И сейчас не хуже. Сирил, ты приглядывался к грудям твоей приемной матери? Нет? Брось, не смущайся, женская грудь – самая естественная вещь на свете. Мы сосем ее в младенчестве и мечтаем присосаться к ней взрослыми. Мод влепила мне пощечину, и та оплеуха остается одним из самых сильных моих эротических впечатлений. Я поймал ее руку и поцеловал в запястье. От нее пахло «Шанелью № 5» и соусом «Мэри-Роуз». Наверное, Мод только что пообедала, а она, как ты знаешь, всегда была неравнодушна к креветкам. Если вечером вы не выпьете со мной бокал шампанского в отеле «Грешем», сказал я, то я брошусь в Лиффи, на что она ответила: топитесь на здоровье, я вовсе не собираюсь в будний день напиваться с незнакомцем в гостиничном баре. Но в результате я как-то ее уломал и мы взяли такси до О'Коннелл-стрит, где провели не час, а шесть часов и выпили не бокал, а полдюжины бутылок шампанского. Представляешь? К концу мы совершенно окосели. Однако не настолько, чтобы не снять номер, в котором потом двое суток почти беспрерывно кувыркались в постели. Боже мой, она вытворяла со мной такое, чего я не изведал ни до, ни после нее. Только от своей приемной матери, Сирил, ты мог бы узнать, что такое настоящий минет. Через месяц-другой мы поженились. Но время опять взяло свое. Мод с головой ушла в писательство, я – в работу. Мне приелось ее тело, а ей, вероятно, мое. Но я искал утешения на стороне, а вот она не завела любовника и уже давно хранит целомудрие, чем, видимо, и объясняются ее настроения. Да, мы не идеальная пара, но когда-то мы любили друг друга, и где-то в глубине нас еще живы призраки тех парня и девушки, которые, накачавшись «Вдовой Клико», помирали со смеху и гадали, даст ли портье ключ от номера или вызовет полицию и архиепископа Дублинского.