С этими словами Медлес исчез, и я обнаружил, что близится рассвет.
— Но ведь Алфимов ни в чем не был виноват! В чем же его грех? — прокричал я в пустоту.
— В том, что, необдуманно поклявшись, он не сдержал своего обещания… — Голос Медлеса, затихая, растворился в холодном утреннем воздухе.
Новый день показался мне невыносимо долгим. Начальник тюрьмы Копнов лично приходил и уговаривал меня прекратить эксперимент. Я заверил его, что все в порядке. Хотя, конечно, сам так не думал. Это была западня — Медлес знал, что я, да и любой другой на моем месте не смог бы удержаться от того, чтобы заглянуть в свое прошлое и узнать тайну, которую оно в себе скрывает. Чего бы это ни стоило.
Я вновь и вновь прокручивал в голове наиболее впечатляющие фрагменты своей прошлой жизни, пытаясь угадать — на каком же из них заострит свое внимание Медлес. Я допускал, что совершил в свое время немало поступков, которые, с точки зрения общепринятых этических норм, можно отнести к греховным, но они все не стоили того, чтобы моя совесть не смогла бы совладать с любым из них. Быть может, я просто был слишком плохим образчиком добродетели? Или Медлес на самом деле знал гораздо больше, чем я мог себе представить?
Я неспешно греб, стараясь держать лодку середины пруда, окаймляющего городской парк. Сегодня выдался на редкость солнечный день. Из парка доносилась мелодия, наигрываемая духовым оркестром. Мимо нас проплывали лодки с веселящейся публикой. Выходной день, ознаменованный днем рождения государя Императора, удался на славу.
Альбина сидела напротив, на скамеечке, расположенной у самой кормы. Она была так мила в своем шелковом платье с множеством кружевных оборок. Шиньон ее прекрасных волос венчал чепец с прелестными ленточками. Я откровенно любовался своею спутницей. Девушка, сняв перчатку, опустила руку за борт и наблюдала за тем, как ладонь скользит по поверхности воды.
— Интересно, здесь очень глубоко? — спросила она.
— Гораздо глубже, чем кажется, — ответил я. — А еще поговаривают, что здесь с недавних пор завелись сбежавшие из кунсткамеры каракатицы. Они плавают у поверхности и хватают беспечных барышень за руки…
— Да полно вам нести всякую чепуху! — Она зачерпнула рукой воду и брызнула на меня. — Ну как водичка?
— Вы слишком долго держали в ней свою руку, сударыня. — Я достал платок и обтер капли с лица. — Теперь вода в пруду стала такой же ледяной, как и ваше сердце. Нелегко придется каракатицам…
— Я ведь могу еще освежить, — она снова погрузила руку в воду.
— Можете не утруждать себя, Альбина. — Я бросил весла, снял шляпу, выпрямился во весь рост и взобрался на самый нос лодки, развернувшись в сторону ее движения. — Надеюсь, мне повезет и я отыщу на дне жемчужину. Может, хоть она поднимет вам настроение.
— Не глупите, Яша, — рассмеялась Альбина. — Садитесь на место, прошу вас, а то и впрямь свалитесь. Кто меня потом на берег отвезет?
— Смотрите-ка — Бекас! — воскликнул я и спрыгнул обратно к веслам. От этого лодка неожиданно качнулась и Альбина вскрикнула.
«Бекас» — это прозвище профессора Бексарова, читавшего лекции по психиатрии в медицинском университете, студентами которого мы с Альбиной и являлись. В данный момент он проплывал мимо нас на лодке, но держался рядом с берегом. С ним была его семья: жена пряталась от солнца под зонтиком, а сын, упитанный карапуз, самозабвенно уплетал леденец на палочке.
Я сложил ладони рупором и прокричал:
— Профессор, не напоритесь на рифы!
Он повернулся в нашу сторону, оставив весла в покое на некоторое время, затем так же молча взялся грести с удвоенной силой. Его жена рассматривала нас, прикрывая глаза от солнца ладонью, поднесенной ко лбу.
— Что-то Кирилл Альбертович сегодня не в духе. — Я тоже налег на весла. — Видели, какой хмурый?
Альбина не отвечала, полностью переключив свое внимание на отлавливание проплывающих мимо листьев.
— А жена у него довольно привлекательная, — продолжал я, не обращая внимания на ее молчание. — Из тех, что сразу задерживают на себе взгляды кавалеров.
— Вы думаете? — Альбина оставила листья в покое и поправила бутоньерку на платье.
— О да. Если бы я в свое время не был очарован сидящей сейчас напротив меня особой, я, наверное, попытался бы наставить Бекасу рога…
Кирилл Альбертович Бексаров был еще относительно молод. По крайней мере, в профессорском составе нашего университета он точно был самым младшим. Я не пропускал ни одной его лекции, ибо из всех предметов только психиатрия увлекала меня по-настоящему.
— И что же в ней привлекает вас в первую очередь? — раздался голос Альбины.
— В ком? — Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь.
— В его жене. — Тон ее голоса опять обретал резкие оттенки.
— Да многое. Вот взять хотя бы осанку — спинка прямая, грудь вперед. А какое декольте… — я картинно закатил глаза. — И ведь есть, что этим декольте обнажить, черт возьми!
— Вы пошлый человек, Савичев. Так бы и сказали, что вас прельщает все низменное! — фыркнула Альбина.
— Ну почему же? Не только, — продолжал я свое неблагодарное занятие, связанное с восхищением достоинствами одной дамы в присутствии другой. — Даже такая ординарная, казалось бы, вещь, как челка…
— Челка? — переспросила она.
— Ну да, челка. Она так непосредственно ниспадает на лоб, что делает ее хозяйку одновременно и наивной юной барышней, и загадочной опытной дамой, знающей себе цену…
— Осталось только челку отрастить, — произнесла Альбина.
— Зачем? — не понял я.
— Да, так… — она снова загрустила.
— И все-таки? — не отставал я.
— Я же сказала, что просто так! — холодно отреагировала она. — И вообще, надоело уже плавать. Желаю на берег.
— Если бы любовь на самом деле окрыляла, то я бы сейчас взлетел, — шепнул я Альбине на ушко, когда мы прогуливались по одной из аллей парка.
По обеим сторонам от нас высились деревья и со скрупулезной точностью были расставлены скамейки и газовые фонари: одиннадцать шагов — фонарь, восемнадцать шагов — скамейка.
— И рухнули бы прямо мне на голову, — рассмеялась девушка.
— Я бы не стал уподобляться Икару, — возразил я. — И солнце не растопило бы нежный воск, скрепляющий перья.
— Летали бы над парком, пугали публику?
— Бросился бы на вас, словно коршун, и утащил в свое гнездо!
— И где же вы его свили? — продолжала улыбаться Альбина.
— Высоко в горах. По ночам я взираю на луну.
— И что вы там видите?
— Она улыбается мне, — я остановился и задрал голову. — Она зовет меня. В одну из ночей я взмахну крыльями и полечу к ней. Луна не станет обжигать меня своей ненавистью.
— Но она же так далеко.
— Выбившись из сил, я камнем рухну вниз. А поутру прилив смоет с камней кровь, а ветер развеет перья…
— Фу, как печально, — надула губки Альбина. — Давайте лучше присядем.
— Опустимся на грешную землю, — кивнул я.
— Вы на самом деле чувствуете то, в чем все эти дни настойчиво пытаетесь меня убедить? — спросила девушка, когда мы уселись на лавочку в тени раскидистого клена.
— Я люблю вас, Альбина. Никогда я не испытывал еще подобных чувств, — ответил я, не сводя с нее взгляда.
— Но почему именно я? И с чего вдруг это произошло сейчас — ведь мы до этого были знакомы не первый год?
— Если бы я мог вам объяснить, я бы это сделал. Я и сам ничего не понимаю. То, что со мной творится, — мне незнакомо. Да и кто может дать определение любви? Безумно влюбленному дано ощутить, но объяснить это невозможно, возлюбленная моя Альбина.
— Как все-таки с моей стороны неправильно и глупо, что я встречаюсь с вами, но не могу ответить тем же. Наверное, нам надо прекратить эти встречи и беседы, — произнесла она.
Я молчал.
— Но с другой стороны, мне ведь так интересно общаться с вами, — продолжала она. — Вы так понимаете меня всегда. И вообще, Яша, вы такой необычный — совсем непохожий на остальных. Чудная штука — жизнь, правда? — дружелюбно рассмеялась она.
— К счастью, она не стоит на месте, а с каждым днем меняется, — произнес я. — Меняются люди, меняются их взгляды.
— Совершенно согласна с вами, — вторила она мне. — Вполне возможно, что в недалеком будущем мое отношение к вам изменится и я буду видеть в Яше Савичеве не только сокурсника и друга. Сейчас же мне так не хочется, чтобы мы все прекратили. Наша дружба мне очень дорога. Если, конечно, такое положение вещей не будет приносить вам боль.
— Да что вы, Альбина! — я нежно коснулся кончиков ее пальцев. — Когда вы рядом со мной, я парю над облаками…
— Ну, хорошо, только не упадите, умоляю вас, — оживилась она. — Уже темнеет — пойдемте смотреть фейерверк!
Альбина взяла меня под руку, и мы пошли по аллее, выглядя со стороны счастливой влюбленной парочкой.
Далее меня ожидало еще полчаса приятных мгновений, пока мы наблюдали за праздничным фейерверком. Я стоял позади, пока она восхищенно ликовала по поводу очередного салютного залпа, и жалел, что вечерняя прохлада заставила девушку накинуть шаль на свои прекрасные плечи.
— Не желаете заглянуть ко мне в гости? — ненавязчиво спросил я, когда мы возвращались из парка.
— Да нет, уже поздно, — отозвалась Альбина. — А завтра лекция как раз…
— По психиатрии, — уточнил я. — Придется рано вставать.
— Это, наверное, единственный предмет, который вы изволите посещать? — рассмеялась Альбина. — Смотрите, как бы вас не отчислили.
— Что поделать, если остальные меня не интересуют. Пока, по крайней мере, — ответил я. — Кстати, предлагаю все-таки пойти ко мне, заночевать, а завтра вместе пойдем на долгожданную лекцию…
— С ума сошли, да? Воспитанные девушки ночуют дома, Яша, — возразила она.
— Да вы не беспокойтесь, я буду спать в другой комнате, на кушетке, — не сдавался я. — С каких это пор гостеприимство противоречит воспитанности?
— Прекращайте, к чему это все? Не слишком ли много для одного дня? — Сопротивление в ее голосе все же ослабевало.
— Тем более вы давно хотели посмотреть мою библиотеку, — я использовал все возможные доводы.
— Ну, хорошо, хорошо. Давайте зайдем, посмотрим вашу библиотеку, но не более. Договорились?
— Ваше слово — закон, — я, не дав Альбине опомниться, взял ее за руку, наклонился и припал к ней губами.
— Только давайте без глупостей, — она мягко, но настойчиво отстранила меня.
Я снимал неподалеку меблированные апартаменты, состоящие из трех комнат. Весь путь от парка до моего жилища я развлекал Альбину рассказами о своей собственной теории относительно феномена сновидений.
— Как же можно утверждать, что сон — есть странствия души, нам с вами, будущим медикам? — оспаривала очередное мое утверждение девушка.
— А как же вы объясните сие по-научному? — отстаивал я свою точку зрения. — Циркуляцией крови? Вам же показывали, пардон, заспиртованные человеческие мозги. Неужели этот жалкий комок материи способен на такие чудесные проявления?
— По-моему, Яков, вы сейчас надо мной издеваетесь. И прекратите поминать к ночи всякие мерзостные факты.
— Одной вам сегодня ночевать никак нельзя-с, — улыбнулся я. — Может, вы и в загробную жизнь не верите?
— Все, больше я с вами не разговариваю до самых дверей вашего дома, — категорично заявила девушка.
— Не ожидала, что у вас столько книг! — восхищенно произнесла Альбина, когда я провел ее в свой кабинет.
Три стены комнаты были заставлены шкафами, заполненными книгами.
— А какие названия, заметьте, — подхватил я.
— Я думала, что у вас окажется одна лишь психология, — призналась Альбина.
— Недооценка гораздо приятнее разочарования, согласитесь? — высказался я.
— Вот это вы верно подметили, — ответила она. — Дадите мне что-нибудь почитать на свой вкус?
— Я уже давно приготовил для вас одну книжку.
— Правда? Какую? — заинтригованно спросила она.
— Поприсутствовав как-то на лекциях по правоведению, я обратил внимание, что для будущего врача вы слишком сильно интересуетесь политикой и государственным устройством. Я ведь не ошибся?
— И на этот раз вы тоже оказались правы, Яков Михалыч, — Альбина слегка растерялась.
— Вот, специально для вас — «Левиафан» Гоббса, — я достал увесистый том с одной из полок. — Уверен, вам понравится. Тем более прочесть это можно хотя бы только за то, что когда-то сей труд был публично сожжен.
— Благодарю, — она взяла книгу, открыла первую страницу и начала читать.
— Вы можете устроиться поудобнее, — произнес я через некоторое время. — Я сейчас приготовлю чай.
— Да нет, благодарю покорно, — улыбнулась она, захлопывая книгу. — Я пойду домой — уже поздно.
— Полагаю, предложение ночлега будет отвергнуто при любых условиях? — осведомился я.
— Верно полагаете, — многозначительно ответила Альбина. — И не вздумайте меня провожать, а то я потом буду переживать.
— Переживать за меня? Что-то новенькое, — усмехнулся я.
— Не говорите так, — обиделась она.
— Ладно, пойдемте. Одну я вас все равно никуда не отпущу, да и книжку помогу донести.
Проводив Альбину и вернувшись домой, я первым делом сел за письменный стол, достал из выдвижного ящика толстую тетрадь в твердом переплете из зеленого бархата, открыл ее на заложенной странице, обмакнул перо в чернильницу и начал писать: «10 мая, А. дает согласие на совместное проведение выходного дня…»
Как я ни старался, но все-таки проспал на следующее утро (увлекся записями накануне) и слегка опоздал к началу лекции. Пробираясь к своему излюбленному месту на «галерке», я встретился взглядом с Альбиной, сидевшей в первом ряду. Ее глаза были заплаканными.
В перерыве я попытался заговорить с ней, но, видя, что она едва удерживается от слез, решил оставить ее в покое. После лекции Бексарова она ушла и до конца занятий так и не появилась. Вечером я зашел к ней, но дома Альбины не оказалось.
На следующий день меня ожидала лабораторная работа. Предстояло мерзкое занятие, связанное с препарированием лягушек. И избежать этого не было никакой возможности. Мы с сокурсниками сидели в кабинете и отпускали мрачные шуточки по этому поводу. Вскоре зашла Альбина и, увидев меня, направилась в мою сторону. На лице ее обозначилось каменное равнодушие. В руках она держала сверток, который она, подойдя, положила на мой стол. Под слоем бумаги угадывался «Левиафан» Гоббса.
— Все? — спросил я.
— Все, — не менее лаконично ответила она и удалилась.
В этот и несколько последующих дней мы ни разу не заговорили друг с другом.
Однажды я довольно поздно возвращался домой. Подойдя к двери, я на ощупь пытался попасть ключом в замок.
— Любите гулять по ночам, Яков Михайлович? — услышал я позади голос Альбины и от неожиданности чуть не выронил тетрадь в зеленом бархатном переплете.
— Давно вы здесь? — спросил я.
— Не очень. Извините, что без приглашения. Надеюсь, двери этого дома еще открыты для моей персоны?