Джейн же политкорректно отругала себя за «макаронников» и, как человек прямого действия, выкинула этот подвиг начисто из головы.
Она доводила до изнеможения своих переводчиков и водителей. В отличие от молниеносной работы над dailies – ежедневными статьями, – ее интервью и беседы для features – тематических проектов – могли продолжаться бесконечно. Она ценила любую деталь, то, чего так не хватает в работе репортера ежедневной газеты или службы новостей. С ней говорили люди, которые не разговаривали ни с кем. Она могла быть безумно жесткой и даже жестокой, идя к своей цели. В 2000 году она провела несколько месяцев на войне в Чечне, собирая материал о пытках и бессудных казнях мирных жителей. Ее статья в результате была написана не со стороны жертв, а со стороны палачей, которых ей удалось разговорить. Ходили слухи, что ради этого она переспала с командиром отряда Псковского ОМОНа, что было неправдой. Никаких доказательств тому, естественно, не было, но злые журналистские языки ухватились за эту легенду и неустанно пересказывали ее, оснащая все новыми подробностями для коллег-новичков, еще не знавших, что это за fucking bitch34.
В Багдаде, в том же отеле, Джейн разработала оригинальный, позднее вошедший в учебники по журналистике способ перехитрить агентов «Мухабарата» – саддамовского гестапо. В начале войны, когда режим Саддама еще продолжал функционировать почти как прежде, в смысле постоянных запретов и ограничений на журналистскую деятельность, великий и ужасный министр информации Ирака Удай Аль-Тай в качестве компромисса разрешил журналистам держать компьютеры и лэптопы в номерах отеля, но только невключенными, более того – нераспакованными. Писать статьи, обрабатывать фотографии и пересылать в свои издательства и то и другое им было разрешено лишь непосредственно из здания иракского «Министерства правды». И пока туда не угодила парочка «умных» ракет, превратив его в бетонные щепки, агенты «Мухабарата» совершали постоянные рейды по этажам отеля «Палестина», где проживало большинство журналистов, вламываясь в номера, чтобы проверить, как соблюдаются установленные правила.
С нарушителей, конечно, не сдирали живьем кожу, их не пытали на медленном огне и не расстреливали. Но для большинства журналистов положенное наказание было гораздо хуже вышеперечисленных. Работа в логове врага, в Багдаде, для многих была пиком их журналистской карьеры, билетом в известность, мостиком к премиям, к будущим книгам и сценариям. Тех, кого саддамовские гестаповцы ловили в отеле с включенным компьютером, немедленно лишали аккредитации и высылали из страны. Аккредитации вообще выдавали только на неделю или две и продлевали за взятки – за пять блоков американских сигарет, ящик виски и на худой конец за пару-тройку сотен тех же вражеских баксов. В специальном отделе «Мухабарата» находили время читать все статьи на всех языках, просматривать все фотографии и видеоматериалы и делали свои выводы. В какой-то момент даже команда CNN была со скандалом изгнана из Багдада. Сказали в эфире что-то не то. Напуганные журналисты ходили по этажам «Палестины», как по минному полю.
Джейн тогда выходила в эфир чуть ли не каждый час или полчаса. И ее лэптоп и спутниковый телефон в номере отеля были постоянно включены.
Вот сидит она, готовит свой очередной репортаж, как в дверь начинают ломиться вооруженные сотрудники «Мухабарата». Джейн спокойно встает, оставляет компьютер включенным на столе, срывает с себя блузку и лифчик, подходит к двери и резким движением распахивает ее. За дверью стоят три араба в военной форме, пузатые и усатые, с «Калашниковыми» в руках, а перед ними появляется огненно-рыжая красавица с балетной талией, с ровненькими ромбиками мышц живота и упругой обнаженной грудью с розовыми сосками. Пока гестаповцы в смятении извиняются и не знают, куда деть глаза, Джейн хладнокровно просит прощения, говорит, что она только что вышла из душа и ей нужно пять минут, чтобы закончить туалет. Потные от беготни и волнения офицеры с пунцовыми щеками поверх загара беззвучно, словно немые, машут руками, а она закрывает дверь. Потом спокойно выключает лэптоп, прячет его в сумку под кровать и вновь идет открывать дверь. Длинный коридор этажа пуст. Саддамовцев и след простыл.
Джейн была волчицей-одиночкой, воплощением латинского правила Omnia mea mecum porto35. У нее всегда все было с собой. Когда отключали электричество, ей не нужно было тратить время на поиски генератора. В условиях стационарной войны, как было в Ираке или Афганистане, он появлялся у нее на балконе гостиничного номера в первый же день и ждал первой бомбежки. Она могла ничего не есть и не пить сутками, если это мешало работе, но у нее под рукой всегда была тщательно собранная медицинская аптечка – на все случаи жизни. Если существовала хоть малейшая опасность отравиться (а в таких местах, как Афганистан, она подстерегала журналиста на каждом шагу), Джейн пила только кипяченую воду и изредка ела рис.
В 2001 году в Афганистане, работая на территории Северного альянса, который воевал с талибами, пока американцы бомбили Кабул, Джейн заставляла своего водителя каждый вечер двадцать минут кипятить воду из пандшерских ледников в специально купленном ею для этой цели на рынке самоваре. Потом по ее инструкции он охлаждал воду в том же ледяном ручье и разливал в ее четыре пластиковые полуторалитровые бутыли из-под минеральной воды, которую она купила в Таджикистане и привезла с собой. В Афганистане бутылированную воду тогда купить было невозможно.
Так она и питалась кипяченой водой долгий месяц на севере Афганистана, пока остальные журналисты постоянно лечились подручными средствами от дизентерии и гепатита. Что поделаешь, они любили тоненькие сухонькие бараньи шашлычки на узеньких, как иглы, шампурах, не понимая, что шашлычки эти делаются из того самого мяса черного цвета, что продается на каждом афганском рынке. Джейн спросила об этом водителя, когда увидела черное шевелящееся мясо в первый раз.
– Нет, мясо красное, не черное, – бодро ответил водитель. – Просто мухами облеплено. Ничего страшного.
Своего долгожданного «Пулитцера» она и получила за статью, которая потрясла всех больше, чем двумя десятилетиями ранее одноименный роман Уильяма Стайрона и фильм по этому роману. В романе героиня проживает остаток своей жизни в бесконечных мучительных воспоминаниях о том, как ей предоставили выбор между двумя ее маленькими детьми: один ребенок отправляется с ней на свободу, другой – в газовую камеру нацистского концлагеря. И она делает выбор. В статье этот сюжет был повторен в точности – но дело было уже не в Польше времен Второй мировой, а в России начала XXI века. И это был не роман. Это была реальность.
В Беслане, пока все журналисты ждали развязки трагедии с участием сотен детей-заложников в захваченной террористами школе, Джейн нашла молодую женщину, которую, как и в романе Стайрона, звали Софией. Ее накануне штурма захватчики отпустили в группе других женщин с детьми. Среди заложников было двое ее детей. Трехлетний мальчик и шестилетняя девочка. Ей разрешили взять с собой только одного. На выбор.
– Я не могу этого сделать! – взмолилась женщина, рыдая. – Можно, я заберу и сына и дочь?
– Нет, – твердо сказал главарь банды. – А если будешь и дальше ныть, останешься здесь вместе с обоими.
Она увела с собой сына, а дочь осталась в захваченной школе.
– Мама, мама! – кричала она ей вслед. – Мамочка, вернись!
Джейн нашла отчаявшуюся мать в доме ее свекра в ночь перед развязкой. Они разговаривали час. После этого Джейн написала свою версию – «Выбор Софи II», и стала звездой журналистики. А дочка-заложница выжила в пожаре и перестрелке и вернулась домой целая и невредимая из бойни, в которой погибли более трех сотен заложников, среди них десятки детей.
Потом была еще минута славы, когда воссоединенная семья засветилась в одном из самых популярных американских телешоу. В компании с Джейн. София и ее дети со слезами на глазах вновь рассказали свою леденящую душу историю. Там же в студии, под водопад слез легендарной ведущей и аплодисменты массовки, они и попросили политического убежища.
Там же в Беслане Джейн рассталась с единственным человеком в ее жизни, в котором она разглядела мужчину, а не просто бесполого журналиста. Это был корреспондент «Лос-Анджелес геральд» Сергей Прохоров. Симпатия была взаимной. Оба в то время работали в Москве, а познакомились в Багдаде. До Беслана их платонический роман продолжался около года, пока Прохоров с гордостью не показал ей свою «потрясную», по его словам, съемку операции по «освобождению заложников». На самом деле не было никакой операции. Был кромешный ад. Школа сгорела дотла. Среди погибших под пулями и в огне пожара было сто восемьдесят шесть детей. Десятки спецназовцев и местных жителей были убиты и ранены. Ни один террорист не вышел из школы живым.
Прохоров, тогда еще фанатик фоторепортажа, по духу был очень близок Джейн. В Беслане снимал в самом пекле. В редакцию он послал галерею из тридцати шести разных кадров. Среди них было два, которые Джейн выделила для себя. На одном окровавленная девочка лет семи сидит на коленях на земле, крича и закрывая уши руками. На другом она уже лежит на том же месте – мертвая, с пулевым отверстием в виске.
– А можно посмотреть всю раскадровку эпизода с девочкой? – спросила она тогда в отеле.
– Конечно, вот она, – Прохоров с гордостью открыл в компьютере нужную папку и, пробежавшись по кадрам, нашел эпизод.
Джейн внимательно смотрела и губами отсчитывала про себя кадры.
– Что ты делаешь? – спросил несколько озадаченный Сергей.
– Ничего. Сколько кадров в секунду?
– Камера снимает?
– Да.
– Десять, а что?
– Ничего.
– Что ничего?
– Сережа, у тебя было девять секунд.
– Не понял…
– Ее убили на девяносто шестом кадре.
– И?
– Сережа, ты ведь мог спасти ее, – ровным голосом сказала Джейн. После пяти лет работы в Москве она прекрасно, почти без акцента говорила по-русски.
– У меня другая работа, Джейн, – сказал он после паузы. – Мы фиксируем происходящее. Не вмешиваемся. И вообще, когда я снимал, то ни о чем не думал.
– Ты был рядом. Мог попытаться взять на руки и унести.
– Знаешь, милая, – выдержав еще более долгую паузу, холодно ответил Прохоров. – Читатели должны знать правду. Как все было. И точка. Не я же ее убил, в конце концов. Мне что, по-твоему, нужно было бросить камеру и взять в руки автомат? Я не солдат, Джейн. И это не моя война. Я не спасатель. У меня другая работа. Я делаю то, что умею. Как и ты...
Джейн встала и молча вышла из его номера. Прохоров ее не удерживал. При этом он не знал и знать не мог, что самым главным и самым страшным откровением для Джейн было то, что, скорее всего, на месте Сергея она поступила бы точно так же.
Но мертвая девочка словно встала с тех пор между ними. Джейн не могла простить ему и себе ее гибель.
Роман закончился, так толком и не начавшись.
* * *
Ополченец Иван Рыльников – коротконогий мужичок с бычьими глазами навыкате и в новенькой зеленой форме не по размеру – сам не мог понять, как так получилось, с какого такого бодуна он взял и выложил все этой рыжей бабенке, слово за слово, хреном по столу. Никому, даже в ментовке в таких деталях не рассказывал то, что он рассказал журналистке. А именно – что привело его сюда.
Они сидели прямо на траве под боярышником на самом краю поля. Мертвых увезли, но все равно было приказано никого на поле не пускать, пока не соберут и не увезут все железки. Однако уже в первый день местные ухитрились разобрать полсамолета и вывезти на металлолом. Потом приехал Дедер, обложил стоявших в оцеплении «х...ями» и погнал половину личного состава в пункт приема лома – «вернуть, б...дь, все железяки взад, как былó». Остальным было категорически приказано никого из местных на поле больше не пускать. Больше не пускали.
Рыльников настоялся на жаре и был счастлив посидеть в тени, попить водички и поболтать с красивой девчонкой-иностранкой. Правда, немного напрягало то, что, разговаривая, ему приходилось задирать голову, но в сидячем положении разница в росте была не так заметна, как стоя. Джейн отдала ополченцу свою вторую бутылку и изображала максимально возможное внимание к его нехитрой истории. Этим репортерским искусством она владела безупречно.
– Я таксовал в Питере, ишачил, по ходу, на компанию «Дилижанс», – Рыльников сидел, широко расставив ноги и потягивая воду из подаренной ему Джейн бутылки. – Получаю заказ: отвезти деда восьмидесятилетнего на дачу в поселок под Кавголово. Февраль – лютый, как хохлы говорят. Холодрыга, по ходу. Темень непролазная. У меня еще «Яндекс навигатор» глючит, фигню всякую показывает. Короче, везу я деда на эту дачу. Бензин на нуле. Найти не могу. Потом вдруг навигатор определяет место. Я говорю деду: «Приехали». Он расплатился, вылезает. Темень кругом. Дома какие-то рядом. Я уехал. Ночью дочка этого деда шум подняла. Он, типа, на дачу не доехал. Спрашивает диспетчера, кто его вез. А та, по ходу, провтыкала. После пересменки, типа. Короче, вместо того чтобы позвонить напарнице, поискать и мне позвонить, она протупила. Мол, не знаю, звоните завтра утром. Короче, утром семья через ментов вышла на директора нашего, Шарипова Ревзана Ревзановича. Меня, по ходу, отыскали. Поехали туда с ментами. Ну, на место, где высадил, значит. Дед, по ходу, замерз. Нашли его недалеко. В снегу. Поселок нежилой оказался. Ну, зимой не живет там никто, по ходу. А я знал? Ошиблись мы с поселком. Этот навигатор гребаный… И еще диспетчерша, эта дура тупая. Короче, я один во всем виноват. А что я? Мне сказали, я отвез. По навигатору. Если б дочка сразу спохватилась да диспетчерша не протупила, я бы приехал, отыскал его, и дед живой бы остался. А теперь я, по ходу, виноватый. Оставление в опасности, типа. Статья у них такая есть. Шарипов с диспетчерами-падлами – в шоколаде, а мне, значит, в тюрьму?
– Ужасный случай. Я вас понимаю, – Джейн записывала на айфон и одновременно огрызком карандаша в блокнотик. – Так вас сюда вместо тюрьмы послали?
– Смеетесь? Я под подпиской. Следствие, по ходу, фуйня-муйня. А тут Сашка, друг брата, одноклассник, уезжает на Донбасс на войну. Я ему говорю: «Я бы поехал, да паспорта заграничного нет». Он говорит: «Да не надо там паспорт заграничный». Мол, по ходу, границы больше нет. Один общий русский мир. Платят сто тысяч в месяц. На всем готовом. За свои – только до Ростова доехать. Ну, я собрался и поехал с ним. А чего мне собирать – только подпоясаться. Следователю в мае позвонил отсюда. Мол, простите, все такое. Не сбежал. В армию забрали. А он мне: «Какую, на хрен, армию? Ты ж служил уже!» А я ему – мол, на Донбасс. За родину, по ходу, за Путина. Он не стал наезжать. Говорит: «Вернешься, дай знать». И все. Вот воюю здесь уже три месяца как. Деньги платят. Не сто тыщ, конечно, как обещали, но больше, чем в такси. Может, вернусь с войны, мне скидка будет.
– Что будет?
– Скидка. Ну, по ходу, в положение войдут. Герой, типа, и все такое. Примут. Во внимание, по ходу. На суде. Нет?
– В этом смысле, да, понимаю. А если вас убьют?
– Ну, убьют, так убьют. Тогда уж никакого суда точно не будет.
– А как же семья? У вас дети есть?
– Есть, да, по ходу. Дочка. Шесть лет. Жена – инвалид по зрению. Не работает. На пособии.
– А что с ними тогда будет?
– Ну, я им деньги посылаю. Больше, чем за полгода года в такси, вышло. А убьют… Что ж… Тюрьма лучше, что ли?
– Понятно. Вы в боях участвовали?
– Да, в Авдеевке рубеж держали. Две недели на передовой. Хреновато приходилось. У них профессионалы: поляки, канадцы, негры. Оружие американское.
– Вы лично негров видели? Или поляков?
– Сам – нет. Врать не буду. Ребята рассказывали. Одного в плен взяли. Отстреливался до конца, пока, по ходу, патроны не кончились. Потом четверо наших его скрутили. Здоровый, черт. Но белый. Не негр. Говорили, хохол из этой… как ее… из Магнитобы. Это где, не знаете?
– Манитоба в Канаде.
– Ну вот! Я ж и говорю. Видите?
– Понятно. А кто, по вашему мнению, сбил самолет?