* * *
Алехин приехал на место сбора на десять минут раньше назначенного. Форма ему подошла. Вечером, после ухода Рыбникова, он купил в соседнем с отелем спортивном магазине объемистый ранец-рюкзак, куда положил все необходимое. Как они с Антоном шутили в молодости – джентльменский набор: джины́-часы-трусы. Смену белья, носки, медикаменты из ближайшей аптеки. Пару бутылок воды.
– Сидит как влитая! – обрадовался Рыбников, увидев его в обновке. – Сейчас продолжим экипировку. Начнем с личного оружия. Садись в машину.
Иван влез на водительское сиденье, пригласил Алехина сесть сзади и, обернувшись, вручил ему новенький «Макаров» с четырьмя магазинами.
– Проверь машинку, пока писателя не подвезли, – коротко сказал он.
Алехин взял ПМ в руку, щелчком вытащил обойму. Положил ее на сиденье рядом с остальными тремя. Снял затвор с предохранителя. Огляделся. Убедился, что улица пуста, взвел затвор, высунул руку в окно, направил ствол вверх и нажал спусковой крючок. После сухого щелчка поставил затвор на предохранитель, ударом ладони вставил обойму в пистолет и убрал его вместе с магазинами в объемистый карман рюкзака на молнии. Проверил ход застежки туда-сюда. Убедился, что все работает, и вспомнил, как он взял ПМ в руки в первый раз.
Осенью 1995 года Алехина отправили в Челябинскую межобластную школу милиции – что-то вроде crash-course45 для новых офицеров с высшим, но техническим образованием. Он навсегда запомнил первое занятие в оружейке. Пожилой майор с усталым безразличным лицом обратился ко всем курсантам со словами:
– Вы ведь все знаете про Тринадцатую, так называемую красную, колонию в Нижнем Тагиле? И наверняка знаете, что примерно половина из отбывающих там наказание ментов сидят за незаконное применение оружия. Так вот, слушайте внимательно – там нет и никогда не было ни одного осужденного за неприменение! Не надо это записывать, просто запомните: пистолет – ваш лютый враг! Его можно тупо потерять. Можно забыть на подоконнике, посрав в общественном туалете. Его у вас может украсть товарищ по службе, чтобы занять вашу должность. Помните: залетев в притон без пистолета, вы можете получить п…ды, а расстреляв там обойму – срок. Начнем с предохранителя...
По логике челябинского майора выходило, что Алехин должен был навечно поселиться в Тринадцатой колонии. И произойти это должно было еще девятнадцать лет назад – после того как он в запале пролил первую кровь, пристрелив сразу пятерых, когда спасал Гитлера в лесу под Ебургом. Ну ладно, что было, то было. Что касается Гитлера, то он позвонит ему сегодня с дороги, чтобы не будить сейчас, и попросит попридержать билет до следующего раза. Уходя из отеля, он вложил оставшуюся часть денег за липу в конверт, заклеил и оставил на ресепшене. На имя Адольфа. Алехин не любил оставаться в долгу.
Между тем привезли писателя. Из въехавшей во двор темно-синей «Шкоды» выкатился круглый, как колобок, бритый тип в камуфляже с гитлеровскими усиками под носом, в три прыжка преодолел расстояние между машинами, рванул ручку задней двери и плюхнулся на заднее сиденье рядом с Алехиным.
В машине, после знакомства, писатель попросил обращаться к нему на «ты» и не обращать внимания на его статус.
– Да, на войне я политрук, – заявил он. – Просто рядовой политрук Захаров. Такой же защитник отечества, как и вы. Зовите меня просто – политрук Захаров. Или Платон.
Курская область. Август
Лида принесла вместе с ужином очень плохую весть. Виталик Крючков, командир его дивизиона, скончался ночью в госпитале на Ленина от тяжелого отравления. Три дня в коме. Ни слова не сказал. Картинка вырисовывается та еще. Ребят из расчета Курочкина взорвали в первый день. ЧП на учениях. Непроизвольный подрыв боеприпаса. Какой, на хер, непроизвольный? Какие, на хер, учения? Взорвали пацанов, и концы в воду! Если все так и есть, как он думает, то следующим в траурном списке станет он, Герой России, подполковник Георгий Горовой, командир 329-й зенитно-ракетной бригады ПВО Сухопутных войск Российской Федерации.
Подполковник, одетый в синий шерстяной спортивный костюм с коленями-парашютами, пальцами извлек из пол-литровой банки последний соленый огурец. Огурец не хрустел. Нужно было банку на ночь в холодильник поставить. Да все равно не помогло бы – свет отключили. Только к утру дали. Сжевав огурец, Горовой запил его рассолом прямо из банки. Походил по предбаннику туда-сюда. Увидел, что за окном начинает темнеть, открыл дверь, вышел из прохладной бани в удушливую вечернюю жару, сел на ступеньки и обхватил голову руками.
Мысленно он ругал себя последними словами. Как он мог на это пойти? Как он мог согласиться? Трус! Идиот! Мудило! Дебил! В какой-то момент он даже застонал, не в силах больше выносить безвыходность своего положения. Потом мысленно ухватился за то, что спас жену с дочерью, и перестал беспомощно тонуть в своем горе. Главное, что они в безопасности. Татьяна с Машенькой уехали еще в конце июня в Литву к ее сестре Лане. Та замужем за литовцем. У них свой дом в Ниде, лошади, катер, сосны, белые грибы. Таня каждое лето ездит к ней. А ему нельзя. Невыездной.
Жора был не против ежегодных поездок Тани. Иначе он бы не проводил дней и ночей с Лидой, медсестрой из госпиталя. Все сплетничали за спиной, что у него шуры-муры с Люсей из штаба. И ни единая душа не знала, что у него роман с Лидой. Таня ревновала его к одной, а он спал с другой. И алиби на месте, и совесть чиста. Лида была разведенная, без детей. Горовой – ходок со стажем. Для Лиды он даже завел отдельный телефон с SIM-картой на ее имя, чтобы жена ненароком не поймала его на такой ерунде. Вот и пригодилась конспирация. Нежданно-негаданно.
Это его пока и спасало. А то лежал бы сейчас в морге, как Виталик, постаревший за три дня лет на тридцать, со слезшей, как у змеи при линьке, желтой кожей и выпавшими волосами. В палату к нему никого не пускали, даже жену. Та в коридоре день и ночь рыдала, убивалась, рассказала Лида. В городке (они все жили в военном городке рядом с поселком Маршала Жукова) был объявлен траур. «Погибший на учениях» расчет из второго дивизиона хоронили всей частью.
Теперь только один Горовой знал, что это за учения. Он был уверен, что его уже ищут и рано или поздно найдут. Он не мог оставаться на одном месте. Не мог рисковать Лидой. Перед тем как выкинуть в речку Сейм телефон, он позвонил Тане, сказал, чтобы не волновалась за него. Мол, уезжает в командировку, но возникли чрезвычайные обстоятельства, и они с дочкой ни в коем случае не должны возвращаться в Россию. Он потом все объяснит.
– Не переживай и никому не звони, – сказал, почти прокричал он в трубку, когда Таня начала рыдать. – Я сам буду звонить. Я люблю вас. Все будет хорошо.
У Лиды была дача в Сахаровке. Осталась ей от родителей. Туда он и доехал общественным транспортом в тот же вечер, отдав кошку Мусю на попечение жене прапорщика Исакова, которая обожала детей и зверей и ухаживала за Мусей, когда Таня была у сестры, а он на дежурстве. Взял все деньги, что были дома, документы, Танины драгоценности – два золотых кольца, цепочку и три пары серег с камешками. Сунул в сумку пистолет без кобуры с тремя снаряженными магазинами и ушел из дому. Похоже, что навсегда.
Горовой был плотным, пышущим здоровьем мужиком сорока четырех лет. Год до пенсии по выслуге лет. Они собирались с Таней уехать к ее родителям в Крым. Теперь это было просто, потому что Крым наш, российский. У них был там огромный дом, доставшийся еще от выселенных татар, правда, не на побережье, а в получасе езды до моря, в Старом Крыму. Так назывался поселок. Места – красоты неописуемой. Рядом лес вперемешку с маковыми полями. В лесу – старинный армянский монастырь. Последний раз они там были год назад. В августе, когда Таня с Машенькой вернулись из очередной поездки в Прибалтику. И в этом августе, через неделю, собирались поехать туда. Но жизнь распорядилась иначе. А так мечтали посидеть под тенью столетнего грецкого ореха во дворе, поесть особенных крымских помидоров – «дамских пальчиков» с огорода, которые даже без соли безумно вкусные, словно уже под маринадом. Прогуляться пешком до плато в Планерском, заглянуть в монастырь. Поваляться на пляже в Коктебеле.
Горовой снова задрожал от ужаса и отчаяния. И что сказать Лиде? Она уже волноваться начала, не понимает, что происходит. А он ее все завтраками кормит. Мол, завтра все объяснит. У него от переживаний волосы дыбом встают вместо члена, который, наоборот, три дня ни на что не реагирует, что тоже Лиду настораживать должно. Раньше ведь по два-три раза в день «это самое».
– Ты что, Горовой, виагру какую-нибудь принимаешь? – смеялась она. – Ты ж меня уже до полусмерти затрахал, любимый мой, сладкий, золотце мое, – и опять начинала сама к нему приставать.
Ох, и злое…учая девка досталась, думал он. Сама кого угодно затрахает до «мама-не-горюй». А теперь – все, карантин и караул. Никакой виагрой не поднимешь. А ведь стоял, как боже мой, как «Бук М 1-2» на боевом дежурстве…
Горовой понял, что если сейчас не успокоится, то у него просто лопнет башка. Хоть в петлю лезь! Он зашел в дом, достал из прикроватной тумбочки пистолет. Повертел в руках. Приставил к виску, посмотрел на себя в зеркало, вставил дуло в рот, закашлялся и, матерясь, швырнул оружие на пол.
Он ведь сразу понял, что дело швах, когда начальник войск ПВО приехал. Генерал-лейтенант Троекуров. Он всего один раз в жизни его раньше видел. На штабных учениях. До этого по всем вопросам общался с командующим армией. А тут – через голову. Приезжает без звонка, без предупреждения. Запирается с ним в штабе. И начинается – х…е-мое, мотня в пользу бедных. В конце концов разобрались с задачей, с датой, со временем, с «коридором».
У Троекурова выходит – боевое задание, у Горового – херня ка-кая-то непонятная. Десять тысяч метров – это вообще, б...дь, гражданский эшелон. Какие, на х…й, ВСУ?! Они вообще боятся бумажный самолетик запустить, после того как зенитчики из 53-й бригады «Вербами» их транспортники и вертушки «поприземляли». Там вообще ни одна б...дь не летает, кроме гражданских бортов. И то не ниже девяти пятьсот.
– Георгий Семенович, вся надежда на вас, – тупо глядя в карту Украины на столе, сказал Троекуров. – Секретное правительственное задание.
Последняя фраза Горовому очень не понравилась.
– Зенитно-ракетный комплекс «Бук М 1-2» предназначен для противовоздушной обороны войсковых группировок и объектов, – начал тупить комбриг. – Он используется для поражения самолетов армейской, оперативно-тактической и стратегической авиации, вертолетов огневой поддержки, крылатых ракет и дистанционно управляемых беспилотных летательных аппаратов.
– Ты что, Горовой, ваньку валяешь? – повысил голос генерал, но спохватился, посмотрел на запертую дверь, потом поднялся, подошел к окну и сам закрыл форточку. – Да, гражданский коридор! Я и без тебя знаю, умник хренов! И борт будет гражданский. Только с виду. Внутри там американское высокоточное вооружение. Целый самолет вооружения. В результате его использования погибнут тысячи наших солдат. Наши танки, как спичечные коробки, гореть будут. Как в Ираке. Ты этого хочешь?
– Я понимаю, товарищ генерал, – угрюмо возразил Горовой. – А почему мои ребята должны это делать? Там, под Ростовом, двадцать вторая, двадцать седьмая бригады есть. Под Таганрогом – тридцать четвертая. Почему мои?
– Потому что ты, Горовой, самый лучший, – взбодрился генерал. – Кто отличился при контрольных пусках весной? Пушкин? Тухачевский? Кто одной ракетой сбил маневрирующую мишень типа «Стриж» в сложной помеховой обстановке? Шесть расчетов стреляли, а попал только ты! Одной ракетой на высоте десять тысяч! На дальности тридцать два килóметра! Как в игольное ушко, б...дь!
– Не одной, товарищ генерал, а двумя, – посчитал нужным поправить начальника Горовой.
Лесть даже в самой сложной обстановке играла с военными злые шутки. Они не привыкли, чтобы их хвалили. Тем более так откровенно.
– Вторая уже по обломкам пришлась! – Троекуров стукнул кулаком по столу так, что латунная пепельница подпрыгнула и брякнулась на пол.
Кучка окурков рассыпалась на лакированном паркете вокруг нее, как солнечные лучики, выложенные ребенком маленькими узенькими камушками вокруг круглого большого голыша на пляжном песке. Горовой вспомнил о скорой поездке в Крым и немножко успокоился.
– Что ж? Целый комплекс выдвигать? – спросил вдруг Горовой, сам не зная, почему и как это вышло. Он просто хотел поскорее закончить этот дурной разговор и выйти из душной комнаты, не догадываясь, что уже сдался.
– Что ты имеешь в виду? – Троекуров сменил тон на деловой.
– Машину командного пункта, – начал перечислять подполковник, – СОЦ, СОУ и ПЗУ.
– Зачем? – усмехнулся генерал. – Мы же не войну объявляем. Эшелон, азимут, дата, время до минуты – все расписано по ноткам. Играй, не хочу. Тебе нужно будет одну ракету пустить, максимум две. И домой. ПЗУ вам хватит с головой. Ну, повезете четыре ракеты на всякий случай. Да, ты ведь в отпуск собрался, я слышал? В Крымнаш?
Горовой криво ухмыльнулся. Естественно засмеяться у него не получилось. «Слышал ты, ага, – подумал он. – Ты обо мне, вообще, когда узнал? Вот ведь, суки, обложили…»
– Хорошо, – подполковник постарался сказать это настолько твердо, насколько мог. – Мне самому расчет подбирать, или как?
– Дык мы ж вроде договорились, – генерал достал из кармана очечник, надел очки в роговой оправе, перетянутые узким кусочком скотча в соединении правой дужки. Потом из другого кармана выудил листочек и развернул его, продолжая говорить себе под нос: – Поедут твои ворошиловские стрелки, которые «Стрижа» сбили. Как их там? Ага, вот: Курочкин, Федулов и Картавов. И Калужин тоже.
– Калужинов, – поправил подполковник, поняв, что теперь уже не отвертеться. – Товарищ генерал-лейтенант, мне нужен приказ.
– Ты его получил. Нет?
– Я имею в виду письменный приказ. С указанием координат стартовой позиции и эшелона цели и всем остальным.
– Горовой, – генерал снял очки и внимательно посмотрел на комбрига, – я чего-то не догоняю. Ты слышал о такой штуке, которая называется военной тайной?
– Что-то слышал, – немного осмелев, ответил подполковник. – Мы просто засунем приказ в сейф, и все. Из кабинета никуда не денется.
– Если бы Жуков каждый раз требовал у Сталина письменные приказы, мы сейчас с тобой служили бы в Вермахте. Это в лучшем случае.
– Не самый худший вариант, – ухватившись за шутку, постарался перевести разговор Горовой, хоть и понимал, что загнан в угол. – Может, зарплата была бы поприличней.
– А зарплата начальника моего штаба тебя не устроит? – хитро сощурился генерал. – Пирогов на пенсию собрался. Должность, да, ответственная. Но ведь генеральская. Звездочки, опять же, другие. Сначала три, а потом, глядишь, – одна, да побольше.
– Вы мне предлагаете новую должность? – прямо спросил Горовой.
– Предлагаю, – прямо ответил Троекуров.
– Мне нужен письменный приказ, – не купился Горовой.
– О твоем назначении?
– О боевом задании.
– А ты знаешь, что это не мой приказ? – глаза генерала округлились, словно невидимые руки мгновенно вставили ему удивленные линзы. – Это его приказ.
– Чей – его?
– Его! – генерал показал глазами на потолок.
– Министра?
– Бери выше.
– Куда ж выше? – продолжал валять ваньку Горовой.
– Короче, подполковник, – Троекуров снял очки и начал укладывать их в очечник, – я хотел по-хорошему. Не выходит у нас. Ты отказываешься выполнять личный приказ верховного? Я тебя правильно понял? Сдавай дела и дуй в Крым. Только смотри, одно слово о нашем разговоре – и…
– Верховный вам лично дал приказ? – спросил Горовой, глядя куда-то мимо Троекурова, словно за спиной генерала возникла вдруг какая-то новая фигура.
– Нет, передал с нарочным, – попробовал съязвить генерал. Но у него не очень выходило. – Под расписку в журнале. Что ты как курсант, в самом деле?!
Троекуров уже начал уставать от этого разговора. Он был совсем не дурак и понимал, что приказ – действительно идиотский (это на языке гражданских).
– Хорошо, я согласен, – Горовой встал и начал разминать ноги, сгибая и разгибая их в коленях.