Было уже за полночь, когда, наконец, ошеломленный Алехин встал, обнял доктора, поблагодарил его и отправился восвояси. Больше они не встречались. Дома и на работе проштудировал в Интернете всю имеющуюся литературу по иглоукалыванию и летаргии, но ясности у него от этого не прибавилось. И с тех пор он держал свою тайну при себе, не поделившись этим открытием ни с Антоном, ни с женой, которую Алехин больше не пугал преждевременной кончиной и чудесным воскресением Лазаря.
Лос-Анджелес. Июль
Все шло к тому, что Сергею, если он немедленно не воскреснет, как учили, предстояло сгореть вместе со своей яхтой, пары горючего в моторном отсеке которой достигли критической концентрации и сдетонировали в тот момент, когда она наконец вышла в открытый океан, тем самым превратив береговую линию во второй горизонт.
Раздался взрыв. Яхту тряхнуло, как во время шторма. Потом после короткого затишья сверху, с палубы, стали доноситься жуткие вопли; похоже было, что кто-то из злодеев ранен или один из них улетел за борт. Кричали дуэтом, на два голоса – мужской и женский.
Алехин осознавал, что яхта горит и тонет, одновременно распадаясь на части. Но он ничего не мог с этим поделать. Он продолжал без движения и без дыхания лежать на полу и, как ни старался, так и не мог сделать необходимый спасительный глоток.
Глава пятая
БУНКЕР
Москва. Июль
Стол длинный, метров шесть, не меньше. Массивный и холодный. Из камня. То ли гранита, то ли мрамора. В подвальном сумраке толком не разберешь. За столом – четверо, по одному с каждой стороны. Но главного видно сразу. Щуплый и лысоватый, с пустыми белесыми глазами, он сидит во главе стола со скучающим видом, медленными полукруговыми движениями головы разминая затекшую шею.
Остальные трое расположились треугольником с другой стороны стола, почти касаясь локтями друг друга, и поедают глазами старшего, хотя внешне они не выглядят моложе, скорее даже наоборот.
– Итак, покалякаем о делах наших скорбных, – главный начал встречу с цитаты из популярного фильма своего любимого режиссера.
Свет постепенно потух, как в кинозале, и за спиной говорившего засветился огромный, во всю стену, экран. На нем человек в туго перетянутой портупеей камуфляжной полевой форме без знаков различия, с глубоко посаженными зеленовато-водянистыми глазами и одутловатым лицом, на котором выделялись ухоженные щегольские усики, заметно грассируя, заявил: «В районе Снежного только что мы сбили самолет украинских ВВС. Предупреждали же – не летать в нашем небе. “Птичка” упала за террикон. Где-то за шахтой “Прогресс”. Жилой сектор не зацепила. Мирные люди не пострадали». Затем последовали кадры, на которых было хорошо видно, как с земли на горизонте поднимается сносимый ветром вправо огромный столб черного дыма.
Экран погас, и в зале воцарилась тьма. Одна за другой перед каждым из присутствующих, словно сами собой, зажглись свечи. Не электрические, а настоящие восковые. Где-то в потолке, в углу помещения, зашелестела вытяжка.
Неровные отблески пламени свечей искажали черты присутствующих до неузнаваемости. Все, кроме глаз. Говорили они негромко, но под сводами подвального потолка, будто в старинном винном погребе Шильонского замка, где Байрон от нечего делать выцарапывал заточенной ложкой свое бессмертное имя на скальном камне стены, голоса их звучали если не утробно, то гулко, незнакомо и зловеще. Словно говорили не люди, а копии Дарта Вейдера. Подвальные заговорщики-масоны говорили негромко, но их слова, несмотря на искаженные липкой акустикой средневекового подземелья голоса, были отчетливо слышны и понятны каждому из них. Причем чем тише говорил присутствующий на тайной вечере, тем отчетливее слышали его собеседники.
Окажись на столе игральные карты, а вместо свечей – канделябры, можно было бы принять их за картежников, гнущих, «Бог их прости, от пятидесяти на сто» в штоссе (он же фараон) ХIХ века (для обычной «пульки» все происходящее выглядело чересчур таинственно). Но ни игральных карт, ни тем более мела или каких-либо иных предметов в руках у собравшихся за столом не было. Все – часы, телефоны, ручки, даже расчески с носовыми платками и брючные ремни с ботинками – было сдано охране еще на первом пункте пропуска, на так называемой «Единице». На всех были теплые валяные тапочки. Каменный пол был с подогревом. Но все равно зябко. Их руки лежали на столе, хорошо различимые в отблесках горящих свечей. Главный Дарт Вейдер, наконец, нарушил тишину гулким эхом утробного мычания.
– Что это, я вас спрашиваю? Что это такое?
– Это министр обороны ДНР Белкин, – после паузы за всех ответил сидевший по правую руку от главного.
– Я не спрашиваю, кто это. Я спрашиваю, что это. Что он несет?! В смысле, кто разрешил?
В зале воцарилась мертвая тишина. В подобной ситуации одно мгновение тянется бесконечно, как в фильме ужасов или в страшном сне.
– Вы понимаете, вы отдаете себе отчет в том, что произошло и что этот полудурок сейчас несет? Почему это вообще оказалось на экранах, в Интернете и еще черт знает где?! Всего лишь час спустя после трагедии? – продолжил после затянувшейся паузы главный.
Не дождавшись ни от кого ответа, он некоторое время молчал. В помещении вновь образовалась тишина, только еще более мертвая, холодная, просто могильная. Было слышно, как участники вечери дышат.
– О том, почему вообще эта трагедия оказалась возможной, мы поговорим позже. А пока все, что я хочу услышать, – это кто выпустил этого идиота в эфир, если все здесь присутствующие уже через двадцать семь минут после произошедшего знали, что случилось и чей самолет там упал? Я хочу услышать хоть одно разумное объяснение этого очередного дебильного фак-апа, который сбил все наши планы, не говоря уже о том, что в катастрофе погибло черт знает сколько ни в чем не повинных людей – пассажиров, сами знаете какого, рейса.
– Если позволите, я мог бы поделиться некоторыми соображениями на этот счет, – наконец ответил самый молодой из участников совещания, сидящий по левую руку от старшего.
– Bitte tu mir einen Gefallen19, – с нарочитым акцентом ответил по-немецки старший и сразу же с некоторой издевкой в голосе повторил по-английски с еще более заметным акцентом: – Please, be so kind to explain20.
– Не было возможности сразу же связаться с вами. Вы плавали в бассейне. Когда стало ясно, что по ошибке, по трагической случайности был сбит другой борт, мы сразу же решили подстраховаться. На тот случай, если нам не удастся убедить мировое сообщество, что рейс Лондон – Бангкок был сбит ВСУ, Вооруженными силами Украины. Что на самом деле и произошло. А так… ну сбили ополченцы. Отбили у ВСУ ракетный комплекс и сбили.
Говоривший выпалил все это скороговоркой и громко выдохнул, как после глубокого нырка.
– Не кажется ли вам, любезный, что это слишком мудрено для мирового сообщества? – ответил вопросом старший.
Ни один из говоривших в обращении не использовал личные имена, отчества и, не дай бог, названия должностей. В таких беседах, особенно в подземном бункере, это было строго запрещено.
Любезный ответил молчанием. Старший воспринял это как согласие с высказанным им предположением. Так его учили много лет назад. Все, чему он тогда научился, работало до сих пор и – в этом он был совершенно уверен – будет работать здесь всегда.
– Хорошо, – в его голосе отчетливо прозвучала угроза. – А теперь пусть мне доходчиво объяснят, почему вообще был сбит самолет, летевший другим рейсом?
Эффект сказался мгновенно. Сидевшего за дальним концом стола грузного, с животиком и усами человека средних лет, к которому, собственно, и был обращен этот вопрос, передернуло уже от первого слова «хорошо». Главный говорил с мягкой, еле заметной шепелявостью, и в глубине подвала шипящие начинали присвистывать.
Его адресату вдруг, не к месту и не вовремя, вспомнился эпизод из детства: как он собирает с мамой морошку на болоте. И вдруг сквозь густой, но негромкий гул повисшей в воздухе мошки он отчетливо слышит свистящий звук у себя за спиной, поворачивается и в ужасе отпрыгивает назад, падая спиной на влажную, холодную и пружинящую кочку и роняя бидончик с ягодами. Перед ним на едко-зеленом мху, среди янтарных пятен зрелой морошки разлеглась здоровенная черная, как деготь, гадюка. Подняв голову и шипя, страшная чешуйчатая тварь хочет броситься на него и сожрать – всего, целиком, с зелеными резиновыми сапожками и белой кепочкой с целлулоидным козырьком и надписью заграничными буквами Tallinn…
– Я вас спрашиваю – вас, сидящего на этой нелепой лошади, – громко, не без актерского пафоса, продолжил старший.
Приближенные давно и хорошо знали, что он любил оперировать цитатами из старых фильмов советского времени. Необязательно советских. Иногда подчиненные угадывали контекст и отвечали цитатой на цитату, радуясь, что могут быть причастными к интеллектуальному дискурсу, и одновременно радуя шефа, который не мог удержаться от того, чтобы снисходительно не выдавить в ответ сухой, похожий на кашель, смешок.
Если бы тот, к кому был обращен вопрос, знал, из какого фильма цитата, и ответил: «Сударь! Оскорбив лошадь, вы оскорбили всадника!» – быть может, он на секунду и разрядил бы сгущающуюся вокруг него атмосферу. Но он вырос вдали от цивилизации, далеко-далеко от Москвы, на западной окраине которой он сейчас вместе с другими сидел в бункере на глубине сто двадцать четыре метра под землей. Его родиной, где суждено было провести детство и отрочество, была глухая забайкальская деревня, где не то что франко-итальянских «Трех мушкетеров» 1961 года выпуска, а вообще никакого кино в те былинные времена не показывали. Ни французского, ни итальянского, ни советского. Никакого. За неимением кинотеатра и электричества. Позднее, когда будущий министр после службы в армии перебрался в город и устроился на работу в пожарную часть, в кинотеатрах шли уже совсем другие фильмы.
Он закашлялся, чтобы прочистить горло, и, как мог, отрапортовал:
– Разрешите доложить. В Донецкой области плохо работает ГЛОНАСС...
– Правда? Что вы говорите! – казалось, старший обрадовался, услышав это признание. – А где он вообще хорошо работает, ваш ГЛОНАСС? На Марсе? На Луне? Придурки ваши – они что, в конце концов, за целый день не могли разобраться, где находится стартовая позиция?!
– Разобрались, но не сразу. Это поле рядом с населенным пунктом Первомайский. Но после опроса местного населения и сопровождавших их ополченцев они оказались сначала в другом Первомайском. Их в Донецкой области, как выяснилось, шесть. Пока искали нужный, время шло. Когда нашли, не успели приспособиться к местности. Азимут был один, а эшелоны разные. Из двух целей выбрали неправильную.
– А вы не знали, что будет две цели?
– Не знали. Лондонский с задержкой вышел. Диспетчеры ему и аэрофлотовскому высóты в процессе полета поменяли, а азимуты те же оставили. Нас не предупредили. Нас же там нет.
– Это вы сейчас в мой огород передразниваетесь? Про нас там нет?
– Нет, нет. Я… Я… хотел объяснить, почему нас не предупредили.
– Но вы хотя бы знали, что там шесть Первомайских?
– Знали. Но они не знали. То есть знали, но ошиблись. Я же говорю, ГЛОНАСС…
– Ага. Значит, ГЛОНАСС виноват! Это ГЛОНАСС, значит, сбил самолет, так выходит?
– Не совсем так, – у министра начала кружиться голова. – Мы, конечно, сбили. Но стреляли правильно.
– Стреляли правильно, а попали не туда? Так, так, – тут старший, наконец, понял, что не сходится в путаных объяснениях министра. – Я вот, честно, не понимаю, какое отношение имеют шесть Первомайских к тому, что сбили не тот самолет, если, как вы утверждаете, стреляли правильно.
На этом месте министру следовало бы доложить старшему, что для того, чтобы корректно, по всем правилам произвести пуск, расчету необходимо некоторое время и усилия, чтобы привыкнуть, прижиться к местности, определить на локаторе реперные точки – скалы, терриконы, холмы, здания, строения, башни, лес и т. д. То есть отсечь на радаре все лишнее, что поначалу может цеплять глаз на предельно малой высоте. Именно это полчаса назад объяснил министру, бывшему пожарнику, генерал-лейтенант Троекуров, начальник ПВО и доктор военных наук, который приехал в ставку вместе с ним и томился теперь в «предбаннике». Министру тогда показалось, что он понял, но теперь понял, что не понял. Из расстроенной его головы даже вылетело, что такое азимут. В обычной ситуации Вадим Вадимыч, выслушивая доклад министра, мог бы, как и сам министр, изобразить умного, покачать головой, понимающе пошевелить губами, да и дело с концом. Ну как бы один начальник докладывает другому, более старшему начальнику то, что сам не совсем понял. Старший тоже не понимает, но делает вид, что понял. Два минуса рождают плюс. Разбор полетов состоялся. Все довольны. Но это в обычной ситуации. В этот раз ситуация, однако, была совсем не обычной. Более того, в каком-то смысле экстраординарной.
Вадим Вадимыч не захотел просто изображать умного и шевелить губами. Он и так был умный. Он хотел понять, что произошло, и требовал разумных объяснений.
В обычной ситуации министру следовало бы позвать Троекурова, но даже тогда это было бы стыдно и неудобно. Словно расписаться в своей некомпетентности. Сейчас же вызов Троекурова был смерти подобен, и, скорее всего, командующий ПВО в этом случае вышел бы из бункера уже в должности министра.
– Вы правы, – окончательно запутавшийся в реперных точках своей головы министр очень пожалел, что вообще заговорил о логистике, о Первомайском и о ГЛОНАССе, не разобравшись в предмете. – Не имеют. Не имеют Первомайские отношения. Я к слову, просто. Рассказал о трудностях на месте, так сказать. Общая картина. Диспозиция…
– Да уж, картина! Картина маслом! Диспозиция! Это я все понимаю. Я не понимаю, почему вы, скажем, за час до пуска не поинтересовались, какова картина и диспозиция в воздухе.
– Нас не предупредили.
– Вы министр обороны! – почти перешел на крик старший. – Вас жареный петух должен в жопу клюнуть, чтобы предупредить? Как в сорок первом?
Министр молчал. Он не знал, что сказать. По всему выходило, что виноват он. Зря он выгораживал расчет. А впрочем, в любом случае виноват будет он.
– Но объективно, рейс «Аэрофлота» тысяча двести восемьдесят девять летел в это время выше, а MA-71, соответственно, ниже, – министр уже понимал, что его ничего не спасет и что выхода нет. – Он и стал объектом целеуказания. То есть, я хочу сказать, стреляли правильно, а... попали не туда. Ну, то есть сбили не то.
– То, не то! – повысив голос на октаву, почти прокричал старший, так что присутствующие инстинктивно схватились за уши. – Молодец, б…дь! И про рейсы мы теперь все знаем, и про компании! Скажите еще для большей ясности, что рейс был Москва – Ларнака. Сто пятьдесят девять пассажиров вместе с экипажем! Вы совсем идиот?! Вы понимаете, что убили на сто пятьдесят человек больше, чем, чем…
Старший осекся и не закончил фразу. Он сунул руку под стол, достал оттуда какой-то тяжелый металлический предмет и одним движением руки катнул по гладкой поверхности стола опешившему министру, оба соседа которого сразу же отодвинулись от него как можно дальше.
– Да, дорогой, вы угадали, – кивнул старший, и в голосе его, словно вилка по стеклу, звякнул металл. – Это не ГЛОНАСС. Это – ПМ. Пистолет Макарова. Он сбоев не дает и везде, в отличие от ГЛОНАССА, работает хорошо. В нем один-единственный патрон. И это не русская рулетка. Патрон уже в патроннике. Вы знаете, что делать, если с предохранителя не забудете снять. Вы человек чести, не правда ли? Ну что ж, надеюсь, я в вас не ошибся, – с этими словами старший встал и направился к двери. У двери остановился и, обернувшись, обратился к двум другим онемевшим и словно окаменевшим свидетелям происходящего: – Господа, а вам что, особое приглашение? Или вы хотите составить компанию господину министру?