Идиллия идет навстречу своей жанровой сущности, и становление жанра находит отражение в его теории. При этом именно те определения жанра, которые раскрывают, на первый взгляд, преимущественно его понятийную сторону – собственно идиллическое – оказываются, вместе с тем, и лучшими его определениями: им удается ближе всего подойти к тому, что именуется «концепцией, заключенной в жанре» или его «жизнеспособным началом». Это – взгляд на жанр со стороны существенно сопричастной ему действительности – действительности, для которой стали актуальны его закономерности. А потому это определения – принципиально антитрадиционалистские.
«Нет более пустого описания идиллии, нежели то, которое утверждает, что она изображает исчезнувший золотой век человечества», – замечает в «Приготовительной школе эстетики» (1804) идущий по пути Гердера Жан-Поль147. Идиллия, по Жан-Полю, – «эпическое изображение полноты счастья в ограничении… Ограничение в идиллии может распространяться или на блага, или на взгляды, или на сословие, или на все это сразу» при полном безразличии «сцены, на которой разыгрывается действие»148. Идиллиями Жан Поль называет роман «Векфилдский священник» (1766) О. Голдсмита, поэмы «Луиза» (1795) И.Г. Фосса и «Герман и Доротея» (1797) И.В. Гёте, свои романы «Жизнь довольного школьного учителя Марии Вуца из Ауэнталя» (1791) и «Жизнь Квинтуса Фикслейна» (1795).
К понятию идиллии обращается Г.В.Ф. Гегель, говоря о современном эпосе. «Состояние мира, которым характеризуется весь современный мир, – пишет он, – приняло облик, по своей прозаической структуре прямо противоположный требованиям, которые мы считали неизбежными по отношению к подлинному эпосу; между тем перевороты, которыми были потрясены действительные устои государств и народов, слишком крепко сидят в памяти как действительные переживания, чтобы подчиниться эпической художественной форме. Поэтому от сферы значительных народных событий эпическая поэзия обратилась к ограниченным частным, домашним обстоятельствам в деревне и провинциальных городах, чтобы найти материал, который мог бы подвергнуться эпической переработке. Поэтому эпос приобрел характер идиллии»149. В качестве примеров идиллического эпоса Гегель приводит «Луизу» Фосса и особенно выделяет «Германа и Доротею» И.В. Гёте, который «мастерски отодвинул революцию совсем вдаль и вовлек в действие лишь те элементы революции, которые в своей простой человечности безусловно непринужденно примыкают к домашним и городским событиям и ситуациям… Гёте сумел отыскать и изобразить черты, описания, состояния, завязки, которые в своей сфере снова оживляют то, что составляет неотъемлемую прелесть в непосредственно человеческих отношениях “Одиссеи” и патриархальных образах Ветхого Завета»150.
При свете исторического сознания проступают глубинные закономерности жанра, и только на их основе становится возможным осмысление Гомера, Гёте и Ветхого Завета в одном ряду.
Возникшая в эпоху эллинизма, когда частный быт впервые стал авторитетной формой жизни, и слово внеисторической, бытовой реальности (слово жанров той области литературы, к которой в древности, наряду с буколической поэзией, относили также басню, мим, мениппову сатиру) потеснило слово высоких жанров, идиллия во 2-й половине XVIII – начале XIX в. (с утверждением значимости приватного существования, с открытием «прозы жизни» как поэтической темы) переживает свое второе рождение. Происходит мыслимое лишь в условиях Нового времени возвращение жанра к своей изначальной сущности, актуализация сокрытых ранее его возможностей – того конкретного (и именно всеобщего), которым навсегда была определена сущность идиллии (ведь пока абстрактное мыслилось как всеобщее – принципиальная установка риторической культуры, безраздельно господствовала пастораль). Отныне и уже навсегда идиллия как поэзия счастливого быта («оправдание телесной реальности счастьем ее»151) останется в литературе, время от времени выходя на первый план, особенно в эпохи кризиса общественной идеологии – «сентиментальные», по выражению А.Н. Веселовского, когда «при упадке общественности личная жизнь получает особую ценность и требования рассудка уступают вожделениям сердца», когда «идеалом каждого становится развитие в себе “человека”, присущих ему нравственных начал»152, как например, произошло в эпоху бидермайера (1815–1848), целиком прошедшую под знаком идиллии.
Теория комедии в поэтике немецких романтиков
Аннотации
В статье рассмотрены ключевые моменты становления теории романтической комедии, которая представлена такими именами, как братья Фридрих и Август Шлегели, Новалис, Л. Тик, Шеллинг. Анализируются основные теоретические статьи йенских романтиков, в которых обосновывается данная проблема: цикл лекций о драматическом искусстве А. Шлегеля (венский и берлинский), критические статьи Л. Тика (в сборниках «Kritische Schriften» и «Dramaturgische Blätter»), обширные разделы о комедии древней и новой в «Философии искусства» Ф. Шеллинга. Кроме того, драматической теории касаются в своих фрагментах Новалис, Ф. Шлегель и в ряде статей Л. Тик.
Ключевые слова: драматургия, комедия, романтизм, йенские романтики, лиературоведение.
Loginova I.V. The theory of comedy in Germany
Summary. The paper analyzes certain key moments in the romantic theory of comedy represented by many famous names: brothers Friedrich and August Schlegel (lectures on the dramatic art), Novalis L. Tieck (articles in collections «Kritische Schriften» and «Dramaturgische Blätter»), F.W. Schelling («The Philosophy of Art»).
Несмотря на распространенное мнение о том, что романтизм преимущественно тяготеет к лирике, в действительности в романтической теории искусства трудно выделить какой-то основной литературный род или жанр, они все более или менее равноценны. Можно отметить излюбленные романтиками жанры, такие как роман, сказка, драма. Романтическая критика также имеет дело с классическими образцами трагедии, комедии, она интересуется поэмой, новеллой и т.п. Затруднительно выявить такой жанр или классического автора, о котором бы не высказывались братья Фридрих и Август Шлегели, Новалис, Л. Тик, Шеллинг.
В полемике с просветителями романтики наиболее детально разработали теорию трагедии. Поэтому современные литературоведы нередко считают, что комедия не была свойственна романтизму. Характерно, что романтической комедии не посвящается отдельных статей в энциклопедиях. Традиционно считается (и эту точку зрения выражает С.И. Кормилов), что романтикам «с их тяготением к жанровой неоднозначности комедия в общем чужда»153. Однако, по мнению Н.А. Гуляева, если комедия и «не была столь популярна в романтизме как трагедия, но, тем не менее, она вполне органична для романтического миропонимания»154.
По мысли романтиков, драматические жанры, так же как и эпические, лирические, призваны отразить все многообразие жизни, т.е. и здесь действует важнейший романтический принцип художественного универсализма. Романтики использовали все возможности сцены для показа стихий природы, разных чудес, бесконечных и непредсказуемых перемен и преображений, как это бывает в жизни.
Собственно, о теории комедии можно говорить, начиная с классицистических поэтик (Н. Буало). Поэтика Н. Буало, ориентируясь на Горация, обобщает идеи, идущие от Аристотеля, Робортелло, Скалигера, Шаплена и др. В ней выстраивается жанровая иерархия, в которой комедия занимает важное место наряду с трагедией, указывая, вслед за Аристотелем, на единый источник трагедии и комедии. Н. Буало пишет, что когда-то «трагедией народ в Элладе называл простой и грубый хор, где каждый танцовал и Вакху пел хвалы, надежду выражая на плодовитость лоз, на тучность урожая»155. Просветительская эстетика связывает жанр комедии с воспитательными и назидательными целями. Г.Э. Лессинг в «Гамбургской драматургии» создает просветительскую концепцию драматургии, в которой большое место уделяет анализу поэтики Аристотеля и наиболее детально рассматривает жанр трагедии. Но и комедия ему не чужда. Л.Е. Пинский особо выделяет фигуру Лессинга как пограничную между просветительской и романтической эстетикой. Сравнивая его с Мольером, исследователь пишет: «Лессинг выдвигает новый источник комического. У Мольера комическое всегда связано с пороками. Порядочный человек смотрит со смехом или презрением на проделки негодяев или глупцов. Это взгляд сверху вниз <…> У Мольера не может быть и речи о любви к героям – его смех холоден при всем своем блеске и яркости. У Лессинга впервые комедия обрела демократический характер: все люди равны от рождения, опоэтизирован средний человек»156. Говоря о демократизме смеха в новой комедии, Л.Е. Пинский имеет в виду «Минну фон Барнхельм» Лессинга. В этой комедии проявляются, по мнению ученого, те черты, которые будут учтены и развиты в комедиях Л. Тика – господство юмора, изображение достойных людей в комических ситуациях, национальные характеры.
Романтики, создавая собственную теорию комедии, ориентируются прежде всего на античную традицию (особенно на Аристофана) и на отражение античной традиции в комедиях Шекспира, К. Гоцци.
Романтики видели подлинно великого писателя-драматурга в Шекспире. В его творчестве их привлекало соединение шутки и серьезного, чередование поэзии с антипоэтическим, гармонии с дисгармонией, обыденного и низкого с романтическим (Новалис). Для Л. Тика Шекспир (и во многом Сервантес) – это некий художественный центр, «откуда можно обозреть глубокую древность и понять настоящее и будущее»157. Творчество К. Гоцци привлекало романтиков импровизацией, сказочными сюжетами, использованием масок комедии дель-арте.
Классицистическая и просветительская концепции комедии у романтиков вызывали полемическое отношение, однако, расшатывая систему трех единств и жанровые каноны, романтики вместе с тем были далеки от абсолютного отрицания творчества своих предшественников и вступали с ними в творческое соревнование. Они находили интерес в комедиях писателей Возрождения, Классицизма и Просвещения, достаточно высоко оценивали проявления комического у таких писателей, как Б. Джонсон, Мольер, Дидро. Так, например, Л. Тик высоко ценил и переводил Б. Джонсона.
О комедии (античной Komödie и романтической Lustspiel) романтиками написано довольно много. Это прежде всего цикл лекций о драматическом искусстве А. Шлегеля (венский и берлинский), критические статьи Л. Тика (в сборниках «Kritische Schriften» и «Dramaturgische Blätter»), обширные разделы о комедии древней и новой в «Философии искусства» Ф. Шеллинга. Кроме того, драматической теории касаются в своих фрагментах Новалис, Ф. Шлегель и в ряде статей Л. Тик.
В «Чтениях о драматическом искусстве и литературе» А.В. Шлегель последовательно разворачивает перед читателями историю драматической литературы, выделяя в ней древнюю, подражающую ей, и романтическую. Он стремится определить специфику каждого из этих периодов и вместе с тем указывает на общие закономерности, действующие в них. Каждое искусство, отмечает А. Шлегель, будет иметь в дальнейшем свою теорию, которая справедлива для него, позволяет определить его границы, проблемы и цель этого искусства. При этом новое романтическое искусство является противоположностью античному или классическому искусству, что отражено в терминах (романтическое как противоположность античному или классическому).
По А. Шлегелю, ценность драматической поэзии, ее «основная прелесть», заключается в том, что она с наибольшей яркостью может выразить деятельное начало жизни, которое в романтическом миросозерцании есть «сама жизнь». Драматическое произведение является ярким воплощением столь любимой романтиками идеи творимой и творящей жизни. Отсюда само обращение к теории драматического произведения подразумевало романтический протест против пассивности и «отупляющего дремотного покоя». Драматическая форма предполагает действие, конфликт, диалог, взаимодействие разных персонажей на сцене. А. Шлегель особенно важным для драматических форм считал действенное, динамическое начало, которое в равной степени присуще трагедии и комедии.
Идеальное выражение комедийного искусства романтики видели в греческой комедии. Их привлекала в ней, прежде всего, естественная гармония, в отличие от негармонического мироощущения новых народностей (северных, европейских), пришедших «к сознанию своего внутреннего раздвоения, которое делает такой идеал недостижимым»158. А. Шлегель писал, что греческая поэзия родилась в свободном обществе, а поэзия северных и европейских народов создавалась в условиях несвободы (суровая борьба за существование, за территории, религиозные и междоусобные войны). Сознание и фантазия новых народов не свободны от суеверий и жестокости, у них искусство стало украшением суеверия («тирана природных способностей человека») и идолы превратились в идеалы. Это различие объясняется, по А. Шлегелю, тем, что в греческом искусстве и поэзии «существует первоначальное неосознанное единство формы и содержания», а в новейшей поэзии – стремление к более тесному взаимодействию старой и новой поэзии как двух противоположностей. Чтобы достичь единства формы и содержания, европейская поэзия должна обратиться к изучению греческих образцов в искусстве, поэзии и политике. В идеальной красоте античного искусства романтики прежде всего видели выражение гармонии природы и бессознательной, свободной, не подчиняющейся жестким канонам фантазии человека.
Древняя комедия – столь же независимый жанр, как трагедия. Они различаются, по А. Шлегелю, тем, что трагедия – «поэзия наивысшей серьезности», а комедия «целиком шуточна». Серьезность трагедии достигается сосредоточением всех душевных сил на одной определенной цели, вследствие чего деятельность этих сил ограничена. В комедии – наоборот: раскрепощение душевных сил, снятие всяких рамок и кажущееся отсутствие цели. Трагедия стремится в эпилоге примирить чувства зрителя, комедия же – дойти «до какой-либо, хотя бы и мнимой, точки покоя для нашего рассудка». Полностью примирить чувства комедия не может, потому что было бы несообразным, если бы в эпилоге глупцы становились умными. Исчез бы комический эффект. Таким образом, оба жанра, построенные на противоположных принципах, равновелики. Сложное соотношение, единство этих двух разных жанров, которые в связи с тем, что в одном искусстве пародируется другое, и вместе с тем их противоположность, говорят о тесной связи жанров, о сложном соотношении, постоянном присутствии комического и серьезного как в комедии, так и в трагедии. Без комического серьезности быть не может, и наоборот.
По мысли Ф. Шлегеля, «…ничто так не отвечает вполне идеалу комического в его чистоте, как древнегреческая комедия. Она является одним из важнейших документов для теории искусства, ибо во всей истории искусства ее красоты единственны и, вероятно, именно потому до сих пор не оценены»159. Эти «единственные красоты» древнегреческой комедии прежде всего связаны, по Ф. Шлегелю, с выражением чистой радости, упоением веселостью.
Шеллинг отмечает, что в античных комедиях выражается «предел мыслимой в государстве свободы, которая сама есть высшая нравственность», а комедии Аристофана «служат достаточным доказательством того, что комедия в ее подлинном виде всецело есть лишь плод высшей культуры», который может существовать только в свободном государстве. Смягчая некоторую грубость комизма Аристофана, романтики ценили в его комедиях «поэтическое опьянение», «веселое безумство», «вакханалию комического»: «Древняя комедия есть всеобщее маскарадное переодевание мира, где допускается много такого, что не разрешено обычными правилами приличия; но в ней обнаруживается много веселого, остроумного, даже поучительного, что невозможно было бы без кратковременного разрушения всех и всяких преград»160.
Шеллинг считал, что комедия «существует прежде всего благодаря свободе и подвижности общественной жизни», которую он и усматривал в античной Греции. Эта свобода рождала чувство радости (свободного настроя). Истоки этой радости, с другой стороны, теоретики романтизма также видели в том, что по своему происхождению комедия была публичным религиозным действием, частью празднества Вакха, бога жизненной силы и наслаждения. Радость, веселый смех делают человека свободным. Радость, присущая комедии изначально, – это высшее проявление человеческого существа, признак его свободы. То, что романтики подметили эту особенность комедии, не случайно.
По словам Ф. Шлегеля, происхождение комедии из религиозных празднеств и культов «воспитало и сформировало комическую музу для свободы, поэт и его хор были священными лицами: в них говорил бог радости и, находясь под его защитой, они были неприкосновенны» («Об эстетической ценности греческой комедии», 1794). Однако философ тут же замечает, что поэзия, особенно комическая, очень легко теряет свою неприкосновенность и свободу. Комедия может примешать к чистой радости нечто дурное, идя на поводу невежественной публики, ведь «комическое в гораздо большей степени, чем трагическое, сообразуется с восприимчивостью и уровнем понимания своей публики, а они, в свою очередь, зависят от массы общественной культуры и всех способностей души». Античная (греческая) комедия сохраняла комическое в чистом виде, являясь выражением общественного духа. Сила комедии в том, что она объединяла своим смехом весь народ.