В свою очередь, Москва с конца 1990-х годов неоднократно указывала на создание в США «ракет-мишеней для испытаний систем ПРО», представляющих собой полноценные ракеты средней дальности без боевого оснащения. Также вопросы вызывает постройка в Румынии пусковых установок для противоракет Standard Missile SM-3, копирующих универсальные корабельные пусковые установки Mk-41. Из этих установок могут запускаться стратегические крылатые ракеты «Томагавк». Нарушением Договора РСМД российская сторона считает и осуществляемое Соединенными Штатами на протяжении долгих лет производство и применение ударных беспилотных летательных аппаратов, которые по своим техническим характеристикам подпадают под содержащееся в договоре определение крылатых ракет наземного базирования.
И дело даже не только в том, что за последние годы прекратили свое действие или оказались под угрозой важнейшие разоруженческие соглашения, которые справедливо рассматривались в качестве столпов всей системы контроля над вооружениями2. В настоящее время не ведутся переговоры о дальнейших сокращениях вооружений ни в российско-американском, ни в многостороннем форматах. В худшие периоды холодной войны, по крайней мере после 1969 г., переговоры между Москвой и Вашингтоном об ограничении стратегических вооружений велись практически непрерывно. Перерыв в этих переговорах в течение полутора лет, между осенью 1983 г. и весной 1985 г., вызванный кризисом из-за так называемых «евроракет», рассматривался тогда как величайшая угроза миру. В настоящее время, однако, после подписания в 2010 г. Пражского договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-3) никаких переговоров между Россией и США об ограничении стратегических вооружений не ведется вот уже семь лет.
Как следствие вместо серьезных переговоров мы имеем российско-американскую «мегафонную дипломатию», которая сводится к обмену взаимными обвинениями в нарушении тех разоруженческих договоров, которые еще пока действуют. Так, в апреле 2017 г. был опубликован доклад Государственного департамента США о соблюдении и выполнении договоров в области разоружения, контроля над вооружениями и нераспространения, в котором содержатся многочисленные обвинения в адрес России в невыполнении Договора РСМД, ДОВСЕ, российско-американского соглашения по оружейному плутонию и некоторых других [2017 report.., 2017].
Ответ со стороны российского МИДа не заставил себя ждать. Москва обвинила Вашингтон в том, что «безоглядное формирование системы ПРО США самым неблагоприятным образом сказалось на системе международной безопасности, значительно осложнило отношения не только в Евро-Атлантическом, но и в Азиатско-Тихоокеанском регионе, превратилось в одно из наиболее серьезных препятствий на пути дальнейшего поэтапного ядерного разоружения, создавая опасные предпосылки для возобновления гонки ядерных вооружений» [Комментарий МИД.., 2017]. Что касается Договора РСМД, то и по данному вопросу формулировки российского внешнеполитического ведомства далеки от дипломатических: «Уже долгие годы США просто игнорируют российские серьезные озабоченности, имеющие прямое отношение к выполнению американской стороной Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности» [Комментарий МИД.., 2017].
Нельзя сказать, что лидеры великих держав, и прежде всего российские и американские руководители, не пытались исправить сложившуюся ситуацию. Договор между Российской Федерацией и Соединенными Штатами Америки о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений (СНВ-3), подписанный 8 апреля 2010 г. президентами Д. Медведевым и Б. Обамой в Праге, был попыткой приостановить эрозию механизма контроля над стратегическими вооружениями. Этот договор предусматривает, что через семь лет после вступления его в силу каждая из сверхдержав будет иметь на вооружении по 1550 развернутых термоядерных боезарядов и 700 единиц для развернутых МБР, развернутых баллистических ракет подводных лодок (БРПЛ) и развернутых тяжелых бомбардировщиков. Выполнение всех положений этого договора приведет к тому, что сверхдержавы сократят размеры своих стратегических ядерных арсеналов приблизительно в 10 раз по сравнению с рубежом 1980–1990-х годов. Увы, пражский успех не позволил переломить сложившуюся тенденцию к деградации контроля над вооружениями.
Самый свежий пример – Указ Президента Российской Федерации от 31 октября 2016 г. «О приостановлении действия Соглашения между Правительством Российской Федерации и Правительством Соединенных Штатов Америки об утилизации плутония, заявленного как плутоний, не являющийся более необходимым для целей обороны».
В чем причина такого положения вещей?
Во-первых, с исчезновением биполярного мира исчез и тот стратегический паритет между Востоком и Западом, США и СССР, который, как было сказано выше, стал важнейшей причиной исторического прорыва в сфере контроля над вооружениями. После исчезновения Советского Союза с политической карты мира и вывода российских войск с территории Германии и Прибалтики перестала существовать военная угроза Западной Европе и Соединенным Штатам с Востока. Ни по своим количественным, ни по качественным параметрам обычные российские вооруженные силы не могли идти в сравнение с Советской Армией; да и эти войска переместились на несколько сот километров на восток – с Эльбы на Днепр. Хотя Российская Федерация и заняла место СССР в качестве великой державы – постоянного члена Совета Безопасности ООН, это «новое независимое государство» было в начале 1990-х годов крайне слабым и зависимым от поддержки со стороны Запада: поддержки финансовой, продовольственной, политической и даже просто эмоциональной. В этих условиях, разумеется, не мог не измениться и общий политический контекст диалога между Москвой и Вашингтоном по стратегической проблематике. Слабость постбиполярной России воспринималась Западом как естественное следствие его победы в холодной войне, и попытки РФ укрепить свои позиции в мире (в том числе и военные) в последние годы воспринимаются западными элитами как недопустимый реваншизм, которому следует дать решительный отпор [Вебер, Крикович, 2016].
Во-вторых, постбиполярный мир стал не однополярным, а полицентричным. В последние годы окреп потенциал новых центров силы, и прежде всего Китая. В настоящее время арсенал китайских МБР, способных достичь территории континентальных Соединенных Штатов, насчитывает от 75 до 100 единиц, включая жидкотопливные DF-5 и DF-5 B (последняя – с разделяющейся головной частью индивидуального наведения (РГЧ ИН)), и твердотопливные DF-31 и DF-31 A с мобильным стартом. В КНР ведутся научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) по созданию твордотопливной ракеты DF-41 с мобильным стартом с РГЧ ИН. Кроме того, на вооружении ВМС КНР находятся четыре атомные подводные лодки с баллистическими ракетами (ПЛАРБ) «Джиуланг» (модель 094), оснащенные БРПЛ JL-2 с дальностью 7200 км. Иными словами, китайские атомные субмарины нового поколения будут способны нанести удар по Соединенным Штатам, находясь вблизи китайских берегов, под защитой ВМФ и ВВС КНР. Тем самым Китай демонстрирует свою способность к ядерному сдерживанию США [Military and security.., 2016, p. 26–27]. Эти ракетно-ядерные успехи Китая, безусловно, заставят и Индию продолжить свою программу создания стратегических ядерных вооружений.
В-третьих, в условиях радикального сокращения стратегических наступательных вооружений (СНВ) (см. выше) и столь же быстрого количественного роста и качественного совершенствования высокоточного обычного оружия (ВТО), в том числе и большой дальности, стратегическое равновесие между Москвой и Вашингтоном, как оно сложилось еще в годы холодной войны, неизбежно должно было подвергнуться эрозии. В частности, особое беспокойство в Москве вызывают такие американские программы, как система ударных космических вооружений Prompt Global Strike, стратегическая ПРО типа GBI, противоракетная система для перехвата ракет средней дальности типа SM-3. Как полагает крупнейший российский эксперт в сфере контроля над вооружениями академик А.Г. Арбатов, «даже если бы с улучшением политического климата две державы нашли способ адаптировать концепцию стабильности к более широкому развертыванию систем ПРО и регламентировать высокоточные наступательные средства путем договорных ограничений и мер доверия – дело серьезно осложнялось бы распространением таких технологий среди третьих стран… Поэтому перспектива ограничения таких систем на двусторонней российско-американской основе, видимо, встретит серьезные возражения в обеих странах» [Арбатов, 2016, c. 31–32].
Справедливости ради следует сказать, что не все согласны с тем, будто процесс контроля над вооружениями находится в глубоком кризисе. Так, по мнению известного специалиста по проблемам разоружения В. Дворкина, никакого кризиса на самом деле нет, а есть всего лишь «ссора в песочнице из-за взаимных обид лидеров двух ядерных сверхдержав, оказавшихся не на должном уровне ответственности за глобальную и региональную стратегическую стабильность» (sic), и необходимо волевым усилием «приступить к переговорам и заключить крайне выгодный для России новый Договор по СНВ, на согласительной комиссии разрешить все противоречия по Договору о ликвидации ракет средней и малой дальности, не останавливать действие Соглашения по утилизации оружейного плутония, возобновить совместные исследования ученых-ядерщиков» [Дворкин, 2017].
Допустим, что это так и удастся осуществить все то, о чем мечтает В. Дворкин: подписать новый Договор по СНВ о сокращении развернутых ядерных боезарядов до 1000 единиц у каждой из сторон, возобновить действие Соглашения по утилизации оружейного плутония, разрешить все противоречия по РСМД. Неизбежно, однако, встанет вопрос: а как быть с ДВЗЯИ? С ДОВСЕ? С Договором по ПРО? Это что – тоже «ссора в песочнице»? А главное – что дальше? Следует ли РФ и США и дальше сокращать свои стратегические вооружения и до какого уровня? До уровня Китая? Или, может быть, до уровня Индии?
Вместо заключения. Будущее контроля над вооружениями: морг или реанимация?
После окончания холодной войны мир не стал бесконфликтным: идет по нарастающей гонка вооружений, и в этих условиях концепцию контроля над вооружениями рано сдавать в архив. Не следует забывать и о вышеупомянутой тесной связи между разоружением и нераспространением.
Так, проблемы контроля над вооружениями на рубеже ХХ–XXI вв. привели к серьезному кризису нераспространения: его выражением стали ядерные испытания Индии и Пакистана в 1998 г. и ядерные взрывы в КНДР начиная с 2006 г. С этой точки зрения полная имплементация политической рамочной договоренности по окончательному урегулированию ситуации вокруг иранской ядерной программы, соглашение о которой было достигнуто 2 апреля 2015 г. между представителями Исламской Республики Иран и представителями Великобритании, Германии, Китая, России, США и Франции в составе «группы шести», будет зависеть не только от ситуации в ближневосточном регионе, но и от того, насколько успешно будет развиваться процесс ограничения и сокращения вооружений.
Очевидно, что в начале XXI в. история контроля над стратегическими ядерными вооружениями в том виде, в каком этот контроль существовал на протяжении последних 40 лет, подошла к концу. Не будет преувеличением сказать, что контроль над вооружениями стал заложником собственного успеха – сколь бы ни были обширны накопленные в годы холодной войны стратегические ядерные арсеналы США и СССР, их нельзя сокращать бесконечно. Стратегические ядерные арсеналы США и РФ приблизились к такому рубежу, когда контроль над стратегическими ядерными вооружениями перестает быть исключительно делом двух сверхдержав; насущной необходимостью становится «подключение» других объявленных (и, возможно, необъявленных) ядерных государств.
Постепенно размывается та некогда незыблемая грань, которая ранее отделяла стратегические ядерные вооружения от нестратегических ядерных вооружений и неядерных стратегических. Будущие разоруженческие договоренности будут включать в той или иной форме как стратегические, так и нестратегические ядерные боеголовки, а также неядерные системы, способные выполнять стратегические задачи.
В любом случае, однако, особая ответственность и впредь будет лежать на двух ядерных сверхдержавах – России и США. Постоянный институционализированный диалог по системам вооружений, составлявшим основу военно-стратегического потенциала «супердержав», способствовал повышению доверия между Москвой и Вашингтоном, вносил предсказуемость и стабильность в двусторонние отношения. Видимо, этот климат доверия, который постепенно возник между непримиримыми идеологическими противниками, и является самым ценным элементом того опыта, который был накоплен за всю историю диалога между Россией и США по стратегическим вооружениям.
Опираясь на этот опыт, Москва и Вашингтон могли бы помочь третьим странам в налаживании диалога по проблемам контроля над вооружениями и разоружения. Ядерный конфликт с непредсказуемыми последствиями для всего человечества может возникнуть скорее в результате эскалации индо-пакистанского, китайско-индийского или мусульманско-израильского (в случае появления ядерного оружия у Ирана) противостояния, или же обострения обстановки на Корейском полуострове, а не в результате кризиса в российско-американских отношениях. По мнению А.Г. Арбатова, «ядерное оружие утрачивает свой статусный характер, все более превращаясь из атрибута великих держав в “оружие бедных“, направленное против превосходящих обычных сил противника. Это значит, что будет расти угроза его боевого или случайного применения в локальных войнах, в которые могут быть втянуты великие державы» [Арбатов, 2016, c. 34].
Опыт, накопленный Россией и США, а также их технологический потенциал могли бы помочь третьим странам сделать первые шаги на пути диалога по проблемам разоружения.
В любом случае, однако, контроль над вооружениями не будет больше «бизнесом двух сверхдержав» – и это крайне затруднит ведение переговоров по контролю над вооружениями по сравнению с ситуацией, сложившейся в годы холодной войны. Дело даже не только в том, что добиться результата в ходе двусторонних переговоров куда проще, чем в ходе переговоров многосторонних. Россия и США никогда не имели серьезных территориальных споров (проблема разграничения морских пространств в Беринговом море – не в счет3); две наши страны никогда не воевали друг с другом (досадный инцидент с участием американских войск в русской Гражданской войне 1918–1922 гг. на настоящую войну между Россией и США, разумеется, не тянет). В этих условиях Москва и Вашингтон могли развивать свой разоруженческий диалог, не отвлекаясь на территориальные проблемы или проблемы «исторической политики».
Совершенно иная ситуация у других великих объявленных (и необъявленных) ядерных держав. Так, индокитайский и индо-пакистанский территориальные конфликты не поддаются быстрому и простому решению, но эти конфликты в любой обозримой перспективе будут затруднять диалог между этими странами по проблемам ядерного разоружения.
В этой связи справедливой представляется точка зрения декана факультета мировой экономики и мировой политики ВШЭ С.А. Караганова, который полагает, что у диалога по контролю над вооружениями в нынешних исторических условиях должны быть новые цели. По его мнению, «стоит начать диалог всех ядерных держав (в том числе, возможно, даже Израиля и Северной Кореи, получив возможность интегрировать ее, а не только наказывать, что контрпродуктивно) по укреплению международной стратегической стабильности. Сопредседателями диалога могут быть Россия, США и Китай. Цель – предотвращение глобальной войны, использования ядерного оружия. Он должен быть направлен именно на повышение стабильности, предсказуемости, донесения друг до друга опасений, предотвращения новых дестабилизирующих направлений гонки вооружений. Особенно основанных на новых принципах средств противоракетной обороны в динамическом взаимодействии с наступательными вооружениями. Естественно, диалог должен включать и обсуждение неядерных, но де-факто стратегических вооружений. А также средств кибервойны. Вероятно, необходима выработка новых мер по укреплению доверия, направленных на предотвращение случайного возникновения конфликта не только с использованием ядерного оружия, но и неядерных вооружений нового поколения, а также кибероружия» [Караганов, 2017].
Очевидно, что участники любого будущего диалога по разоруженческой проблематике будут вынуждены учитывать те технологические перемены, которые произошли за последние годы. Как справедливо отмечает в этой связи один из крупнейших российских экспертов по проблемам разоружения В.И. Есин, «в контексте произошедших технологических прорывов в военной сфере назрела необходимость подвергнуть все действующие международные договоры и соглашения по контролю над вооружениями мониторингу на предмет их соответствия современным реалиям и по его результатам внести в них необходимые изменения либо дополнения. Выражаясь другими словами, действующие договоры должны быть адаптированы к современным реалиям. Только при этом условии они будут отвечать своему предназначению. В противном случае по прошествии определенного времени любой действующий договор по контрою над вооружениями утрачивает свое предназначение частично или даже полностью, как это произошло с ДОВСЕ. В настоящее время этот Договор, формально оставаясь в силе, какого-либо реального воздействия на стратегическую стабильность в Европе не оказывает» [Есин, 2016].