– Это таверна?
Я глянул на высокую крышу, куда указывал духовник. В чистое небо, усеянное яркими звёздами, поднимался дым из обширной трубы, – Хаттон, верно, растопил накануне очаг докрасна, так что до сих пор не прогорело. Да и, вероятно, сам спать ещё не ложился, обслуживая поздних посетителей. Какие в Ло-Хельме развлечения? Вот и летят, как мотыльки на свет…
– Если теснота не смущает, иди ко мне, отец, – не то предложил, не то велел исповеднику я. – Место найдётся. Наутро кликну которого-нибудь из молодцев Шера-пасечника. Они дорогу до Кристара лучше прочих знают – проведут безопасной тропой.
– Дети у тебя, – отозвался духовник. – Разбудим. Благодарю, чадо, но я пойду в таверну. Дым поднимается – хозяин, верно, ещё бодрствует. А наутро и свидимся – за проводника буду признателен.
– Как знаешь, отец.
Настаивать я не стал: хоть и хотелось под свою крышу заполучить исповедника и осенить родные стены благодатью Великого Духа, но страх разбудить детей оказался сильнее. То-то Октавия обрадуется, если мы поднимем на уши весь дом.
Мы въехали в деревню незамеченными. Я всё заглядывал в тёмные окна, лишь раз скользнув взглядом по своим тихим владениям: почудилось, будто коротко тявкнул Зверь. Я проехал мимо дома на окраине поскорее: незачем будить усталую свояченицу и сыновей. Обожду в таверне до рассвета – небось Хаттон не прогонит. По крайней мере, я в это искренне верил: должны признать, невзирая на серую колдовскую мантию и подстриженную бороду.
У таверны спешились, привязали лошадей в стойлах. Ветер довольно фыркнул, почувствовав близость дома, а я потрепал его по крутой шее, раздумывая, рассёдлывать ли: кто знает, как встретят. Может, всё же направлюсь домой, да обожду до рассвета в конском же стойле…
– Белый Орёл! – выдохнули от двери. – Вернулся!..
Я едва успел развернуться, когда спрыгнувший с крыльца Фрол обхватил меня стальными руками, стиснул до хруста в братских объятиях.
– Октавия уж изволновалась – ни весточки от тебя… – прерывисто выговорил кузнец. – А я говорил: вернёшься!
Куда и подевались взаимные недоразумения! А ведь крепко обидел меня тогда Фрол – думал, до конца жизни не забуду…
– Я тоже скучал, брат, – отозвался я, хлопая друга по плечу. Голос вышел чужой, сдавленный и приглушённый. – Как сам?
Фрол отстранился, кулаком вытирая потёкший нос.
– Да как? – буркнул, пряча глаза. – Спокойно всё, хотя седмицу тому восточной крепости пришлось несладко. Альды совсем обнаглели, напали средь бела дня – четверть гарнизона наших полегло…
Я стиснул зубы: верным оказалось послание Витольда!
– Отбились?
– Куда ж денутся? – резонно вопросил Фрол. – Отступать-то им некуда.
За спиной закашлялся исповедник, и я резко обернулся.
– Духовника привёл, – улыбнулся я, краем глаза отмечая, как нахмурился кузнец, разглядев наконец на мне колдовскую мантию. Переодеться бы, хотя… всё равно ведь пересуды пойдут, нечего и стараться. – Отец Кристофер едет в Кристар, чтобы построить храм. Теперь не надо в Рантан бежать, случись нужда.
Фрол молча поклонился, и я указал исповеднику на дверь.
– Проходи, отец, – пригласил я, будто в собственный дом. По правде, сам не знал, как нас там примут, но показывать это перед духовником не хотелось. – Обогреешься наконец.
Отец Кристофер прошёл молча, и я шагнул вслед за ним. Пахнуло изнутри вином, жаром и снедью; враз размякло уставшее за утомительную поездку тело. У стойки сидел, баюкая в ладонях стакан, Хаттон, задумчиво разглядывавший яркие уголья в ещё горячей жаровне. При нашем появлении перевёл рассеянный взгляд на дверь, да тут же и подскочил, едва не расплескав своё питьё.
– Мир твоему дому, Хаттон, – проронил я, поскольку приветствия не последовало. – Принимай гостей.
Сидевший в углу лавочник Торк медленно поднялся, первым распознав духовника, и подошёл под благословение. Последний осенил его священным знаменем, и тонкие губы тронула усталая улыбка.
– Стало быть, чтите Творца, – проронил он. – А мне говорили, будто на севере мало таких осталось.
– Как и везде, отец, – я отодвинул ближайший к очагу стул, принял заснеженный плащ, перекидывая его через спинку. – Хаттон, подай чего горячего.
Тут только харчевник встрепенулся, опрометью бросаясь обслуживать гостей. Стол, который я выбрал, был большим; к нам тотчас подсел Фрол, на правах лучшего друга; бочком-бочком, поглядывая то на духовника, то на меня, подобрался к столешнице и Торк.
– Это отец Кристофер, – представил духовника я. – Едет строить храм в Кристаре. Завтра… попрошу Шеровых молодцев сопроводить.
– Кому скажешь, тот и пойдёт, – решительно нахмурился Фрол. – Или ты не староста?
Я глянул на потупившегося Торка, на замершего с кружками в руках Хаттона, и усмехнулся:
– Вы мне скажите.
Торк с Хаттоном переглянулись, но сказать ничего не успели.
– Что тут говорить? – мягко спросил знакомый голос, и я едва не вздрогнул: Тьяра стояла у двери в погреб, удерживая в руках корзину с овощами. – Все согласились ещё три года назад, выбрав тебя старостой. И решения совет не отменял.
Совсем не изменилась рыжая соседка, разве что похорошела немного. Долго на меня заглядываться не стала, отвернулась, отставляя тяжёлую ношу в сторону.
– Хаттону помогает, – негромко подсказал Фрол. – С тех пор, как ты уехал.
Я опустил голову: если бы принял её ласку, не пришлось бы Тьяре прислуживать в чужом доме. Но и сейчас – сейчас тем более – я бы решения не изменил.
За столом тем временем воцарилось молчание. Хаттон молча поставил перед нами дымящиеся кружки и отошёл обратно к стойке, загремел посудой, наспех сооружая поздний ужин. Тишину нарушила Тьяра: подошла к общему столу, присела на край скамьи, улыбнулась мне коротко:
– Многому научился у магов?
– Кое-чему, – благодарно отозвался я, впервые посмотрев в глаза соседке. Лёгкий оттенок грусти, привычная покорность, едва тлеющий огонёк.
– А ты что думаешь, отец Кристофер, – обратился к исповеднику Фрол, – про колдунов? Как к ним относиться?
Взгляды присутствующих тотчас вперились в лицо духовника: уж он-то сейчас скажет! По правде, я даже сам напрягся: в шаткой ситуации любое слово могло как подбросить чашу весов, так и прибить её к низу.
– Разве колдуны – не люди? – удивился отец Кристофер. – Те же люди со своими страстями. И сердца у них, добрый человек, такие же, как ваши. Какое-то чёрное, какое-то посветлее. А магия – то же ремесло, только требует особого склада ума и способностей. Вот ты, кузнец, – обратился вдруг к Фролу духовник, и я вздрогнул: откуда? Откуда исповеднику знать, кто он таков? – Ты можешь использовать свой молот, чтобы гнуть металл на пользу людям, а можешь и разбивать им черепа потехи ради. Твои блюда, хозяин, – окликнул Хаттона, откинувшись на скамье, отец Кристофер, – наверняка превосходны – по запаху чую. Можешь накормить ими досыта, а можешь отравить всех, кто доверчиво придёт под твою крышу. Продолжать ли? – ласково улыбнулся духовник, глянув в сторону Торка.
Тот отчего-то потупился, но тотчас вскинулся:
– Моё ремесло – мирное! Я не использую его против людей, как эти…
– Ой ли, – негромко прервал отец Кристофер. – Покриви душой в малом, и сам не заметишь, как прицепится большой грех. А мало ли своих же односельчан обманывал, набивая цену втрое против обычного? Особенно в зимние холода, когда дороги в ближайшие города и сёла закрыты, а менялы и караваны застревают где-то в пути?
Хаттон фыркнул от стойки, нагружая поднос блюдами; Тьяра тоже скрыла улыбку, опуская рыжую голову: видно, немало попил у них крови жадный лавочник. Насмехаться над оконфуженным Торком, впрочем, не стали: побоялись сами попасть под зоркий глаз исповедника.
– Но разве маги… не призывают тёмных духов для обрядов? – осторожно спросила Тьяра. – Как же с этим мириться?
– А про это нам пусть друг Сибранд расскажет, – повернулся ко мне отец Кристофер. – Я не очень-то сведущ в колдовстве.
– Призывают, – тяжело признал я. – Но не всегда. Магии стихий подобное не требуется – это управление… природными явлениями. Мы… – здесь едва не подавился словом: ведь причисляю себя к рядам магов, не задумываясь! – Мы лишь используем естественную энергию, преобразуя… в необходимую форму.
По лицам односельчан я догадался, что меня не слишком-то поняли.
– Это как? – первым уточнил Фрол.
Я огляделся: в закрытом помещении с воздухом не шутят, да и с остальными стихиями лучше не баловаться. Взгляд упал на жаровню, где потрескивали раскалённые уголья, и я глубоко вдохнул: даже если опозорюсь, то несведущие ло-хельмцы об этом не догадаются. Протянув руку, щёлкнул пальцами, выписывая нехитрые символы перед внутренним взором, шепнул нужное слово на старобруттском. Жар метнулся ко мне, перетёк в ладонь, вспыхивая яркими языками на пальцах. Я замкнул кулак, сворачивая огненный шар, коротко раскрутил на глазах у притихших односельчан и сбросил обратно в уголья. Те полыхнули в ответ, принимая стихию, а я мысленно выдохнул: получилось в этот раз.
– Это легко, – сказал я, чтобы нарушить тишину. – Сложнее, когда поблизости нет источника. А ещё обезопасить себя…
– А других? – поинтересовался отец Кристофер. – Других обезопасить можешь?
– Конечно. Я слабый маг, но могу накрыть щитом… человек пять. Может, больше.
– Ловко у тебя выходит, – прокашлялся Фрол. – Чему ещё научился?
– Магия тела, духа и разума, – медленно проговорил я, – основана на том же принципе. На соединении энергии своего тела… или разума… с чужой. Ты чувствуешь его боль, можешь её снять, контролировать… иногда – исцелять. Магией духа я не занимался, это… для высших магов.
– Белые и пушистые, – тихо фыркнул Торк. – Хочешь сказать, что с тёмной силой колдуны вообще не знаются?
– Нет. Не хочу. Есть ещё магия тьмы и света, и здесь… без вызова духов не обойтись.
– Ты вызывал? – тотчас поинтересовался лавочник, несмотря на болезненный тычок от Фрола.
– Вызывал, – эхом отозвался я. И добавил, глядя на вытянувшиеся лица, – не получалось.
Подошёл Хаттон, поставил поднос на стол. Благословив пищу, отец Кристофер без смущения принялся за ужин; я последовал примеру, хотя под перекрёстными взглядами кусок в горло не лез.
– Так что посоветуешь, отец Кристофер? – глухо поинтересовался Торк. – Староста-колдун?
– А ещё воин, – улыбнулся исповедник, отпивая горячего грога из кружки. – И честный человек. Мало, что ли?
– Грамоте обучен, – тихо подсказала Тьяра, не глядя на меня. – Языкам…
– И вы ещё раздумываете, дивный народ! – покачал головой духовник. – Мало хорошего для вас сделал? Или оступился где? Так вы и сами то и дело падаете – не замечаете только. Не судите людей, дети. Судите поступки. Где такого сыщешь? – улыбнулся в мою сторону отец Кристофер. – Неровен час, сам от вас сбежит…
Фрол коротко хохотнул, хлопнул меня по плечу, чуть сжимая пальцы перед тем, как убрать руку.
– От нас не сбежишь, – ухмыльнулся кузнец. – А на соседей плевать: пусть завидуют молча! Такого старосту и впрямь не сразу найдёшь! А?! Только вот мантия твоя, Белый Орёл… не с плеча будет.
Я вымучено усмехнулся.
– Какая досталась. Моя рубаха сгорела… Так получилось.
– Ничего, Октавия уж какую-нибудь тряпку да найдёт, сменишь, – махнул рукой Фрол. – Хотя в хозяйстве свояченица твоя, конечно, женщина бестолковая…
– Октавия, – вдруг эхом отозвался исповедник, отставляя кружку в сторону. Показалось мне, или отец Кристофер побледнел? – Подскажи, добрый человек… Была у неё младшая сестра? Она не так много рассказывала, и это всё, что я знаю. Имя у сестры такое красивое…
– Орла, – подсказал Хаттон, подсаживаясь к нам за стол. – Да и сама покойница красивейшей девушкой считалась. Почти два года уж, как не стало.
– Октавия…
– Вернулась на родину полгода назад, – продолжал харчевник. – Вот, Белый Орёл принял – свояченица, как-никак. За детьми приглядывает, чего ещё надо? И то удивительно, что бестолковая баба наконец о семье вспомнила. Пятнадцать лет вольной разбойницей по Миру!..
…Хаттон всё говорил, размахивая руками, а перед окаменевшим духовником стояла тарелка с медленно остывающим ужином. И только я один за шумным столом понимал, отчего полыхало в светлых глазах отца Кристофера яркое пламя, и почему на бледных щеках разливался неровный румянец, оживляя черты когда-то привлекательного лица.
Чёрные нити густой паутиной опутали висок и затылок крохотной головки. Распутать по одной, по выученной наизусть схеме… Сосредоточенность и тишина. Треск зажжённых свечей, где-то на границе восприятия. Я не видел знакомых стен: зрение моё теперь охватывало лишь магические потоки, тонкими волнами пронзавшие воздух. Олан, дитя моё, спал крепким сном – Октавия позаботилась, добавив ложку вина в сладкий отвар. Сама свояченица ушла из дому, прихватив остальных детей, чтобы не мешать – возможно, что и исповедник Кристофер находился сейчас с ними. Духовник задержался в Ло-Хельме; я пригласил его в свой дом, чтобы избежать пересудов, но он отказался: делить одну крышу с Октавией счёл неправильным.
Видеть сияющие глаза свояченицы и просветлённое лицо исповедника оказалось выше моих сил: я с трудом дождался вечера, чтобы выпроводить счастливцев из дому. Когда начинал обряд, разложив по столам схемы да подсказки, руки лишь слегка подрагивали – но к середине действа я едва держался на ногах от усталости. Я распутал лишь малую часть чёрного кружева, но корень проклятия выдернуть не мог. Кое-где встречались обрывки паутины – работа Деметры. Колдунья подобралась так близко к корню, как могла – но не решилась на большее. Я шёл на риск, потому что не мог больше бездействовать.
Старобруттские слова вырывались из груди с трудом, с придыханием; прислушавшись к себе, понял, что задыхаюсь от усилий, словно после долгого бега. По лбу катились градом бусины пота, новая рубашка промокла насквозь, прилипнув к телу, а ноги то и дело подгибались от напряжения. Хуже всего приходилось рукам: выписывать магические символы в воздухе и одновременно перебирать чёрную паутину в голове сына оказалось намного, намного сложнее, чем на занятиях с Люсьеном.
Зацепил! Пальцы ткнулись в липкое, почти материальное – корень проклятия! Поток чёрной энергии зло колыхнулся, волнами отдаваясь в голове Олана, но я держал крепко. От радости едва не упустил, вытягивая сгусток тьмы медленно, по капле. Теперь – последнее заклинание, самое сложное…
Губы уже шептали зазубренные слова, когда я почувствовал, как выскальзывает из липких от пота пальцев плотный поток чужой энергии. Паника захлестнула разум, я лихорадочно дёрнул рукой, открыл и закрыл рот, запнувшись на очередном слоге древнего языка. Секунда нервного молчания, тщетные попытки вспомнить, на чём остановился – и корень проклятия вырвался из ослабевшей хватки, ввинчиваясь на прежнее место с обозлённой силой… чуть глубже, чем изначально.
Магический поток тотчас стремительно угас: нити, сгустки, вспышки – всё померкло, позволяя мне наконец увидеть стены родного дома. Олана, беззвучно кривящегося во сне. Собственные дрожащие руки. Тусклый свет очага и нескольких свечей, расставленных полукругом. Привычная утварь на столе…
Ворвались звуки: трещащие уголья, мерное дыхание младенца, собственный хриплый клокот. Осознание произошедшего просачивалось в голову медленно и неотвратимо: навредил. Не помог – навредил…
Олан хихикнул во сне, беспорядочно взмахнул руками. И я в точности повторил его жест, обхватывая ватную голову влажными от пота ладонями. Не завыл в голос только потому, что боялся разбудить. Тихо, как во сне, сделал несколько нетвёрдых шагов к двери. Приоткрыл створку, впитывая пробирающий холод ночи. Мороз тотчас ворвался в натопленный дом, вступая в беспощадную борьбу с теплом, и я бездумно вышел, закрывая дверь поплотнее.
– Сибранд? – неуверенно позвали со стороны. У забора, кутаясь в меховую куртку, стояла Октавия. – Я детей у Фрола оставила и пришла… Как там?