Россия и мусульманский мир №8 / 2015
КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!
ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!
Современная Россия: идеология, политика, культура и религия
Чего мы не знаем?
Не только мировая экономика, но и все современное человечество находится в состоянии глубочайшего кризиса: перехода в некое качественно новое состояние. Хочется верить, что оно будет равновесным и относительно стабильным, но опыт последней четверти века заставляет заподозрить коренное изменение самого понятия «стабильность», сводящегося на практике лишь к постоянству всё более разнообразных изменений. Самый очевидный, самый наглядный (но отнюдь не единственный и вовсе не обязательно главный) фактор, преобразующий нашу жизнь, – смена технологического базиса: переход от индустриальных технологий к постиндустриальным (на первом этапе информационным, а затем, возможно, биологическим). При этом помимо широко популяризуемых и ставших благодаря этому уже традиционными новых технологий (сланцевые и 3D-печать), в соответствии с прогнозами ИПРОГ еще конца 1990-х годов бурно развиваются принципиально отличающиеся от обычных технологий классы метатехнологий (использование которых лишает возможности конкурировать с их разработчиком) и технологий «high-hume» (направленных на изменение человека), социальное воздействие которых по меньшей мере нетривиально. В результате драматически меняются даже те параметры общества и действующей в нем личности, которые многие исследователи привыкли считать объективно обусловленными константами. Меняются не только характер действия и соотношение значимости различных факторов – меняются сами эти факторы (на всех уровнях, от семьи до надгосударственной конкуренции), во многом трансформируется и облик человечества.
Несмотря на высочайшую степень неопределенности, многие параметры нашего будущего представляются понятными и заслуживают скорейшего объединения в единую систему. Эта грандиозная задача – главное, что предстоит сделать общественным наукам в ближайшие годы. Но чтобы приступить к этой волнующей работе, представляется необходимым определить и хотя бы бегло описать наиболее важные, «узловые» зоны неопределенности и сформулировать вопросы, ответы на которые будут иметь наибольшее как теоретическое (для познания наиболее вероятного будущего), так и практическое (для подготовки к нему) значение.
Постановка этих вопросов автоматически становится и планом наиболее перспективных исследований в сфере общественных наук – по крайней мере, на их первом, начинающемся в настоящее время этапе.
Распад мира: Каким он будет?
В настоящее время среди обдумывающих тему глобального кризиса, несмотря на невообразимую пестроту взглядов и подходов, практически сложился консенсус по поводу того, что экономический кризис вызван загниванием глобальных монополий. Это загнивание проявляется и в долговом кризисе, и в инфантилизме (порой далеко за гранью идиотизма) государственного и официального корпоративного управления, и в надувании разнообразных спекулятивных пузырей.
Сходятся аналитики и в том, что загнивание глобальных монополий, сделав главной ценностью спрос как таковой, приведет к дальнейшему росту протекционизма (идущему по меньшей мере с конца 2008 г.) – вплоть до разделения мира на макрорегионы, т.е. валютные и таможенные зоны, которые вступят друг с другом в непримиримую и хаотическую конкуренцию по образцу меж-военного периода. Однако ряд принципиальных вопросов пока остается без ответа.
Прежде всего, каков наиболее вероятный сценарий срыва человечества в депрессию и распада единых глобальных рынков на макрорегионы? Предполагается, что толчок этому даст замедление развития Китая (а возможно, и его частичная деиндустриализация в случае бурного развития 3D-печати), однако понимание непосредственной причины этого качественного перехода и его протекания пока блистательно отсутствует.
Естественно, ключевым вопросом является, удастся ли разделить глобальный рынок (и, вероятно, списать огромную массу безнадежных долгов) без разжигания новой чудовищной мировой войны с десятками, а то и сотнями миллионов жертв и реальной перспективой применения ядерного оружия.
Без ставших привычными после уничтожения Советского Союза эскалации локальных войн и так называемых конфликтов малой интенсивности, похоже, обойтись не удастся, – но на фоне перспективы новой мировой войны они представляются классическим «меньшим злом».
Тем не менее вопрос об их динамике, характере и жертвах, не говоря о наиболее важном с практической точки зрения вопросе о границах их распространения, также не имеет не то чтобы правдоподобных ответов, но даже внятной постановки. Неясно и то, каковы будут масштабы и глубина распада глобальных рынков. Понятно, что рынки мобильной связи и интернет-услуг, скорее всего, останутся глобальными, как и криминальные рынки, включая рынки нелегальных финансовых услуг, часть из которых, подобно криптовалютам, будет обслуживать нужды глобального управляющего класса.
Вполне понятным представляется и уже фактически произошедшее разделение мира на зоны доллара, юаня и евро (ведущиеся с 2006 г. разговоры о необходимости создания «зоны рубля», к сожалению, до сих пор остаются не более чем бесплодной болтовней). Однако как будут разделяться остальные рынки и будут ли существовать серьезные барьеры для движения рабочей силы, капиталов и даже товаров внутри тех же самых валютных зон, пока еще совершенно не ясно.
Нельзя исключить и того, что ликвидация в результате глобальной экономической катастрофы финансовой спекулятивной надстройки (по крайней мере, в ее нынешнем, абсурдно раздутом виде) приведет к восстановлению в той или иной форме золотого стандарта: обеспечиваемая им защита от чрезмерных спекуляций покажется измученному человечеству более привлекательной, чем ограничиваемые им возможности быстрого наращивания деловой активности.
Крайне важным представляется и вопрос о географическом распределении, локализации глобального ущерба от срыва в депрессию.
Теоретически в наибольшей степени должно пострадать население развитых стран: чем выше комфорт, тем болезненней переход в бараки и землянки, да и разрыв между доходами и потреблением, пока компенсируемый наращиванием разнообразных долгов, у них максимален.
Однако в практической конкуренции эффективность и развитость проявляются прежде всего в умении переложить свои проблемы на чужие плечи, заставить расплачиваться за свои грехи (начиная с переедания) более слабые общества.
Мы вот уже полтора десятилетия наблюдаем, как благодаря филигранному управленческому мастерству и незамутненному стратегическому ви́дению развитые страны (в первую очередь, разумеется, США) успешно избегают кажущегося неизбежным срыва в глобальную депрессию за счет дестабилизации и погружения в кровавый хаос всё новых и новых, еще недавно вполне благополучных, стран и даже целых регионов.
Весьма вероятно, что и в условиях срыва в глобальную депрессию (которого можно избегать долго, но отнюдь не бесконечно) развитые общества сумеют вновь, как это не раз бывало в прошлые кризисы, переложить значительную часть своих потерь на остальной мир. В этом случае их некоторое обеднение (с сохранением основ социальной структуры и управляемости, что представляется важнейшей ценностью будущего) будет сопровождаться не просто погружением в нищету, но и разрушением значительной части неразвитых экономик, их хаотизацией и дегуманизацией, расчеловечиванием соответствующих обществ.
Технологический шок: Глубина и разнообразие
Самым важным парадоксом информационных технологий представляется то, что мир становится менее познаваемым, прежде всего из-за нарастания обратных связей, заслоняющих собой предмет рассмотрения, а также превращения в основное занятие человечества изменения не окружающего мира, а собственного сознания.
Снижение познаваемости мира является ключевым выражением архаизации человечества, грозным признаком завершения линейного участка спирали общественного прогресса: технологический прогресс еще продолжается, но уже ведет к регрессу, а не прогрессу в социальной сфере – с соответствующим разрушением всей привычной нам прогрессистской в своей основе системы мировоззрения.
К чему мы придем, какие социальные рефлексы пробудим изменением нашего развития, длительным исчезновением привычных перспектив «светлого будущего», искривлением привычного линейного исторического времени, а то и полным сворачиванием его в диалектическую спираль, раньше применявшуюся только к «проклятому и навсегда изжитому» прошлому, – непонятно.
Понятно другое: снижение познаваемости мира (равно как и изменение предмета труда человечества, уже не требующее максимума знаний о максимуме явлений) снижает и социальную значимость знания, и потребность в нем. Отсюда катастрофическое вырождение науки в поддержание престижного для общества социального уклада, а образования – в средневековый инструмент социального контроля.
В этой ситуации остается пугающе открытым вопрос даже не только о приращении новых, сколько о сохранении уже добытых человечеством знаний. Ведь в силу самой его природы тайное знание неминуемо умирает, вырождаясь из поиска истины в ритуалы и суеверия, – и узкие научные школы и обособленные учебные заведения, сохраняемые глобальной элитой в надежде на воспроизводство своего могущества, в силу самой своей изолированности обречены на гибель и вырождение.
Наглядным проявлением этого является отчаянная нехватка квалифицированных инженеров, переживаемая даже самыми развитыми странами, включая Германию и США.
Для мира это означает вполне реальную угрозу технологической деградации и масштабных катастроф, способных (в случае утраты части технологий жизнеобеспечения) привести к заметному сокращению численности человечества.
Еще более существенную угрозу техногенных катастроф создаст и представляющееся сейчас неизбежным разделение глобального рынка на макрорегионы. Скорее всего, многие ключевые рынки сузятся при этом до размеров, не позволяющих поддерживать многие из существующих сегодня и привычных нам технологий, в том числе, возможно, и технологий жизнеобеспечения. Например, многие постоянно обновляющиеся (в силу «привыкания» к ним болезнетворных вирусов и бактерий) современные антибиотики исключительно дороги – и требуют для своего производства масштабных рынков. Сокращение последних может сделать соответствующие производства и, главное, исследования нерентабельными, в результате чего создание новых антибиотиков остановится (возможно, старые будут выпускаться под новыми наименованиями, но эта иллюзия подействует лишь на потребителей, а не на возбудителей болезней), и человечество начнет страдать многими недугами, на которые оно привыкло не обращать внимания, но которые легко могут стать смертельными.
Понятно, что злоупотребление монопольным положением, естественное для глобальных фармацевтических гигантов, существенно осложнит и усугубит ситуацию – равно как и сознательные действия глобальных монополий, являющихся частью глобального управляющего класса, по закреплению своего господства не только финансовыми, информационными и политическими методами, но и прямой угрозой прекращения поставок жизненно важных технологий и их продукции. Помимо лекарств, «зоной риска» является продовольствие, критически значимая для мира часть которого уже сейчас производится на основе генномодифицированных организмов (и не дает потомства, что обеспечивает полную зависимость от производителя, а также требует специальных средств ухода, выпускаемых также только производителем). Существенно, что и «обычные» семена в силу используемых технологий селекционной работы быстро вырождаются и требуют постоянного скрещивания со своими дикими предшественниками – коллекции семян которых в мире ограничены. То, что крупнейшая коллекция создана под покровительством Гейтса на Шпицбергене, позволяет предположить внимание глобального управляющего класса к этой теме и готовность его к активным действиям (вплоть до диверсионного уничтожения альтернативных коллекций диких семян для закрепления своей монополии).
Сокращение размеров рынков в сочетании с активной разрушительной деятельностью глобальных монополий, направленной на демонстративное уничтожение «непослушных» потребителей, создает колоссальные технологические риски.
Весьма вероятно, что часть макрорегионов будет разрушена из-за краха технологий жизнеобеспечения; с другой стороны, часть глобальных монополий сохранит контроль за несколькими макрорегионами. Вместе с тем вероятно бурное распространение дешевых, простых и общедоступных технологий, длительное время блокируемое глобальным бизнесом и государственными бюрократиями. В силу своей сверхпроизводительности эти технологии получили название «закрывающие», так как их применение приведет к закрытию колоссального числа рабочих мест на традиционных предприятиях и к краху монополий, в том числе и глобальных. Понятно, что не все сложные технологии могут быть заменены «закрывающими», и не у всех макрорегионов получится это сделать; другим важным способом сохранения технологий жизнеобеспечения станет отказ от рыночных отношений и переход на распределительные принципы их использования внутри макрорегиона. Излишне говорить, что сегодня остается совершенно не ясным ни то, какие макрорегионы и в какой степени пострадают от сжатия рынков и диктата монополий, ни то, как они будут комбинировать возможные реакции, ни то, каковы вообще будут их очертания. Не стоит забывать, что разные глобальные рынки будут распадаться по-разному, и некоторые формально (а возможно, и на самом деле) существующие государства своими разными рынками продукции и технологий, вполне возможно, будут входить в разные макрорегионы.
Диалектика технологий
Одной из наиболее интересных проблем современности представляется будущее технологического развития. Примерно на рубеже 1960–1970-х годов человечество перенесло центр тяжести своих интеллектуальных усилий и финансовых вложений в науку с технологий изменения окружающего мира на технологии управления собой (прошлый раз такое было в конце XIX в., однако высшие достижения психологии, насколько можно судить, в 1930-е годы были взяты под контроль различными авторитарными режимами или, в формально демократических странах, авторитарными группами и, выродившись в «тайное знание», погибли или законсервировались). Непосредственным выражением этого были, правда, уже не психология и евгеника, а разработка компьютерных технологий и технологий управления поведением (через управление в процессе работы и развлечений, а также маркетинг). К настоящему времени выдающиеся технологические наработки, поражающие воображение, проявляются лишь в этой последней сфере, – однако и здесь они являются результатом коммерционализации открытых во время «холодной войны» технологических принципов.
Открытие же самих этих принципов, насколько можно судить, практически прекратилось.
Главная причина – нерыночный характер прорывных исследований: высочайшая неопределенность результата позволяет инвестировать в них лишь под угрозой физического уничтожения; завершение «холодной войны», ликвидировав эту угрозу, лишило эту нерыночную деятельность единственного стимула.
Не менее важно и распространение демократии: люди склонны отказываться от неопределенного, даже сколько угодно светлого будущего в пользу текущего потребления. Влияя на принятие решений, они не позволяют финансировать исследования с неопределенным результатом.
Наконец, глобальные монополии сознают, что технологический прогресс является прямой угрозой их власти и благополучию, и тормозят его, в частности, при помощи института защиты прав интеллектуальной собственности.