«Неизменному в злобе» Демону, конечно, невозможно вернуться к состоянию до его падения, «когда он верил и любил» и «не знал ни злобы, ни сомненья» [с. 438]. Его попытка воспользоваться с этою целью состраданием Тамары обречена с самого начала. Вне зависимости от того, осуждается ли Тамара на вечную гибель (как в VI и VII редакциях) или, по благому «Божьему решенью», уносится ангелом в рай (как в VIII редакции), для Демона в последних версиях поэмы нет и не может быть прощения. Как невозможно для него раскаяние, так и «жизни новой… желанная пора» [с. 452] для него в принципе никогда не может наступить. Таким образом, в поздних редакциях поэмы Демон полностью расчеловечивается и обретает канонические черты главного злого духа христианской демонологии вместе с полагающейся ему частью.
«Люби меня!..»: Клятва Демона
Клятва Демона Тамаре в ответ на ее просьбу об обещании отречься «от злых стяжаний» – одно из самых запоминающихся мест в поэме. Она появляется только в двух последних редакциях (VII и VIII). Риторичность и противоречивость этой клятвы, не раз порицавшиеся критиками, кажется, входили в художественный расчет Лермонтова, потому что здесь Демон как бы заговаривается и проговаривается об истинных целях своего нападения на душу Тамары.
Поэма задумывалась как рассказ о неудавшейся попытке возрождения злого духа в любви к смертной женщине, но по мере того как от редакции к редакции Демон приобретал все новые черты, позволяющие отождествить его с главным врагом рода человеческого («Архиврагом» называет своего Сатану Мильтон), этот сюжет отодвигается на второй план, намерения Демона престают быть столь очевидными, как поначалу. В поздних редакциях, как и в ранних, он любит героиню абсолютно искренне, но это уже настоящая демоническая любовь, т.е. ненависть. В клятве он до конца обнаруживает воистину нечеловеческие размеры своего чувства и всеобъемлющий характер своих притязаний. Его соперником в любви к Тамаре является уже не ангел, как в ранних редакциях, а Бог: Его место он жаждет занять и потому клятву свою начинает с «первого дня творенья» и его «последнего дня», заявляя таким образом, что он не удовольствуется никакой, даже самой большой частью из славы Творца мира, а претендует на всю ее целиком. При этом нужно заметить, что признаки дуалистических воззрений в поэме отсутствуют: в ранних редакциях, обращаясь к монахине и ангелу, Демон еще употребляет выражение «Бог ваш», но в поздних оно исчезает, а вместо этого сам автор свидетельствует о подконтрольности Демона Творцу: «…гордый дух / Презрительным окинул оком / Творенье Бога своего» [с. 439].
Добиваясь любви Тамары, Демон хочет от нее того же, чего хочет от человека Бог. В этой связи клятве Демона, завершающейся страстным призывом к Тамаре «Люби меня!..», находится одна интересная параллель в поэме В.И. Соколовского «Мироздание», вышедшей в 1832 г. и переизданной в 1837 г. (можно не сомневаться, что Лермонтову это сочинение было известно, поскольку оба его издания вызвали целый ряд печатных откликов, сопровождавшихся дискуссией о жанре «духовной поэмы»). Это «духовное стихотворение» (такой жанровый подзаголовок дал автор в первом издании) посвящено шести дням творения мира. Сотворив человека, Бог обращается к нему с речью, перекликающейся, на наш взгляд, с позднее сочиненной клятвой Демона к Тамаре. Ввиду относительно малой в наше время известности поэмы Соколовского приводим эту речь полностью:
Сравнивая эту речь с клятвой Демона, можно заметить, что Бог говорит о том, что Он уже дал человеку весь мир вместе со Своей любовью и ждет от него только ответной любви, а Демон обещает Тамаре чудеса и власть над миром в обмен на ее любовь. Он ведет себя в полном соответствии с предписанной ему христианской традицией ролью соблазнителя, как бы мы ни понимали его клятву – как искренне излияние «нечеловеческих» чувств или коварно сплетенную сеть соблазна.
Таким образом, «Демон» в последних двух редакциях (и особенно в последней) оказывается в ряду «религиозных» поэм своего времени, авторы которых романтическому богоборчеству, нередко осуществляемому на библейском материале, противопоставляли апологию христианской веры и традиционной морали. Пользуясь выражениями современного Лермонтову критика, приведенными в начале этой статьи, специфику его «Демона» можно определить как «смешение вымысла с истинною религиею» в «формах» романтической поэзии.
Диалектичность природы в творчестве Лермонтова
Аннотация
В статье исследуется противоречивость изображения природы и ее взаимоотношений с человеком в творчестве Лермонтова. На материале лирики, поэм «Мцыри» и «Демон», а также романа «Герой нашего времени» анализируется стремление человека слиться с природой как вечной и незыблемой ценностью бытия и выявляются причины, делающие это единение невозможным.
Ключевые слова: природа, пейзаж, нравственная опора, родина, гармония, вражда, смерть, красота, душа, Бог, судьба, вера и неверие.
Janchenko E.E. Controversy of the representation of nature in the oeuvre of Lermontov
Summary. The article concerns the controversy of the representation of nature and its relationships with the human being in the Lermontov’s lyric poetry, poems «Mtsyri», «Demon» and novel «The Hero of Оur Time». A human aspiration to merge with nature as enduring and inviolable value and the reasons for impossibility of this unity are educed.
Как бы ни пытались доброжелательные исследователи вернуть Лермонтова в лоно православного мироощущения и примирить его с Творцом, трудно найти в русской литературе XIX в. строки, проникнутые бóльшим холодом одиночества и богооставленности. Их можно сравнить, пожалуй, только с размышлениями Свидригайлова о вечности как тесной баньке с пауками по углам. Приведенные строки логично завершат стихотворение, в котором одна за другой перечисляются все обманные «прелести» реального мира, для того чтобы отринуть их за бессмысленностью и эфемерностью («некому руку подать», «что пользы напрасно и вечно желать», «что страсти?», «любить? но кого же?..»).
Но человеческая душа не может жить в безвоздушном пространстве пустоты и абсурда, когда, говоря словами великого лермонтовского предшественника, жизнь – «насмешка неба над землей». (Характерно, что созвучная лермонтовской мысль у Пушкина подается как вопрос, прямой ответ на который показательно отсутствует, а косвенный можно увидеть в последней строке «Медного всадника» о том, что «хладный труп» Евгения «похоронили ради Бога». У Лермонтова же мрачное отчаяние в «И скучно, и грустно», по-своему программном стихотворении, утверждается как единственное возможное отношение к миру.) Человеку нужна какая-то жизненная опора, которая помогла бы преодолеть этот вселенский холод.
Этой опорой для лермонтовского героя становится природа. Когда он созерцает ее, «расходятся морщины на челе… и в небесах он видит Бога». Создание Творца, не запятнанное и не опошленное человеком, она напоминает о Создателе и помогает примириться с Ним.
Но абсолютна ли гармоничность природы? Будучи земным отражением небесного, свободна ли она от дисгармонии и конфликтов человеческой жизни? Может ли человек, доверившись ей, обрести вожделенный покой и ощущение не напрасности бытия?
Глубокий, проницательный философ, Лермонтов видит диалектичность природы, контрастность ее проявлений, противоречивость взаимоотношений с людьми.
Отдохновение от земных тревог, постижение неведомого прежде Бога дает созерцание свежей красоты природы, ее дружеское участие в «Когда волнуется желтеющая нива…». Благотворна и всемогуща власть природы в «Как часто, пестрою толпою окружен…» Она делится с героем своей магической силой: уподобляет его себе, превращает в «вольную, вольную птицу» и переносит в «потерянный рай» детства, спасая от пошлой, умертвляющей действительности. В «Родине» картины русской природы рождают необъяснимую, иррациональную, но оттого еще более возвышающую душу любовь к родной земле, которая становится твердой нравственной опорой. Причем здесь уже мы можем увидеть скрытое противоречие. Любовь поэта вызывает не только милая глазу и сердцу «чета белеющих берез» «на холме средь желтой нивы», но и «степей холодное молчанье», «лесов безбрежных колыханье», «разливы рек ее, подобные морям». Эти картины уже не несут сентиментального умиления. Они поражают, даже устрашают своей безмерностью, холодной отчужденностью от человека, затаенной грозностью. Но таков ландшафт, сформировавший русскую душу, наверное столь же безмерную, стихийную, непостижимую…
В «Родине» контраст «четы белеющих берез» (само употребление слова «чета» вызывает ассоциации с семьей, домом, уютом, ладом домашнего микрокосма – в противоположность космическому размаху степей, лесов, разливов) и картин природных стихий приглушен, почти снят примирившим их патриотизмом поэта. По-иному складываются их взаимоотношения в «Выхожу один я на дорогу…».
Открывается стихотворение пейзажем, кажущимся продолжением образов «Родины». «Кремнистый путь», блестящий «сквозь туман», напоминает «холодное молчанье степей» предыдущего стихотворения. Ночной пейзаж одухотворен и гармоничен, но он холоден, бесстрастен, чужд человеку. Такой земля была, вероятно, в первые дни творения: твердь небесная и твердь земная – до создания растительности и тем более человека. Окружающая героя природа пустынна, дика и равнодушна к нему – она внемлет Богу, звезды говорят друг с другом, не замечая созерцающее их ничтожное существо, терзаемое своими «больным и трудными» страстями. Тезис сменяется антитезисом: величественное спокойствие природы противостоит мятущейся, страдающей человеческой душе. Душа мечтает приобщиться к гармонии природы, разделить ее. Но единственный путь, ведущий к этой цели, смерть, отвергается ею. Герой хочет заснуть, т.е. избавиться от суетных тревог человеческой жизни, но «не тем холодным сном могилы». Он ищет компромисса, полусна-полусмерти, который бы слил его с природой, но не растворил бы в ней, сохранив его индивидуальное бытие. В мечте героя возникает синтез: картина природы, окружающей его «колыбель», меняется, становится более гуманной, обращенной к человеку, ласковой и заботливой. «Темный дуб», «склоняющийся» над героем, укрывает его, «вбирает» его в себя, включает в природную гармонию, не отнимая «дремлющих» «сил жизни» в груди. Завершающий стихотворение пейзаж совершенно непохож на открывавший его, как «чета белеющих берез» на «степей холодное молчанье». Но эта мечта, этот синтез, гармония вечной природы и бренной человеческой души неосуществимы в реальности, что создает затаенную трагичность стихотворения.
Подобную диалектичность взаимоотношений человека и природы можно увидеть и в поэме «Мцыри». В начале своего побега герой переживает страстное родство с природой, причем в разных ее проявлениях. Он, «как брат», обнимается с бурей, растворяется в цветущем вокруг него «божьем саде». Сбывается мечта героя «Выхожу один я на дорогу…»: природа принимает его, «вбирает» в себя. Она открывает ему свою душу, которая оказывается полна тех же стремлений, что и его собственная: он «разгадал думы» скал, разделенных потоком, их мечту о соединении; ему «внятен» «вечный спор» потока «с упрямой грудою камней» – как «таинственная сага» ручейка в «Когда волнуется желтеющая нива…». Шепчущиеся по кустам голоса природы приоткрывают Мцыри «тайны неба и земли». Природа помогает герою: буря создает благоприятную обстановку для побега, «грозящая бедна» останавливает его у себя на краю, оберегая от падения.
Природа возбуждает в нем естественные страсти – голод и любовь (встреча со спускающейся к ручью за водой юной грузинкой). Но – тут герой разрушает блаженную гармонию. Горящий в сакле огонек зовет усталого путника войти и утолить голод, обрести счастье в любви. Но он отказывается:
Природные стихии, по известному утверждению «правящие миром», свидетельствующие о неустранимом первенстве в человеке животно-естественного начала, преодолеваются Мцыри, подавленные силой его мечты – стремления на родину. Мцыри нужна не связь с людьми вообще, не участие себе подобных – оно, кстати, окружало его и в монастыре. Ему нужна именно родина, родные по крови люди, семья, в которой он увидел свет и провел младенчество. В его генетической памяти живут воспоминания о родном ауле, всех членах рода, «рассказы долгие о том, как жили люди прежних дней», т.е. родовые предания, история. Ради этого он преодолевает призывы плоти, природного естества. Социально-исторические ценности оказываются для него выше и важнее естественно-природных. И природа не прощает этой измены.
С этого момента взаимоотношения с природой меняются: она становится враждебной ему. Она коварно скрывает от него горы – его путеводную звезду («в глубине лесной из виду горы потерял»), и он сбивается с выбранного маршрута. Не «волшебные голоса» лесной живности теперь приветливо «шептались по кустам», а грозно, насмешливо «миллионы черных глаз» следят за Мцыри в «ночи темноте». «Терновник, спутанный плющом», заграждает ему дорогу. Лес застилает глубину неба, где прежде можно было «следить» «ангела полет». Герой теперь не тонет «глазами и душой» в небесном своде, а в отчаянии грызет «сырую грудь земли».