Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей, – раздраженно пошутил Сталин.
И тут вождь неожиданно обрушился на Молотова и Микояна. У сидевших в зале был шок, хотя Вячеслав Михайлович и Анастас Иванович должны были ожидать чего-то подобного.
Анастас Микоян рассказывает в своих воспоминаниях совершенно фантастический эпизод. В 1948 году он приехал к Сталину, который отдыхал на юге, вместе с Молотовым. За обеденный стол вместе с ними сел и всевластный помощник Сталина Александр Николаевич Поскребышев, который и к секретарям ЦК запросто обращался на «ты». Вдруг Поскребышев встал и сказал:
– Товарищ Сталин, пока вы отдыхаете здесь, на юге, Молотов и Микоян в Москве подготовили заговор против вас.
Вспыльчивый Микоян схватил стул и бросился на Поскребышева со словами:
– Ах ты, мерзавец!
Сталин остановил Микояна:
– Зачем так кричишь, ты же у меня в гостях!
Микоян стал горячо говорить:
– Это же невозможно слушать, такого не было и не могло быть!
Сталин ответил ему совершенно спокойно:
– Раз так – не обращай на него внимания.
Молотов сидел белый как бумага. Но молчал, не сказал ни слова.
Поскребышев, ясное дело, говорил не по собственной инициативе. Это была психологическая проверка. Сталин часто устраивал такие провокации и внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное – застать его врасплох…
Теперь на пленуме ЦК Сталин предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру политического наказания:
– Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.
Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.
Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет.
Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член политбюро. И мы категорически отклоним его надуманные предложения.
Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена политбюро недопустимо.
Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна…
Пока Сталин это говорил, в зале стояла мертвая тишина. Выступал он почти полтора часа, а весь пленум продолжался два часа с небольшим. Когда вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:
– Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.
Микоян побормотал:
– Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные…
Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:
– Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!
Ошеломленный Микоян замолчал и покинул трибуну.
Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина.
Тот резко оборвал Молотова:
– Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.
Иначе говоря, вождь не захотел выслушивать оправдания. Это был плохой признак. Иногда раскаяние спасало от кары. Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.
Разделавшись с Молотовым и Микояном, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Он достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:
– В президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…
Он назвал длинный список и заметил, что в него включены все члены политбюро старого созыва, кроме Андрея Андреевича Андреева, бывшего председателя Комитета партийного контроля. Сталин пояснил:
– Относительно уважаемого Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится!
Сталин включил в президиум ЦК ряд новых и сравнительно молодых партработников, в том числе Леонида Ильича Брежнева, которого он из Молдавии перевел в Москву.
Потом Сталин неожиданно для присутствующих предложил избрать бюро президиума ЦК (этот орган раньше не существовал и уставом партии он не был предусмотрен) – по аналогии с уже существовавшим бюро президиума Совета министров.
В бюро он предложил самого себя, своих заместителей в правительстве Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова, Сабурова, секретаря ЦК и московского комитета Хрущева.
Молотова в бюро президиума ЦК Сталин не включил. Как, впрочем, и Микояна. Что касается Ворошилова, то маршал, видимо, оказался в бюро случайно. Список Сталин составил сам, ни с кем не советуясь, и его рука по привычке вывела знакомую фамилию некогда очень близкого ему человека. Но после пленума, увидев фамилию Ворошилова в списке членов бюро, Сталин изумленно спросил:
– Как сюда пролез этот английский шпион?..
Хрущев, вспоминая об этом, говорил, что присутствовавшие переглянулись и кто-то робко заметил:
– Он не мог пролезть, вы же его сами назвали, когда выступали, и он был выбран в состав бюро.
– Не понимаю, как это получилось, – раздраженно заметил Сталин.
Его слова не сулили Ворошилову ничего хорошего.
Жизнь маршала висела на волоске. На дачу к себе Сталин его больше не пускал. Он вовсе не шутил, когда называл Молотова американским шпионом, а Ворошилова – английским.
К тому времени Ворошилов фактически остался без работы. Формально он оставался заместителем председателя Совета министров, но без каких-либо обязанностей. Подумав, Сталин нашел ему занятие и подписал постановление политбюро:
«Возложить на т. Ворошилова руководство работой добровольных обществ: Советской армии (ДОСАРМ), военно-морского флота (ДОСФЛОТ) и авиации (ДОСАВ), обязав его иметь соответствующих помощников».
Это незначительное поручение носило откровенно издевательский характер. Когда члена политбюро низводили до столь малой роли, это означало, что скоро последует арест. Возможно, Ворошилов этого не понимал или, скорее, гнал от себя такие мысли, но подобное постановление означало, что не только его карьера, но и жизнь близятся к концу…
Когда приступили к выборам секретариата ЦК, Сталин опять зачитал фамилии секретарей. Но себя не назвал. Тогда сидевший в президиуме Маленков протянул руку в направлении трибуны, где стоял Сталин. Из зала раздался хор голосов, так как жест был всем понятен:
– Товарища Сталина!
Он негромко произнес:
– Не надо Сталина, я уже стар. Надо на отдых.
А из зала все неслось:
– Товарища Сталина!
Все встали и зааплодировали. Сталин махнул рукой, призывая успокоиться, и сказал:
– Нет, меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.
Все изумленно замолчали.
Маленков поспешно спустился к трибуне и сказал:
– Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.
Опять началась овация и крики:
– Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!
Сталин прошел к трибуне:
– На пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей генерального секретаря и председателя Совета министров. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого!
Маршал Тимошенко встал:
– Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем. Другого решения быть не может.
Зал, стоя, аплодировал. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой, словно в досаде:
– Ну ладно, пусть будет и Сталин.
Членам ЦК было ясно, что карьера Молотова подошла к концу. Сталин дал понять, что этот сомнительный человек не может занять его место после смерти вождя.
Писатель Константин Симонов, тоже присутствовавший на пленуме, писал:
«Сталин бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников… Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».
После смерти Сталина Молотов, Микоян и Ворошилов будут риторически вопрошать: как ему могло прийти в голову называть их шпионами? Но они сами-то называли своих товарищей по политбюро Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина агентами иностранных разведок, хотя знали, что это вранье. Почему же они, зная вождя, думали, что их минует чаша сия?
В 1960 году Ворошилов по поручению Хрущева беседовал с Василием Сталиным. Маршал отчитывал младшего Сталина за алкоголизм и выходки. Заговорил о старшем Сталине:
– В последние годы у твоего отца были большие странности, его окружали сволочи вроде Берии. Было же так, когда он спрашивал меня, как мои дела с англичанами. Называл же он меня английским шпионом… Это все мерзости Берии, ему поддакивали Маленков и Каганович. Я лишь потому уцелел, что он знал меня по фронту со времени Гражданской войны. Мы жили в Царицыне рядом – он с твоей матерью, тогда невестой, а я с Екатериной Давидовной и Петей. Он знал меня по делам. Когда на меня наговаривали мерзость, он гнал ее от себя, зная, что я не способен на это. Но меня могли и убить, как убили многих. Эта сволочь, окружавшая Сталина, определяла многое…
Не каждый мог выдержать такую жизнь. А члены сталинского политбюро смогли. Они упивались властью, самым сильным из существующих наркотиков. Да, они боялись Сталина, лебезили перед ним, могли гопака сплясать, если вождь просил, зато их боялась вся остальная страна.
Для Молотова самое страшное было впереди.
21 января 1953 года Полину Семеновну Жемчужину, которая отбывала ссылку, арестовали вновь. На сей раз следователи Министерства госбезопасности инкриминировали ей более серьезные преступления, что позволяло уже навсегда отправить ее в ГУЛАГ. Ее собирались судить по статье 58-1а (измена Родине, а не подготовка к измене, как в прежнем приговоре), статье 58–10 (антисоветская пропаганда и агитация) и статье 58–11 (организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений). Это означало, что Сталин все-таки решил убрать Молотова.
Самое поразительное состоит в том, что никто не проявил такой верности и такого слепого повиновения Сталину, как Молотов и Жемчужина. На похоронах вождя Молотов, кажется, единственный из всех выступавших с трибуны мавзолея, прощался с человеком, которого, несмотря ни на что, любил. Все-таки существовало нечто, связавшее их навсегда…
После смерти Сталина Полину Семеновну немедленно доставили в Москву. Вечером к дому Молотова в Кремле один за другим подъезжали черные правительственные лимузины – члены президиума поздравляли Вячеслава Михайловича с возвращением жены.
Постановлением следственной части МВД 23 марта 1953 года дело против Жемчужиной было прекращено.
Через день постановлением Особого совещания при МВД ее полностью реабилитировали. Полине Семеновне Жемчужиной было уже пятьдесят шесть лет. Больше к работе она не вернулась, в апреле 1954 года ей дали персональную пенсию.
Способны ли были Молотов, или Микоян, или Ворошилов на решительный шаг, чтобы избавить себя от неминуемой смерти?
Никто из них и пальцем не смел пошевелить, чтобы спасти себя и своих близких. Уж как Вячеслав Михайлович любил свою жену, а ведь не посмел даже замолвить за нее слово! Понимал, что ждет его столь же любимую дочь Светлану, и все равно покорно следовал своей судьбе.
Порывистый, стремительный, резкий на слово маршал Ворошилов был слабовольным человеком и совершенно несамостоятельным. Он смертельно боялся самостоятельно принимать решения, и подчиненные не могли добиться от него внятного ответа. Все его время уходило на бесконечные обсуждения.
Маршал, казавшийся стране воплощением мужественности, привык во всем подчиняться Сталину и даже перед лицом смертельной опасности не мог ни на что решиться.
Анастас Иванович Микоян тоже не посмел вступиться за своих безвинно посаженных детей, хотя для него семья имела огромное значение.
В 1943 году сын наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина шестнадцатилетний Владимир, обезумев от страсти, выстрелил в любимую девушку – дочь дипломата Константина Александровича Уманского, назначенного послом в Мексику. Юноша не хотел расставаться с любимой. Это случилось на ступенях лестницы Большого Каменного моста. Второй выстрел Шахурин-младший сделал в себя.
Пистолет Владимир Шахурин взял у одного из сыновей Анастаса Микояна – Вано. Завели уголовное дело. Первоначально его вел Лев Романович Шейнин, широко известный своими детективными рассказами, а в ту пору начальник следственной части Прокуратуры СССР. Шейнин вел себя деликатно с детьми столь высокопоставленных родителей. Но доложили Сталину, которому не понравилось, что у кремлевских детей оказалось в руках оружие. Зачем им пистолеты? Не собираются ли они совершить террористический акт? Убить вождя?
Следствие передали из прокуратуры в Наркомат госбезопасности. Кремлевскими детьми занялся начальник следственной части по особо важным делам НКГБ комиссар госбезопасности Лев Емельянович Влодзимирский (в центральный аппарат его привел Берия, с Берией же его и расстреляют в 1953 году). Влодзимирский соорудил «дело юношеской антисоветской организации» и арестовал двадцать восемь молодых людей. Среди них двоих детей Микояна – шестнадцатилетнего Вано и четырнадцатилетнего Серго, сыновей адъютанта Ворошилова генерала Хмельницкого, племянника Надежды Аллилуевой…
Анастас Иванович не смел вмешаться и защитить детей.
Его сыновья просидели на Лубянке полгода. Дело было совсем пустое, поэтому они получили год ссылки. Отбывали ее в Сталинабаде (Душанбе). Через несколько лет Сталин поинтересовался у Анастаса Ивановича Микояна:
– А где твои сыновья, которые были осуждены?
Микоян объяснил, что старший учится в Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, а младший – в Институте международных отношений.
– А достойны ли они учиться в советском высшем учебном заведении? – с угрозой спросил Сталин.
Микоян промолчал. По словам его другого сына, Степана, летчика-испытателя, Героя Советского Союза, Анастас Иванович «был уверен, что теперь их немедленно исключат, а может быть, и арестуют (это был период новой волны репрессий). Но ничего не произошло. Видимо, Сталина что-то отвлекло, и он забыл об этом…»