— Хорошо, что повидались, — сказала она.
Ей показалось, что он не ответит, но чуть погодя все же прозвучало:
— Да, хорошо.
— Корабль, — сказала она, — когда сделаете дело, будет твоим, ладно?
Филип оглянулся через плечо.
— Моим?
— Я хочу, чтобы у тебя был корабль. Ну, или продай его и оставь себе деньги. Или оставь корабль. Все равно он твой и больше ничей.
Филип мотнул головой.
— Ты с нами не полетишь?
— Я не для того здесь, чтобы вернуться, — сказала Наоми и вздохнула. — Я нашла тебя, потому что он сказал, что ты в беде. Я здесь ради тебя. С тем, что он делает и заставляет делать тебя, у меня нет ничего общего. Не было и нет.
Филип долго не шевелился. У Наоми перехватило горло, так что она и вздохнуть не могла.
— Я понимаю, — сказал ей сын.
Сын, которого она опять покидала. Который возвращался к Марко и к тому, чем был Марко.
— Твой отец — нехороший человек, — вырвалось у Наоми. — Знаю, ты его любишь. Я тоже когда–то любила, но он не…
— Не оправдывайся, — прервал ее Филип. — То, что ты сделала ради нас, я ценю. Большего ты сделать не хочешь. Грустно, но он предупреждал о такой вероятности.
— Ты мог бы улететь со мной. — Этого Наоми говорить не собиралась, но едва слова прозвучали, она поверила в них всей душой. — Нам в команду нужны люди. Мы независимы, хорошо обеспечены. Сделал бы рейс со мной, а? Чтобы… как следует познакомиться?
В первый раз сквозь сдержанность ее сына прорвалось настоящее чувство. Между бровями протянулись три тонкие черточки, а в улыбке отразилась растерянность — или жалость.
— Мне вроде как есть чем заняться, — сказал он.
Ей хотелось упрашивать. Хотелось подхватить его на руки и унести. Хотелось вернуть его. Это было неприятнее, чем боль потери.
— Тогда, может, в другой раз, — закончила она. — Когда захочешь, только дай знать. На «Росинанте» тебе найдется место.
«Если Марко тебя отпустит, — подумала, но не сказала она. — Если не станет мучить тебя, как меня когда–то. — И сразу возникла другая мысль: — Как же я буду объяснять все это Джиму?»
— Может, потом, — кивнул Филип. Он протянул руку, и они обхватили друг друга за запястья. Он отвернулся первый — отошел, спрятав ладони в карманы.
Чувство утраты было огромным, как океан. Она осознала разлуку не сейчас. Наоми ощущала ее каждый день с того момента, как ушла от Марко. Каждый день, что она жила своей жизнью, а не той, что предписал ей он. Сейчас так больно было просто потому, что она видела, во что сложились все эти дни, и ощущала их трагичность.
Наоми не заметила, как рядом оказались Син и Карал. Она вытерла глаза основанием ладони — сердито, смущенно, в страхе, что доброе слово покончит с остатками ее самообладания. Доброе слово или жестокое.
— Хой, Костяшка. — Гулкий, как лавина, голос Сина звучал тихо и мягко. — Ну что — никак не коммт мит? Филипито — это что–то. Понятно, сейчас он натянут до звона, но сейчас он в деле. Когда он не пасет стадо, с ним весело. Иногда он даже милый.
— У меня были причины уйти, — проговорила Наоми, и каждое слово казалось ей тяжелым, липким, правдивым. — Они никуда не делись.
— Он твой сын, пет? — напомнил Карал, и укор в его голосе успокоил Наоми.
Потому что на это у нее был ответ.
— Слышал рассказы, как волк в капкане отгрызает себе лапу? — сказала она. — Этот мальчик — моя лапа. Без него мне никогда не быть целой, но я лучше сдохну, чем откажусь от свободы.
Син улыбнулся, и она увидела грусть в его глазах. Что–то в ней высвободилось. Дело было сделано. Здесь все кончено. Сейчас ей хотелось только прослушать все сообщения Джима и найти самый быстрый транспорт на Тихо. Она была готова вернуться домой.
Син раскинул руки, и она последний раз приникла к нему, скрылась в его объятиях и припала головой к его груди. Она грязно ругнулась — Сип хмыкнул. От него пахло потом и благовониями.
— Ах, Костяшка, — пророкотал Син, — зря тебя сюда принесло. Суи дезоле, а?
Он покрепче обхватил ее, прижал ее руки к бокам. И выпрямился, оторвав ее от палубы. Что–то укололо Наоми в бедро, и Карал неловко отступил, не успев спрятать иглу. Наоми забилась, ударила Сина коленом. Его сокрушающие объятия выдавили весь воздух из легких. Она укусила Сина в плечо — там, куда дотянулась, — и почувствовала вкус крови. Голос великана ласково убаюкивал ее, но слов она уже не различала. Онемение расходилось от ноги к животу. Казалось, что Син падает вместе с ней, но все никак не может упасть. Вот он перевернулся, не отрывая ног от настила.
— Не надо! — захлебнулась она и услышала свой голос словно издалека. — Пожалуйста, не надо.
— Надо, Костяшка, — отозвался Син. — Такой план иммер, всегда. Для того и затеяно.
Мысль пришла в голову и ускользнула. Она хотела вогнать колено ему в пах, но больше не чувствовала ног. Дышалось шумно и трудно. Через плечо Сипа она видела стоящих у трапа людей. И свой корабль. Корабль Филипа. Все они наблюдали за ней. Филип тоже без выражения смотрел на нее. Наоми не знала, кричит она, или ей это кажется. А потом словно выключили свет, и мысли погасли.
Глава 20
Алекс
Во время пилотирования корабля — любого корабля — наступал момент, когда ощущение тела у Алекса распространялось на все судно. Он знал, что чувствует корабль при маневре — насколько сокращается перегрузка при отключении того или иного двигателя, как много времени занимает кувырок в срединной точке маршрута, — и все это создавало ощущение глубокой интимности. Иррациональным образом менялось самоощущение. Алекс по–другому сознавал себя. Переход от «Кентербери» — тяжелого, величественного колонистского корабля, приспособленного для буксировки льдин, — к фрегату упреждающего удара, который позже получил имя «Росинант», словно сделал Алекса на двадцать лет моложе.
Но даже «Роси» был многотонной махиной из металлокерамики. Он умел быстро и круто развернуться, но для такого движения требовалась воля и сила. Пилотировать гоночную шлюпку — «Бритву» — было все равно что летать на перышке в ураган. Не кораблик, а капсула, не больше командной рубки «Роси», снабженная эпштейновским двигателем. В запечатанный машинный отсек доступ имели только механики во время стоянки в доке. Команде не полагалось обслуживать технику — для этого нанимались особые работники. Два кресла–амортизатора стояли вплотную друг к другу, а позади располагались только гальюн, распределитель питания и койка, на которую Бобби никак не помещалась. Чтобы за десять секунд кораблик совершил два полных оборота, маневровым двигателям требовалась мощность, которая едва бы качнула «Роси» на пять градусов, причем за вдвое большее время.
Если «Росинант» представлялся Алексу рыцарским конем, то «Бритва», как резвый щенок, требовала постоянного внимания. Экраны окружали амортизаторы, занимая все стены картинами звезд и далекого Солнца, векторами и относительными скоростями движения каждого корабля в пределах четверти а. е. «Бритва», словно похваляясь всеведением, бомбардировала пилота данными. Пусть внутренняя противоударная обивка десять лет, как вышла из моды, а края кресел обтрепались и засалились, шлюпка казалась подростком. Идеализм, безрассудство и капелька строптивости. Алекс понимал, что, если привыкнет к ней, «Роси» потом покажется ему тупым и неповоротливым. Впрочем, долго это не продлится. Пройдет время, и пилот снова к нему привыкнет. Если бы не последняя мысль, Алекс чувствовал бы себя предателем. В мощную, распираемую избытком сил «Бритву» недолго было влюбиться.
Но вот встречи с пиратами ее конструкторы не предусмотрели.
«…Марсианское сообщество так зажало свою коллективную задницу, что она уже искривляет световые лучи, — говорила у него за спиной Авасарала. — Однако эскорт премьер–министра наконец вылетел. Надеюсь, при встрече на Лупе мы услышим от него что–нибудь, кроме пережеванной жвачки, которую дипломаты производят для прикрытия собственных задниц. Он, по крайней мере, согласен с тем, что проблема есть. Чтобы отмыть руки, надо для начала признать, что они в дерьме».
Алекс не виделся со старухой с тех пор, как они расстались на Луне, но представлял ее явственно. Лицо доброй бабушки и полные презрения глаза. Усталость от мира и чувство юмора делали Авасаралу беспощадной. Бобби она явно нравилась. Более того, Бобби ей доверяла.
«Вы пока не лезьте в бучу. От ваших трупов никому проку не будет. А если кретин Холден дернет еще нитку из того же узла, один бог знает, что на него польется. Ну всё, пока. Докладывайте по возможности».
Запись щелкнула и погасла.
— Ну, — заметил Алекс, — похоже, она не переменилась.
— Это в ней есть, — кивнула Бобби. — Постоянство.
Алекс развернулся в кресле, чтобы видеть лицо спутницы.
Кресло было мало Бобби. Шлюпка шла на довольно мягких трех четвертях g — вдвое больше тяготения Марса, однако десантницу Бобби тренировали и на полной g. Алекс, беспокоясь за ее ранения, предлагал сбавить ход, но Бобби только смеялась. Все же сильных перегрузок ей следовало избегать.
— Ну и каково с ней работать? — спросил Алекс, стараясь, чтобы в тоне не прозвучало упрека. — Есть разница — с ней или на нее?
Бобби хихикнула — как закашлялась.
— Разница хотя бы в том, что мне не платят.
— Разве что скоростными шлюпками.
— Есть еще кое–что, — добавила Бобби. Старательное безразличие в голосе плохо скрывало неловкость. — Она умеет сунуть мне морковку. Та же работа с ветеранами и еще кое–что.
— Выглядит сложно.
— Так и есть, — сказала Бобби. — Но это нужное дело, и я с ним справляюсь. Авасарала дает мне чувство, будто я что–то значу. Хотя я все равно скучаю по прежней жизни. Той, которая была до.
— Чтоб их всех, — ругнулся Алекс и по движению брови Бобби понял, что сказал больше, чем хотел. — Не то чтобы я не любил «Роси». Великолепный корабль, и команда мне как семья. Просто… Не знаю… Я попал на него после того, как люди, которых я знал и вроде бы любил, взорвались у меня на глазах. Я бы предпочел, чтобы этого никогда не происходило.
Лицо Бобби стало спокойным и замкнутым, далеким.
— Тебе это снится иногда?
— Угу, — протянул Алекс. Словно вину за собой признал. — А тебе?
— Реже, чем раньше. Иногда. Я вроде как примирилась с этим.
— Правда?
— Ну, по крайней мере свыклась с мыслью, что мне с этим не смириться. Почти то же самое.
— Скучаешь по службе в десанте?
— Да. Я была хорошим солдатом.
— А вернуться нельзя?
— Нельзя.
— Понимаю, — вздохнул Алекс. — Мне тоже.
— Ты про флот?
— Никуда. Все меняется, и обратно не открутишь.
Вздох Бобби прозвучал как согласие. Огромная пустота между Марсом и Поясом, между двумя людьми и далекими звездами была иллюзией, созданной изогнутыми экранами и хорошими наружными камерами. Их голоса, наполняющие пространство, были реальнее. Они двое — пузырьки воздуха в море, неизмеримо превосходящем любой океан. Это позволяло им свободно говорить о вещах, которых Алекс обычно старался не касаться. Сама Бобби была чем–то средним между незнакомкой и товарищем по команде, и это позволяло ей доверять, не оберегая от своих мыслей и чувств. Дни перелета от Марса к Венгрии походили на часы за столиком бара над кружками пива.
Алекс признался, что боится, как бы между Холденом и Наоми не произошло чего–нибудь, рассказал о панических атаках, донимавших его на пути от Новой Терры к Земле. О том, как ему приходилось убивать, и о том, как чувство вины со временем сменяется ночными кошмарами. О том, как умирали его отец и мать. О коротком романе времен службы на флоте и о том, что до сих пор о нем жалеет.
Бобби тоже рассказывала ему о семье. О братьях, которые любили ее, совершенно не понимая. О попытках встречаться с мужчинами, которые она повторяла с тех пор, как ушла на гражданку, — и всегда неудачно. О том, как помешала втянуть племянника в наркоторговлю.
Бобби даже не пыталась втиснуться на койку — спала прямо в кресле. Алекс из молчаливой солидарности поступал так же. Это означало, что они спали одновременно. Плохая практика для смены вахт, но самое то для долгих бесцельных разговоров.
Они поговорили о кольцах и о протомолекуле, о дошедших до Бобби слухах, что на Ганимеде во время наблюдения за кольцами открыли новые метаматериалы и что марсианские зонды пытаются воссоздать случившееся на Венере. Они и молчали легко, долгими часами: ели припасенные пайки и наблюдали за движением других кораблей. Каждый шел своей дорогой: вот пара старателей подходит к ничейному астероиду, вот эскадра сопровождает к Луне премьер–министра, вот транспортник гонит к Сатурну, чтобы набрать там льда для станции Церера, пополнить запасы кислорода и водорода для людей, превративших раскрученную скалу в крупнейший порт Пояса. Система слежения переводила опознавательные коды в светящиеся точки — сами корабли не были видны без увеличения. Даже скопление Венгрия с его высоким альбедо еле–еле распознавалось датчиками. Без подсказки корабельной системы Алекс не отличил бы этого сантиметра звездного неба от других.
Близость с «Бритвой» и краткость перелета создавали впечатление воскресной интрижки без секса. Алекс жалел, что не догадался захватить несколько бутылок вина.
Первый раз они ощутили чужое присутствие, когда до Венгрии еще оставалось где–то двести тысяч километров. Наружные датчики «Бритвы» замигали, сменяя оценки дистанции. Алекс прикрыл эти ложные звезды и вывел на экран данные тактической системы.
— В чем дело? — встрепенулась Бобби.
— Если не ошибаюсь, военный корабль сейчас сообщил бы, что кто–то взял нас на прицел.
— Прицельный лазер?
— Угу, — буркнул Алекс, чувствуя, как ползут по хребту мурашки. — Слишком уж вызывающе, на мой взгляд.
— Значит, где–то там идет корабль без огней.
Алекс прогнал архив данных и сделал сверку, но только для порядка. Он не ожидал что–то найти и не нашел.
Опознавательного сигнала нет. Думаю, мы обнаружили «Пау Кант». В смысле, если такое вообще возможно. Давай–ка посмотрим, что мы видим.
Он запустил датчики на обзор по десятиградусной дуге и перевел связь на широкий диапазон.
— Эй, там! Мы — частный корабль «Бритва» с Марса. Как я заметил, вы очень назойливо тычете в нас пальцем. Мы не ищем неприятностей. Успокойте меня, покажитесь, пожалуйста!
«Бритва» была гоночным судном. Игрушка богатой девочки. Пока ее система опознавала взявший их на прицел корабль, «Роси» уже выдал бы его профиль и спецификацию и тоже поймал бы в прицел — в порядке намека. «Бритва» тем временем прогудела, что данные собраны и идет поиск соответствий. Алекс впервые после вылета с Марса горячо пожелал оказаться в пилотской кабине «Росинанта».
— Не отвечают, — сказала Бобби.
— Но и не стреляют, — отозвался Алекс. — Пока нас считают просто бездельниками на прогулке, нам ничто не грозит. Наверное.
Бобби шевельнулась в кресле — зашипели шарниры. Она тоже в это не верила. Время тянулось. Алекс снова включил связь.
— Эй, неопознанный корабль. Я тут, пока вы не отзываетесь, собираюсь вырубить тягу. Просто предупреждаю, чтобы никого не напугать. Вы бы успокоили нас, послали сигнальчик. Если, конечно, вас не затруднит.
Он отключил двигатель: перегрузка отпустила, и упругий гель мягко прижал его к ремням кресла. В горле бился пульс — все чаще и чаще.
— Решают, что с нами делать, — сказала Бобби.
— И я так думаю.
«Бритва» объявила, что нашла соответствие, но не в базе, полученной от Холдена. Корабль не походил на колонистские транспорты, пропавшие за вратами. Он с вероятностью в восемьдесят девять процентов был марсианским корветом без опознавательных знаков. Бобби увидела ту же картинку и пришла к тому же выводу.
— Ну… — протянула она и выругалась.
Закончив поиск соответствия, «Бритва» вернулась к обзору по дуге. Еще один пассивный контакт. Если этот корвет и «Пау Кант», он здесь не один. А вот и еще два. И еще шесть. «Бритва» выбрала ближайший и бодро принялась устанавливать его профиль. Алекс машинально потянулся активировать оборону. Потом вспомнил, что на шлюпке оборонительных орудий нет.