III
В ближайшую среду у князя не предполагалось начинать какой-либо новой игры, так как предшествующее военно-морское сражение, длившееся шесть вечеров и кончившееся вничью, всех утомило и всем надоело. Поэтому князь, взявший на себя распорядительскую часть, волновался уже, чем занять своих гостей, как вдруг за день до среды и через два дня после покупки шкапчика, он получил письмо от студента, члена кружка, в котором тот просил разрешения привести одно постороннее лицо, которое студент аттестовал как великого, хотя и неизвестного математика, работающего преимущественно «в области бесполезного». Незнакомец, по фамилии Клобуко, прочтет доклад о последовательности простых чисел и предложит им найденную формулу для всякого простого числа. Князь, хотя такой доклад показался ему несколько сомнительным, но не считая себя большим авторитетом в математике, решил все же согласиться на прием Клобуко.
По средам все собирались к 8-ми часам и притом очень быстро, так что к четверти девятого все были уже налицо, кроме студента и Клобуко.
Князь, прежде всего, повел гостей смотреть купленный им шкапчик, стоявший в гостиной рядом с кабинетом, где предполагался доклад и где уже была приготовлена черная доска и мел. Все столпились около шкапчика, и князь, еще и сам не очень-то разобравшийся в своем приобретении, долго копался, пока ему удалось, наконец, раскрыть шкапчик, превратив его в странный механизм, показавшийся при ярком свете люстры еще более непонятным, чем в лавке антиквара.
Все с любопытством рассматривали механизм и пробовали привести его в действие. Вдруг ближе всех вертевшийся около шкапчика лицеист громко воскликнул:
— Я обрезался, господа… и притом, кажется, очень сильно!
Его обступили. Он стоял бледный, отвернув лицо в сторону и поддерживая левой рукою правую.
— Извините, господа, я боюсь вида крови!.. Не откажите взглянуть, опасна ли рана?
Несколько человек поспешили с сочувствием и беспокойством осмотреть руку лицеиста, но с удивлением увидели, что на ней нет даже признака какой-нибудь раны.
— Вы, верно, укололись, а не обрезались? — сказал доктор. — Сильна ли боль и в каком месте руки?
Тогда лицеист нерешительно повернул голову и вдруг лицо его выразило величайшее изумление, а затем растерянность и смущение.
— Боль… да, боль, — сконфуженно проговорил он. — Как это дико!., я почувствовал, конечно, и боль, но ведь я видел так же ясно и кровь, господа… кажется, здесь вот или здесь… Очевидно, я ошибся… Очень извиняюсь…
В эту самую минуту общего недоумения и вошли студент и Клобуко. Последний оказался весьма приличным на вид господином с бритым по-английски лицом и с черными с сильной проседью волосами. Одет он был довольно элегантно в смокинге. Он вошел и поклонился с манерой хорошо воспитанного иностранца. Хозяин познакомил его с членами кружка и предложил ему посмотреть таинственный механизм, но гость с видимым недоумением рассеянно взглянул на шкапчик, потрогал два-три рычажка и затем, явно только из вежливости, прибавил:
— Да, кажется, весьма интересная штучка, — и тотчас же спросил, здесь ли будет происходить доклад.
Через некоторое время все разместились в кабинете, и лектор начал свой реферат, говоря по-русски плавно и без всякого акцента, хотя, может быть, и чересчур правильно выговаривая для настоящего русского. Первая часть его доклада, посвященная истории и современному положению в науке вопроса о простых числах, была малоинтересна.
Сосед князя, доктор, толстый и весьма глубокомысленный мужчина, пользовавшийся в кружке немалым авторитетом, наклонился к его уху и спросил:
— Какой национальности этот господин?
— Не знаю, — отвечал князь, — спросите студента, который его привел.
Оказалось, однако, что и студент тоже очень мало знает про старика, с которым познакомился случайно всего два дня назад на публичном собрании астрономического общества.
— Могу только прибавить, что он не поляк, — сказал студент.
— По выговору, и не хохол, — заметил доктор.
— И не русский, — добавил князь, — фамилия какая-то странная, я такой никогда не слыхивал. Кло-бу-ко… Не румын ли?
— Фамилия не румынская. Я думаю, скорее, не француз ли? Если читать, например, так: Клод Буко или Кло-де-Буко…
— Но ведь читается вовсе не так, да и пишется в одно слово. Может быть, итальянец или немец?..
— Выговор безусловно не тот. Я думаю, но манере, что он едва ли не англичанин.
— Или, наконец, португалец! — решил доктор.
Так окончился этот разговор, а докладчик между тем перешел к описанию того пути, по которому он шел в своих математических изысканиях. Лекция стала интереснее; в этом старике чувствовались недюжинные математические способности, чисто юношеская энергия, твердая настойчивость в достижении цели и терпеливая, свойственная скорее уже старости, выдержка при неудачах. На работу, оказывается, были затрачены годы большого серьезного труда.
Лектор стал излагать саму теорию и выводить формулы. Мел заскрипел в его руках и перед удивленными и малопривычными слушателями начали появляться одна за другой огромные сложные формулы. Изумительно было, как этот человек мог удержать в памяти такое огромное число формул, а писал он их, ни на секунду не останавливаясь, твердо, красивыми ровными буквами и цифрами. Все формулы постепенно стали объединяться в одну; буквы окончательно заменили собой цифры, и. наконец, общая формула была выведена, заняв собой на доске девять строк ровных мелких рядов букв. Тогда началось постепенное упрощение формулы; приемы, которыми это достигалось, были поразительны по своему остроумию и «математической красоте», как шепнул князю учитель гимназии. Одна за. другой производились замены, соединения и сокращения, формула становилась все короче и короче. Наконец, осталась только одна строчка, заключавшая в себе простой одночлен.
— Милостивые государи, дальше этого упрощения я не пошел, — сказал старик со скромным достоинством и не без некоторой иронии, — но и эта формула уже является, кажется, достаточно ясной и простой. На этом я мог бы и окончить, но есть еще один вывод, который я хотел бы иметь честь доложить почтенному собранию в заключение. Если вы прологарифмируете это выражение, то для всех будет ясно, что оно, во-первых, охватывает все простые числа, а во-вторых, что числа эти не беспредельны. Последнее и величайшее простое число насчитывает в себе сто двадцать четыре знака; я не имел, к сожалению, возможности вычислить это число, чтобы его могли выгравировать на моем надгробном камне, как это сделано на памятнике одного ученого (Клобуко слегка улыбнулся), но я с уверенностью могу сказать, что это действительно никем ранее не открытое простое число. Я кончил, господа, и извиняюсь, что утрудил ваше внимание.
Единодушные рукоплескания были ответом лектору. Члены кружка, польщенные честью, которую оказал им Клобуко, избрав их кружок для своего поразительного доклада, повскакали с своих мест, с жаром потрясая его руки; кто-то пытался даже обнять лектора; князь настойчиво уговаривал Клобуко выпить стакан подогретого красного вина, «чрезвычайно хорошо действующего на утомленное горло». Только преподаватель гимназии сидел на своем месте, сжав кулаками голову, и шептал про себя: «Но этого не может быть! этого не может быть!»
Князь упросил товарища прокурора, который считался в кружке лучшим оратором, ответить гастролеру маленькой речью.
— Неловко, дорогой, ведь он иностранец, а у них это принято. Надо выразить ему от лица всех, от лица Петрограда, от лица науки, наконец, черт возьми, что мы оценили значение его замечательной работы… Я, mon cher, велел к ужину подать шампанское… Лучше было бы, конечно, если бы вы ему ответили речью на его родном языке, но мы, к сожалению, не знаем, какой же его родной язык, в конце концов…
— И кроме того, я ни на одном языке не говорю, кроме русского, — мрачно добавил товарищ прокурора.
Впрочем, речь была им сказана. Оратор коснулся истории математики, причем что-то очень долго и невразумительно рассказывал о папирусе Ринда, об Эвдоксе и Никомахе, но говорил воодушевленно и с жаром, благодарил и прославлял лектора, увлекая всех своим энтузиазмом и, когда кончил, пот градом тек с его лица. Все зааплодировали и кинулись было снова пожимать руки великому математику, но… он во время речи незаметно исчез. Заглянули в гостиную, столовую, — там тоже его не было видно. Тогда кто-то догадался посмотреть в переднюю, — пальто и шляпа гостя исчезли. Очевидно, он удалился по-английски, не простившись.
— Скромность, благородная скромность! — воскликнул с энтузиазмом оратор.
— Очень уж вы его захвалили, — ядовито прибавил шахматист, страдавший завистью. И вся компания, разговаривая с большим оживлением, направилась ужинать.
IV
За ужином общий интерес к докладу Клобуко не ослабел. Наоборот, он перешел даже в спор. Оказалось, что один человек не разделял общего энтузиазма: это был педагог.
— Господа, это невозможно! — сказал он. — Я, конечно, не могу сейчас подробно рассказать, не будучи специально подготовлен, но мне помнится ясно, что кем-то доказало, что простых чисел бесконечное множество. Предела им быть не может.
— Да ведь он же вам доказал противное! — возразил студент.
— И притом доказал, как дважды два! — прибавил с волнением товарищ прокурора.
— Это-то и скверно, что доказал, — отвечал учитель упрямо, — скверно, что он доказал невозможную вещь.
— Я не помню, чтобы в теории чисел было доказано кем- нибудь противное, — возразил кто-то.
— И я! И я! — присоединились голоса.
— А я помню, — горячился педагог.
Все заговорили разом. Тут вмешался доктор:
— Позвольте, господа, прошу минуту общего молчания. Я прошу нашего уважаемого коллегу, который сейчас выразил сомнение в правильности доказательства, которое прослушали девятнадцать человек, смыслящих, смею думать, в математике несколько больше четырех действий над числами любой величины, и которое, повторяю, эти девятнадцать человек… Кто-то что-то сказал? — вдруг перебил он себя.
— Нет, это кто-то, кажется, кашлянул…
— А по-моему кто-то, господа, стукнул дверью в соседней комнате.
— Там никого нет, — возразил князь. — Все мы налицо, лакей обносит шампанское…
— Господа, да не перебивайте же, пожалуйста, доктора! — заволновался студент. — Ведь это же важный вопрос, а вы о пустяках! Ну, чихнула кухарка, и дай Бог ей здоровья! Продолжайте, доктор.
Доктор откашлялся.
— Позвольте же, господа. Итак, по мнению нашего уважаемого оппонента, все мы, девятнадцать человек, не заметили неверности или фальши в доказательстве Клобуко. Так я говорю, господин профессор?
Учитель смешался.
— Нет, этого я не утверждаю… Но с другой стороны…
— Позвольте мне, в таком случае, задать уважаемому коллеге вопрос: ну, а сам он заметил ошибку?
— Нет, — растерянно отвечал педагог.
— В таком случае, — торжественно закончил доктор, — в чем же вопрос?
— В таком случае, — сказал князь, который хотел смягчить остроту спора, — позвольте просить вас, господа, взять ваши бокалы и выпить за здоровье того человека, который сделал величайшее математическое открытие двадцатого века. За иностранца Клобуко!
Все поднялись с мест, чокнулись и молча уже готовились прильнуть губами к бокалам, как вдруг из соседней гостиной раздалось громко и весьма уже недвусмысленно:
— А-пчхи!
Князь нервно отодвинул бокал, не выпив из него ни капли, и сказал, слегка запнувшись:
— Позвольте, господа, кто же это там может быть?
Он быстро направился в гостиную и повернул выключатель… И вдруг раздирающий душу крик его раздался оттуда. Испуганные гости стремительно бросились к двери, роняя на ходу стулья; кто-то из офицеров зацепил шпорой скатерть и, стянув ее угол, разбил с полдюжины тарелок и стаканов драгоценного сервиза. Но на это никто даже не обратил внимания; все стремились в гостиную.
Там бледный, шатающийся стоял князь и дрожащей рукой как бы указывал, куда надо смотреть. Сам он боялся, видимо, даже взглянуть на страшное зрелище.
В это время раздался второй крик, — на этот раз лицеиста.
— Я не могу смотреть на кровь… а-а-а!.. — вопил он.
Вытянутая рука князя указывала действительно страшное зрелище.
Посредине гостиной стоял злополучный шкапчик или, вернее сказать, половина шкапчика, ровно, как будто пилой отпиленная; другая половинка отсутствовала. Уцепившись руками за какую-то часть механизма, стоял Клобуко и с напряжением, ясно написанном на его лице, упирался в какой то рычаг внутри шкапа. Но не в этом заключался ужас зрелища, а в состоянии самого Клобуко. Он был в шубе и шапке, но шуба его спереди была срезана с обоих боков от подмышек донизу; также спереди было аккуратно срезано все его платье и даже белье. Мало того, с него была кем-то аккуратно содрана или срезана вся кожа с шеи до ног! Спилена была вся передняя часть ребер, и глазам зрителей представилась ужасающая картина анатомированного живого тела: ясно были видны сердце, легкое, грудобрюшная преграда, желудок и кишки! Представлялось непонятным, как человек, подвергшийся такой ужасающей операции, мог стоять на ногах и как не вываливались из него его внутренности.
Это зрелище было настолько поразительно, что все застыли, как вкопанные, в тех позах, в каких кто был.
А затем события развернулись необыкновенно быстро и в такой последовательности. Анатомированный Клобуко сделал новое напряженное усилие, и рычаг механизма снова подался под его руками. Вдруг, на глазах у зрителей, исчезло его сердце, затем пропал желудок, большая часть кишок и передняя часть легких. Изумленные зрители мельком увидели, как исчезли и остатки легких и кишок; на мгновение остались пустые полости грудной клетки и брюшины и мелькнул спинной хребет. В то же время произошли поразительные вещи с головой великого математика. Пропал первым нос, открыв два зияющие отверстия, как у черепа; веки точно соскользнули с глаз, обнаружив глазные яблоки, исчезли щеки, и на публику оскалились зубы в неприкрытых челюстях. Когда лобная кость, точно удаленная искусной рукой хирурга, обнажила мозг, с педагогом началась истерика, а князь воскликнул:
— Уберите, уберите скорее эту гадость!
Но убирать скоро уже было нечего. Точно по волшебству, исчезли руки, ноги, остатки головы и туловища Клобуко. Секунду в воздухе продержалась пустая шуба, затем пропала и она. Последним исчез шкапчик, который как будто растаял в воздухе: в середине гостиной не было больше ничего…
V
Несколько минут оцепенение владело членами кружка любителей бесполезного в математике. Зрелище перед их глазами промелькнуло так быстро, что многие детали не были ясно рассмотрены отдельными лицами. Впоследствии показания отдельных зрителей значительно даже расходились между собой. Некоторые, например, утверждали, что части тела Клобуко исчезали не последовательно, как было изложено выше, согласно рассказу большинства, а все разом. О длительности всего процесса мнения были тоже чрезвычайно различны и противоречивы. Доктор утверждал, что все было кончено в пять секунд, князь и педагог склонялись скорее к одной, двум минутам, а лакей, видевший также всю картину, полагал, что гость «все вышли в один момент».
Когда первый испуг и изумление прошли, члены кружка заговорили разом. Послышались разнообразные восклицания; кинулись рассматривать место, где только что стоял шкап и анатомированный Клобуко, но не нашли ничего, решительно ничего. Больше всех волновались товарищ прокурора и доктор. Первый кричал о наличности несомненного преступления и требовал полицию. Доктор же поспешил закрыть все двери и приставил к каждой из них по человеку.