— Ну что ж, пора бы и приступать, профессор, — сказал Стыка, боявшийся, как бы Парсов опять не огорошил Червякова каким-нибудь новым «разъяснением».
Профессор взглянул на часы и заторопился.
— Да, да, — отвечал он, — приступим. Станислав Сигизмундович, вы бы измерили жизненную энергию испытуемого субъекта…
Бухгалтер насторожился было при последних словах, но затем махнул рукой, как бы складывая с себя всякую дальнейшую ответственность за могущие быть с ним последствия и поплелся вслед за Стыкой в лабораторию.
«Измерение жизненной энергии» производилось посредством особого аппарата изобретения самого профессора Пар- сова. Бухгалтера соединили в разных точках его тела проводами со сложным записывающим прибором и затем последовательно подвергали действию различных раздражителей: заставляли пробовать сахар и красный перец, нюхать розу и нашатырный спирт, слушать камертоны разных тонов; через него пропустили электрический ток, ослепили на мгновение вспышкой магния, и в заключение Стыка пребольно уколол его иголкой в икру левой ноги, так что бухгалтер заорал во все горло.
— Великолепная реакция на неприятные раздражения! — констатировал Парсов. — И при полном почти равнодушии к приятным… Поразительная односторонность! Вы, молодой человек, прямо созданы быть пессимистом и самоубийцей…
Профессор долго и с наслаждением рассматривал вынутую им из аппарата полоску бумаги, на которой появилась «кривая жизненной энергии» бухгалтера. Особенно его восхищал резкий скачок кривой в момент укола иглой. Наконец он оторвался от графика и сказал, обращаясь к Червякову:
— Здесь, молодой человек, записаны все приметы вашей души; истинный ее паспорт, так сказать. Если бы ваша душа вздумала от вас убежать, хе-хе! то мы бы ее изловили по этому документу-с, как преступника по отпечатку его большого пальца… хе-хе!
Стыка беспокойно бегал по комнате.
— Начнемте же, профессор! — заговорил он чуть не в десятый раз.
Лицо профессора вдруг изменилось. Улыбка разом сбежала с него, уступив место выражению торжественности, которая постепенно перешла от него и к Стыке. Оба помолчали несколько секунд.
Наконец профессор произнес дрогнувшим голосом:
— Что ж? Начинать, так начинать…
Червякова уложили на диван. Ассистент сел рядом с ним. Профессор повернул выключатель; в комнате наступила тьма. В ту же минуту Стыка начал пассы, а перед глазами Червякова как бы в воздухе вспыхнула ослепительно яркая точка, к которой невольно приковался его взор. Им постепенно начала овладевать сонливость. Опыт профессора Парсова по сравнительному методу остатков и сопутствующих изменений начался с гипнотического сеанса.
III
Первые впечатления бухгалтера
«Некоторое время после того, как меня положили на диван, я думал о разных предметах, например, о предстоящем мне получении места, об опыте и т. п.; затем я начал впадать в забытье и, наконец, как будто потерял сознание. Первое, что могу после этого вспомнить, были мои сонные грезы… Так как сны, которые мне снились, были не совсем обычны, то я позволю себе остановиться на них хоть немного.
Наряду с обыкновенными зрительными и слуховыми образами, во всех моих снах почему-то играли несоразмерно важную роль запахи, причем преобладали запахи съестные: жареного мяса, сырого мяса, какой-то жирной вкусной каши; были и другие запахи, с которыми определенно соединялись мысли о тех или иных предметах, людях и животных. Как это ни странно, были запахи симпатичные и несимпатичные; некоторые вызывали во мне сладкое биение сердца, другие возбуждали гнев, страх или тоску. Сны были отрывочные. Я видел, например, в одном из снов какого-то великана-мужчину и великаншу-девочку. Великан внушал мне страх и глубокое почтение, переходившее в преклонение, девочка — нежную любовь. Когда она положила мне на голову свою руку, я думал, что сердце мое разорвется от радостной гордости и восторженного обожания. Затем мне снилось, что я преследую в безумной скачке какое-то огромное хищное животное, ростом с теленка, но внешним видом близко напоминающее тигра или кошку. Запах этого животного раздражал меня до безумия. Я готов был растерзать его на куски… Это был мой последний сон.
Проснулся я от легкого укола, вроде укуса какого-нибудь насекомого, в шею. Не открывая глаз, я ловким, привычным движением поднял на воздух левую ногу и кончиком ее почесал укушенное место. Уверяю вас!.. Мне и в голову не пришла мысль о всей нелепости и неприличии моего поступка. Я даже не задумался ни на секунду о том, с каких это пор я стал способен на такие акробатические упражнения! Я не задумывался ни над этим, да и ни над чем другим, а просто, так как спать мне больше не хотелось, то я открыл глаза, сладко зевнул и лениво обвел вокруг себя взором.
Я находился в комнате (лежал на полу) и, надо сознаться… комната эта была довольно-таки оригинальна. Она, несомненно, предназначалась для великанов: не говоря уже о высоте стен, даже мебель по размерам казалась годной разве для людей раза в четыре выше ростом, чем обыкновенные люди. Курьезны были стены комнаты, как бы наклоненные наверху к наруже; но всего забавнее оказались картины: такую нелепую и бессмысленную мазню трудно было даже себе представить!
И вот, как это ни странно и ни противоестественно, — но вид такой изумительной комнаты не возбудил во мне ни малейшего любопытства; мне эта комната показалась самой обыкновенной… Как же, значит, изменились в силу непонятных причин мои собственные точки зрения!
Впрочем, я так же не замечал никаких перемен в самом себе, как не замечал и странностей в окружающей меня обстановке. Изменились не только мои взгляды на вещи, но несомненно, и притом коренным образом, изменилось мое самосознание. Самой важной переменой было исчезновение памяти о прошлом. Я в те минуты решительно ничего не помнил о своей прежней жизни. Поверите ли, я забыл даже, что я — бухгалтер Червяков!
Но вместе с тем, я отнюдь не воображал себя и кем-либо другим. Я просто не задавался вопросом о том, кто я, откуда взялся, почему лежу на полу; такие вопросы для меня не существовали уже по той одной причине, что я не замечал ничего необычайного или заслуживающего какого-либо внимания в моем настоящем положении. Я принимал факты без критики и без всякого к ним интереса. Я думаю, самое верное будет, если я определю свой душевный мир в то время как чрезвычайно бедный мыслями и какой бы то ни было психической работой. Изредка мелькали в моем мозгу какие-то коротенькие мысли о пище, о прогулке и еще о чем-то таком же несложном… Они вспыхивали и сейчас же гасли, так как сосредоточиться на чем-нибудь я положительно был не способен.
Впрочем, извиняюсь за все эти подробности и возвращаюсь к фактическому изложению событий.
Я лежал, — как говорил уже, — на полу в странной, чтобы не сказать больше, позе: свернувшись полукольцом и опираясь на локти, я ухитрился положить голову подбородком на пол. Поза эта, несмотря на ее явную противоестественность, была весьма удобна, и я собирался было долго так пролежать и, быть может, снова уснуть, как вдруг… чуть заметный шорох привлек мое внимание. Хотя он раздавался из противоположного угла комнаты, но мой необычайно утончившийся слух ясно различил его. Моментально с меня слетела всякая сонливость. Чувство напряженнейшего внимания, беспокойства и страстного любопытства овладели мной. Я почему-то уверен был, что шорох производит живое существо; и во мне с неудержимой силой загорелся охотничий инстинкт, которого я никогда и не подозревал в себе раньше.
Как на пружинах, поднялся я с места и в несколько прыжков был уже там, где раздавался подозрительный шорох. При этом я заметил, что я привязан, так как что-то удерживало меня, сдавливая шею. Впрочем, я лишь мельком обратил на все это внимание, потому что весь был поглощен тем, что увидел перед собой.
По ножке дивана полз… таракан!
И такое по существу ничтожное обстоятельство оказалось способно взволновать меня настолько, что я… нет, просто не могу продолжать, такая это была гадость, такой стыд!.. Я… одним словом, я схватил таракана зубами, с веселой жестокостью несколько раз грызнул его и потом бросил на пол!
И в тот же самый момент, опустив случайно глаза вниз, я увидал… что вместо рук у меня маленькие, тоненькие…»
IV
Неожиданный оборот событий
Сеанс гипнотизма, по-видимому, немало стоил труда ассистенту Стыке; он сидел в кресле совершенно изможденный, отирая пот с лица.
Бухгалтер Червяков, или, вернее, то, что было только что бухгалтером Червяковым, а именно его бесчувственное и неподвижное тело, лежало на кушетке. Профессор вторично соединил это тело с аппаратом измерения жизненной энергии; но напрасно он пускал в ход механизм, напрасно колол и щипал бухгалтера, — карандаш чертил только совершенно ровную черту. Тогда профессор, который был, очевидно, вполне доволен именно таким результатом опыта, так как радостно потирал руки, отцепил проволоки и оставил бездыханного Червякова в покое.
— Энергия — нуль! — кратко резюмировал он и прибавил, обращаясь к Стыке:
— Теперь, раз с телом человека нам нечего делать, то мы немедленно же можем приступить к опыту над собакой… Станислав Сигизмундович, потрудитесь, пожалуйста, приступить к опыту!.. Не забывайте, что здесь не спальня, а лаборатория-с! Прежде всего, измерим жизненную энергию собаки…
Профессор, несомненно, не любил терять времени и не окончив, видимо, одного опыта, брался за другой. Так, вероятно, подумал Стыка, но он ничего не ответил своему раздражительному патрону и со вздохом поднялся с кресла. Он взял было собаку за ошейник, но тотчас же отдернул руку, так как пес весьма недвусмысленно оскалил зубы.
— Гм… гм… Как же бы это ее взять? Пес, по-моему, совсем не интеллигентный! — замялся ассистент. — Знаете что, профессор, может быть, вы, как изучавший столько лет зоопсихологию, используете теперь свои знания и сами попробуете взять собаку?
Однако это вовсе не входило в планы профессора.
— Вы с ума сошли, милейший, — возразил он хладнокровно. — Где же это видано, чтобы ассистенты взваливали на профессора приготовление животного к опыту!.. И, кроме того, вы же сами откуда-то привели этого пса, следовательно, он ваш пес и несомненно должен вас слушаться.
— Мой пес… — проворчал Стыка, — да я его первый раз сегодня увидел! И, кроме того, нельзя отрицать, что субъект, продавший мне собаку, был очень подозрителен; я ставлю сто против одного, что собака была краденая!..
Стыке, однако, пришлось-таки взяться за собаку, и хотя он через несколько минут и обмотал ее проволоками вроде вестфальской колбасы, но она успела раньше укусить его за руку.
Началось измерение жизненной энергии собаки. Профессор внимательно следил за записью аппарата и то и дело потирал руки от удовольствия. Время от времени он сравнивал график с той кривой, которая осталась от предыдущего опыта над Червяковым.
— Поразительные результаты! — шептал он и вдруг, когда бумажная лента окончилась, не выдержал — бросился к Стыке и, тыча ему в самый нос бумажную полосу, вскричал:
— Вы видите этот скачок кривой? Понимаете вы все его значение?!
Стыка, очевидно, видел и понимал, так как восхищался таинственной записью не менее профессора; однако ему волнение не мешало делать дело. Он промыл и забинтовал свою руку и пошел развязывать собаку.
— Что с ней теперь делать? Снова на цепь? — спросил он. — Может быть, опять примемся за бухгалтера?
— Нет, — отвечал профессор, — бухгалтера пока оставим в покое. Посадите собаку на пол и давайте-ка наблюдать за ней спокойно и терпеливо часа этак два подряд… Может быть, она окажется и не такой уже «неинтеллигентной», как вам показалось, что? Ха-ха!
Собака оказалась действительно умнее, чем думали Стыка и профессор. Едва ассистент успел посадить ее перед профессором, как она, точно угорь, скользнула между их ногами, стрелой пронеслась к чуть прикрытой двери, открыла ее лапой и с радостным лаем кинулась по коридору.
Стыка, озадаченный было на секунду, бросился затем за ней с криком неподдельного ужаса; сзади побежал и профессор, ковыляя на своих коротких ножках.
Собака миновала коридор, спустилась с черной лестницы и, так как наружная дверь оказалась тоже незапертой, то выбежала во двор. Напрасно профессор и ассистент кричали: — Держи! Лови! — Собака мимо оторопевшего дворника выскочила на улицу, стрелой пронеслась по ней и скрылась за поворотом. Преследователи остановились в отчаянии: дальше улицы расходились в четыре разные стороны, и куда побежала собака — отгадать не было никакой возможности. Неудачные ученые вернулись с пустыми руками.
Уныние обоих было безгранично. Ассистент лежал в кресле и стонал. Профессор после шибкого бега и от волнения был близок к обмороку.
— Погиб! — шептали трепетные уста Парсова. — Погиб несчастный, доверившийся мне, и с ним погибла вся моя научная работа! О-о… Погибло великое научное открытие, которое могло всколыхнуть все человечество! Погибло все!.. Все, ничего не осталось!
Стыка пробормотал что-то в утешение, но тотчас же снова умолк. В комнате воцарилась мертвая тишина…
Вдруг Парсов вскочил с места.
— Но что же нам теперь делать? — вскричал он. — Нельзя же оставить дело в таком идиотском положении! Мы должны, во что бы то ни стало, найти собаку!
Стыка слабо вскинул глазами.
— Но как? — пролепетал он. — Что мы можем сделать?
— Мы напечатаем объявление в газетах, что пропала собака…
— Боюсь, профессор, что она краденая. Теперь пес, очевидно, вернется к своему настоящему хозяину, если только… его не свезут раньше на Гутуевский остров!
Профессор посмотрел вопросительно на своего ассистента.
— Как вы сказали? — переспросил он. — На Гутуевский… остров?
— Это такое место, куда свозят бездомных собак, — пояснил Стыка.
— А что с ними там делают?
— Топят или вешают, — хладнокровно отвечал ассистент. Профессор схватил себя за волосы и со стоном повалился на ковер. Стыка не на шутку испугался, что его поразил апоплексический удар. Он кинулся было к профессору, но тот вдруг сам вскочил на ноги.
— Сейчас же, не медля, не теряя ни секунды! — заговорил Парсов хрипло, надевая на голову шляпу задом наперед и с трудом натягивая на себя пальто Стыки, которое первое попалось ему на глаза. — Бегу, пока не поздно!
— Но куда, профессор?
— Туда, на этот ваш… как его, к черту? Гутуевский остров! А потом в редакцию.
— Слышите, вы, — прибавил он с решимостью отчаяния, — если даже ваш дьяволов остров находится посредине Атлантического океана, я и тогда через час буду на нем! А вы извольте-с стеречь здесь тело бухгалтера… О, несчастный!
С этими словами профессор исчез. Стыка посмотрел на часы, с беспокойством взглянул на спящего Червякова, послушал его пульс, пожал плечами… снова еще послушал сердце, подставил даже зеркало к его губам, попробовал разные пассы: тело оставалось недвижимо…
Тогда Стыка в мрачном раздумье опустился в кресло…
V
Редакция, сыскное бюро и Гутуевский остров
Редакция «Столичной газеты» видала немало чудаков и оригиналов, но когда в нее ворвался растрепанный, толстый и маленький человечек в явно чужом пальто, достигавшем ему до пят, то редактор в изумлении приподнялся с места.
— Вы — редактор? Я желал бы поместить объявление, — заявил хрипло незнакомец.
— На послезавтра, конечно? — осторожно спросил редактор.
— К черту послезавтра! — возразил тот. — В завтрашнем утреннем.
— Невозможно, — отвечал редактор и сел было.
— Пятьсот рублей! — произнес незнакомец, и глаза его свирепо сверкнули.
Редактор подумал, спросил о чем-то находившегося здесь же метранпажа и затем решительно ответил:
— Нельзя. Газета сверстана.
— 1000 рублей!
— Нельзя-с. Дело не в цене…
— 2000!
Редактор посмотрел на метранпажа, тот на него, и оба обменялись шепотом несколькими словами.
— Деньги с вами?
— Здесь.
Снова разговор шепотом.
— Вот что, — ответил редактор деловым тоном, — за две тысячи мы разошлем при завтрашнем утреннем выпуске ваше объявление на особом листке. В вечернем же выпуске и послезавтра можно будет напечатать уже в самой газете…