– Грубить в университете выучились? – усмехнулась библиотекарша.
Девушкой он не назвал бы ее даже в мыслях. При этом не мог не отметить выразительный изгиб улыбающихся губ. Пожалуй, они не хуже Зойкиных. А может, и слаще.
Алексей уставился в темное окно. Ни зги не видно, даже огни в деревнях погасли.
Женился бы на Зойке, не пропадал бы в заснеженных полях. Папаша военком, давно бы вызволил зятька из полона. А вот не хочется. Между прочим, десятиклассницы в Крайске очень даже ничего. Одна Тома, дочка Станкевича, чего стоит.
Ему вдруг стало зябко.
– Говорят, вас директор обхаживает? – снова повернула к нему голову Петровна. – Домой к себе еще не приглашал?
Темно-серые в крапинку глаза откровенно смеялись. Все старые девы читают чужие мысли или только эта?
– Да у вас на лбу все написано, – хмыкнула Петровна. – Вы лучше к Нине Шкель приглядитесь. Симпатичная.
Теперь Алексея бросило в жар. Нина действительно ему нравилась. Что, и это на лбу написано?
– А то! – фыркнула библиотекарша.
«Ведьма!» – покрутил он головой.
– Я еще и сглазить могу, – сказала Петровна. – Ваше счастье, что мы уже в Плещеницы приехали.
Она потащила тяжелую сумку по проходу.
«Ну и не стану ей помогать, – подумал Алексей. – Теперь понятно, почему некоторые в девках засиживаются».
Несмотря на поздний час, в автостанции было полно народу.
– Автобусы не ходят, – сказал мужчина в кожухе. – Дороги занесло во все стороны. Как бы ночевать здесь не пришлось.
Алексей оглянулся по сторонам. Ночевать в этом полутемном холодном зале ему не хотелось.
– Здесь неподалеку гостиница, – подмигнул ему мужчина. – Айда, пока все места не заняли.
– И я с вами! – метнулась за ними Петровна. – Мне тоже деваться некуда!
Алексей неохотно взял из ее рук сумку.
– В гости к подруге собралась, – виновато сказала Галина, – всего одну банку варенья положила, и все равно сумку не поднять.
Впервые ее тон Алексею понравился. Ведь может, когда захочет.
– А что в комплекте к варенью? – строго посмотрел на библиотекаршу мужчина.
– Пирожков напекла, сальца кусочек…
Петровна вроде бы каялась, и это располагало к ней. Она еще и взяла Алексея под руку и прильнула к нему, словно ища защиты. Несмотря на сапоги, она была легка на ногу. Он ощутил мягкое прикосновение бедра, и сердце екнуло. Точь-в-точь как с Зойкой…
Снежные заряды едва не валили с ног. Снег так хлестал по лицу, что было больно глазам. Алексей отворачивался от ветра, завидуя Петровне в ее платке.
Гостиница, к счастью, была рядом со станцией. Громко топая ногами, они ввалились в уютное тепло, залитое ярким светом.
– С автобуса? – с улыбкой встретила их пожилая дежурная. – Как раз одна комната осталась. И для девушки место найдется.
Оказывается, для счастья не так много надо. Кровать с чистым бельем, горячая батарея, а за окном вьюга.
– Жалко, магазин закрыт, – сказал сосед.
Он работал агрономом в Завишине, звался Константином.
– Зачем нам магазин? – спросил Алексей, складывая покрывало.
Ему хотелось как можно скорее нырнуть в постель и укрыться одеялом с головой.
– Сходи к своей крале, – сказал агроном. – По-моему, у нее есть.
– Что есть? – замер Алексей, чувствуя, что в тепле у него загорелось лицо.
– Бутылка! – удивился Константин. – Раз в гости едет, значит, с бутылкой. Я бы такую ни за что не упустил.
«Так в чем дело?» – насупился учитель.
– У меня уже двое на лавке сидят, одному три, второму четыре, – вздохнул агроном. – Но вот встречу такую, как твоя, и обо всем забываю. Небось, сладкая?
Он подмигнул Алексею. Тот нашарил рукой дверь и выкатился в коридор. Попал в нерет, ни взад, ни вперед…
– Так и знала, что не уберегу, – уперлась кулачками в бока Петровна. – Не надо было давать вам сумку, ни за что не догадались бы, что там бутылка вина.
– Это агроном… – пробормотал Алексей.
В коротком халатике Петровна была ослепительно хороша. Морщинки возле глаз в ярком свете тоже куда-то пропали.
– Заходите через пятнадцать минут, – распорядилась библиотекарша. – И захватите стаканы.
– Я же говорил! – подскочил с кровати Константин. – У таких барышень всегда есть. Повезло тебе, парень.
Он достал из чемодана чистую рубашку, переоделся, обтер лицо и шею одеколоном.
– Хочешь? – протянул он бутылочку Алексею.
– Не надо.
Отчего-то Алексею было неприятно наблюдать за возней агронома. Собирается, как поляк на войну. Похоже, он не только по картошке специалист.
– Ты, главное, не дрейфь, – сказал, придирчиво оглядывая себя в зеркале, Константин. – Лучше, конечно, чтоб она с подругой была, но и так сойдет. Никогда не знаешь, где повезет, а где нет. Закон жизни!
«О чем он? – тоже посмотрел на себя в зеркало учитель. – Мне и не надо ничего. К Зойке на свидание еду».
У Петровны к их приходу все было готово. На столе стояла бутылка «Варны», на салфетке горкой лежали пирожки, в тарелке нарезанное сало.
– Нож у дежурной есть, а штопора нет, – сказала, показывая на бутылку, Петровна. – Придется закусывать без выпивки.
– Никогда! – направился к столу агроном.
Он взял бутылку, поставил на пол, большим пальцем правой руки надавил на пробку и протолкнул ее внутрь.
– Пропали двенадцать копеек, – вздохнула Петровна. – С пробкой внутри бутылки не принимают.
– Я умею выбивать пробку ладонью, но так быстрее, – смутился Константин.
«Где это она научилась мужиками вертеть? – подумал Алексей. – Неужели в Крайске?»
– Этому не учатся, – хмыкнула Петровна. – Талант надобен.
Алексей крякнул. Так и будут по очереди с агрономом краснеть.
– И правильно, – кивнула Петровна. – От меня надо держаться подальше.
– Ну, за хозяйку! – поднял стакан Константин. – Я еще в автобусе понял, что с этой парочкой не пропадешь.
«Какая парочка? – отхлебнул из стакана Алексей. – Я ее вообще в первый раз вижу».
Он действительно впервые разглядел серые глаза Петровны, тяжелую волну русых волос, полную грудь и гибкую спину. Прям Марья-царевна, а не библиотекарша.
Хмель ударил в голову. Краем глаза он заметил круглую коленку в разрезе халатика.
– А вот это не про вас, – запахнула халатик Петровна. – Сначала говорить научитесь.
– О чем… говорить? – проглотил комок в горле Алексей.
– Взялся за грудь – говори что-нибудь! – хохотнул агроном.
«Дубина!» – зыркнул на него учитель.
– Ну, хотя бы тост скажите! – погладила его по спине Петровна.
– Предлагаю выпить за то, чтобы кончилась метель, и мы все смогли отправиться по своим делам!
Алексей чокнулся сначала с Петровной, затем с агрономом.
– Неправильный тост, – взял со стола пирожок Константин. – Тут лучше, чем в автобусе.
– Это вам лучше, – сделала глоток Петровна, – а молодым надо в Минск. Зачем я покупала такое крепкое вино? Голова кружится.
– Вино в самый раз, – снова разлил по стаканам Константин. – В нашем магазине такого нет.
– Посмотрите в окно, – улыбнулась Петровна. – Кое-кто наворожил.
Метель за окном утихла. Из кромешной темноты изредка выплывали на свет большие снежинки и пропадали.
– Пойдем на небо посмотрим? – предложила Петровна. – Вдруг там звезды?
– Вы идите, а я спать, – допил вино агроном. – Завтра на первый автобус надо успеть.
– Я за пальто, – подскочил Алексей.
Он вдруг понял, что самое приятное – это выполнять приказы Петровны, пусть они и нелепые.
На улице была настоящая зимняя сказка. Под заборами лежали пухлые сугробы, в небе четко рисовались ветки деревьев в густой бахроме, под тяжестью налипшего снега прогибались провода между столбами.
– А где звезды? – запрокинула голову Петровна, споткнулась и ухватилась за руку Алексея.
Он, словно ждал этого, притянул ее к себе и впился долгим поцелуем в сладкие от вина губы.
Это был настоящий поцелуй, хмельной и жадный. Земля уходила из-под ног и уносила парочку в черную воронку космоса.
Петровна что-то промычала. Алексей, не отрываясь от губ, просунул руки в прореху между пуговицами на пальто и крепко обнял ее за талию. Петровна все-таки оттолкнула его и коротко рассмеялась. Их глаза находились на одном уровне, но Алексей не мог поймать ускользающий взгляд Галины.
– Заявление подала, – сказала Петровна.
– Какое заявление?
Он снова потянулся к сладким губам.
– На увольнение, – уперлась руками ему в грудь Петровна. – Уезжаю из Крайска.
Алексей почувствовал, как за шиворот пополз холод. Вселенская стужа снова сковала землю. Алексей не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В тот самый миг, когда он был готов остаться с Петровной в третьей из столиц навсегда, его отшвырнули в сторону, словно тряпку.
«Шутишь?» – взмолился он про себя.
– Не шучу, – твердо сказала Петровна.
Она отступила на шаг и стала отряхивать снег с мехового воротника.
– И вы здесь не останетесь, – продолжала Петровна. – Директор это тоже понимает, так что не бойтесь.
«Чего я должен бояться?» – мелькнуло в голове.
– Томы Станкевич, – фыркнула Петровна. – Она первая невеста в Крайске, как раз для вас. Но Нина лучше. Правда, вам и она не достанется. На следующий год вы уже будете в Минске.
«Откуда она все знает?» – поразился Алексей.
– Тут и знать нечего, – махнула рукой Петровна. – Идем в гостиницу, холодно.
– А я к вам девочку подселила, – сказала Петровне дежурная, внимательно глядя на Алексея. – Тоже со станции.
– Вот и хорошо, – кивнула Галина. – Вдвоем спать веселее.
Она уходила по коридору гораздо более чужая, чем до сегодняшнего дня. И Алексей понимал, что это безвозвратно.
«На свете есть три столицы – Минск, Логойск и Плещеницы», – вертелся в голове стишок.
Стишок был глуп, но в нем скрывалась вся правда о жизни Алексея.
Увидеть Париж – и умереть
Меня приняли в Союз писателей, и я стал захаживать в новый Дом литераторов в Минске. Мне нравились просторные холлы, секретарские кабинеты, но особенно буфет, в котором коньяк, водка и бутерброды продавались без ресторанной наценки.
В баре я чаще всего выпивал с сотрудником Литфонда Столяровым. Он не был писателем, но хорошо разбирался в литературе.
– Знаешь, какой самый большой недостаток у современных писателей? – однажды спросил он, опрокинув рюмку.
– Нет, – пожал я плечами.
– Пьют, но не закусывают.
Мы с ним закусывали.
– А я на историческую родину собрался, – вздохнул Столяров.
– Куда? – удивился я.
– В Израиль.
– Ты же Столяров, – еще больше удивился я.
– Столяровым я стал недавно, всего лишь сто лет назад. Деда в первую мировую призвали в царскую армию. Он был выкрест. «Фамилия?» – спрашивает писарь. – «Хаим Лейба Модаль», – отвечает дед. – «Чем занимаешься?» – чешет за ухом писарь. – «Столярничаю». – «Столяров», – записывает писарь. Тогда с этим было просто.
– И сейчас ничего сложного, – согласился я. – Сегодня Гоберман, завтра Алексин.
– Не путай божий дар с яичницей! – строго погрозил мне пальцем Столяров. – А лучше закусывай.
Однажды я заглянул в приемную первого секретаря правления. Секретарши на месте не было.
– Заходи! – появился в дверях хозяин кабинета. – Мне ты как раз и нужен.
Я удивился, но вошел в кабинет. Там был посетитель.
– Вот, знакомься, – представил ему меня первый секретарь. – Новый член нашего Союза. Извини, мне с ним надо поговорить.
Посетитель мельком взглянул на меня, но с места не сдвинулся. Воцарилась тишина.
– Так что, Иван? – наконец заговорил посетитель. – Дашь квартиру или не дашь?
– Антон! – плачущим голосом сказал хозяин. – Я же тебе в прошлом году четырехкомнатную давал!
– Тогда мы с дочкой съезжались. А теперь я развожусь. Пусть подавится. Я согласен на двухкомнатную.
– А что письменники скажут? У них тоже дочки. И разводятся через одного. У него вон вообще квартиры нет, – секретарь кивнул на меня. – Не могу же я давать всем сразу. Подожди немного.
– Да я на эту ведьму смотреть не могу! – плюнул на ковер проситель. – Я тебе так скажу, Иван, не дашь квартиру – пойду на самый верх.
– Не пугай, я и есть самый верх. Будет возможность – выделим. Заявление в жилкомиссию написал?
– Где-то тут… – стал рыться по карманам писатель.
– Вот напиши заявление и отнеси.
Посетитель встал и медленно вышел из кабинета.
– Расплевались! – затер ногой след плевка на ковре секретарь. – Идут и идут – то квартиру, то машину, то дочка замуж вышла. Я что – из кармана достаю эти квартиры?
Я деликатно промолчал. Секретарь нашего Союза был председателем Верховного Совета республики и мог достать из кармана что угодно.
Зазвонил один из пяти телефонных аппаратов на столе.
– Москва! – безошибочно определил хозяин и взял трубку. – Я. Делегация в Париж в конце года? Через неделю? Не, не поеду, в Париже я недавно был. Да не, никто из наших не поедет. Ага, звони, если что.
Он положил трубку.
– Так что у тебя? – посмотрел он на меня.
– Вы хотели о чем-то поговорить со мной.
– Поговорить? Ну да. Пиши, хлопец, рассказы. И повести пиши. Повзрослеешь – за роман сядешь. Я вот сразу с романа начал, семьсот страниц! В Париж надо ехать – а не могу, пишу новый роман. Так что иди работай. А Париж – тьфу! Яйца выеденного не стоит.
И я с ним согласился. Никакой Париж мне тогда не был нужен. Впрочем, как и сейчас.
А квартиру я через полгода получил. Застойное время…
Полицаи в тюбетейках
Янка Брыль в Белоруссии был таким же знаменитым писателем, как и Короткевич. Надо сказать, они и внешне соответствовали друг другу.
Невзирая на двухметровый рост и массивное телосложение, Иван Антонович был проникновенным, даже щемящим лириком. И в юморе понимал толк. Его остроты из повести «Нижние Байдуны» сразу разошлись на цитаты.
Вообще, надо сказать, Голиафов в белорусской литературе хватало. Кроме Брыля ростом выделялись Кондрат Крапива, Иван Мележ, Иван Науменко, Нил Гилевич. Максим Танк тоже был не маленький.
Я сам принадлежал к малорослому подразделению белорусской литературы. К сожалению, классиков среди нас было мало – Иван Шамякин, Ар кадь Кулешов, Пимен Панченко.
Но, несмотря на всю мою неказистость, именно Брыль поддержал меня при вступлении в Союз писателей.
– У него рассказ о старухе хороший, – сказал Брыль на обсуждении. – А тот, кто умеет написать старуху, о чем угодно напишет.
Комиссия согласилась с этим.
Однажды в гости к белорусским писателям приехала делегация украинских. В ту пору это было обычное дело – ездить в гости друг к другу. Украинцам показали достопримечательности столицы, затем посадили в автобус и повезли на озеро Нарочь. Она тоже была достопримечательностью, правда, доставшейся даром.
В автобусе я оказался рядом с Брылем.
– Видите вон того? – показал он на руководителя украинской делегации, который громче других пел украинскую народную песню.
Надо сказать, Иван Антонович даже к молодым и мелким собратьям по перу всегда обращался на «вы». Недаром говорили, что Брыль до сих пор ощущает себя польским офицером, попавшим в плен к большевикам. Хотя на самом деле в польской армии он был капралом.
– Вижу, – сказал я.
– Это Платон Воронько. Мы его зовем Тюбетейкой.
– Почему?
– На Днях советской литературы, которые проходили в Ташкенте, всем писателям-гостям выдавали халаты и тюбетейки. Вызывали по списку на сцену и выдавали. А Платону не дали.
– Почему? – спросил я.
– Забыли. Или просто не внесли в список. Украинцы возмутились и написали в президиум записку об ущемлении их прав. Хозяева тоже уперлись: сколько человек в списке, столько выдали халатов.
– И тюбетеек, – добавил я.
– Вот именно, – кивнул Иван Антонович. – Но ведь это скандал! Тогда председатель президиума, а это работник ЦК, может, сам Рашидов, подходит к микрофону, берет записку и читает: «По просьбе украинской делегации Платон Воронько – одын тюбетейк».