— И потому ты не любишь Инквизицию, — тихо сказал Иван. — За то, что они не наказали лучшую подругу твоей бывшей жены. Ведь ты точно знал — нужно наказать, ведь она виновата. А то, что закон не признает ее виновной, так это…
— Вы лучше идите, брат Старший Исследователь, — безжизненным голосом произнес оперативник. — Не доводите до греха. Просто идите.
— Хорошо. — Иван встал с дивана, вышел в коридор, прижался лбом к холодному оконному стеклу.
Успокойся, сказал Иван своему отражению. Ты поступил правильно.
Отражение покачало головой.
— Нет, — сказало отражение. — Ты просто не мог поступить по-другому, но это… Это не значит, что ты поступил правильно. Не значит. И не нужно корчить из себя уверенного парня. Это потом ты придумал оправдание, все четко разложил и подал. А там, в толпе, ты…
— Заткнись, — посоветовал Иван отражению.
— Хорошо, — сказало отражение и замолчало.
Иван вошел в свое купе.
Спасенный все так же сидел на полу.
— Ты куда-то ехал? — спросил Иван. — В Апостолово у тебя была пересадка?
— Вышел подышать свежим воздухом, — паренек поежился и снова спрятал лицо в поднятый воротник.
— Надышался?
— Полностью.
— Чего на полу сидишь? Тут два дивана, на одном можешь располагаться. Можешь выйти на ближайшей станции, можешь ехать до конца. Ко мне подсаживать не будут. — Иван сел к столу, открыл бутылку и сделал глоток. — Тебя как зовут?
— Всеслав.
— Не трепись, Всеслав. Я тебя про настоящее имя спрашиваю. Крестили тебя как? Всеслава в святцах нет.
— Всеслав, — упрямо повторил паренек.
— Ну хоть не Вельзевул, — Иван сделал еще глоток.
И еще.
На душе было хреново. Если он напьется, то лучше не станет, но переносить это будет немного легче. Нельзя зацикливаться на боли. Нельзя сидеть и грызть себя, как это делает оперативник в соседнем купе. Нельзя постоянно терзать себя воспоминаниями, как это делает сам Иван Александров.
Он, кстати, очень давно не напивался. Слишком давно. И плевать, что пьяный Инквизитор будет подрывать уважение к Инквизиции. Ни хрена подобного. Пьяный инквизитор будет внушать окружающим ужас своей непредсказуемостью. Ну и уважение, если даже в пьяном виде никого не угробит.
— Да что ты сидишь на полу, Всеслав? — Иван взял с тарелки ломтик лимона и, кривясь, сжевал его, Садись на диван. Выпить не налью, я не наливаю детям, но пожрать можно. Или за чаем сбегаешь. А я займусь очень важным делом. Мне нужно напиться. Вставай с пола.
— Не могу, — ответил Всеслав. — Мне ногу сломали. Кажется.
Иван отставил бутылку в сторону. Напиться, похоже, не получится. Ну все против него.
— Давай, — сказал Иван, наклоняясь, — я тебя подсажу. И посмотрим, что там у тебя. Только ты уж и сам на руки опирайся, а то у меня ребра того…
Глава 05
В расписании, вывешенном в вагоне, эта станция значилась как Ворота. По времени все сходилось, проводница, не скрывавшая счастья и облегчения, сиявших на ее лице по поводу расставания со Старшим Инквизитором, сообщила, что да, что именно здесь и нужно сходить.
Но на станционном здании, невзрачном и обшарпанном, висела вывеска с надписью «Врата», и это внушало Ивану некоторые опасения по поводу.
Проводница клялась и божилась, поглядывая на часы: стоянка поезда на этих Вратах или Воротах была всего две минуты, и почти полторы из них Иван демонстрировал недоверчивость и подозрительность.
Всеслав стоял у него за спиной, переминаясь с ноги на ногу. Перелома у него не было: Вася из Апостолова разогреться толком не успел, поэтому мальчишке досталось несколько ушибов и вывих колена, который Иван ему и вправил.
За двое суток брату Старшему Исследователю так и не удалось вытащить из мальчишки никаких подробностей по поводу жизненного пути до их встречи. Стало понятно, что домой Всеслав возвращаться не собирается, избавляться от куртки не хочет и совершенно не против проследовать за Инквизитором до места его нового назначения.
Чисто из любопытства, сообщил мальчишка.
И хрен с тобой, подумал Иван.
Настрой у пацана был самый что ни на есть вредный, наружу так и перло продуктивное желание встрять в какую-нибудь неприятность, а то, что обнаруженный в кармане куртки баллончик с краской Иван выбросил, ничего не значило: Всеслав не производил впечатления человека, которого простое отсутствие краски может удержать от написания всяческих глупостей на стенах.
Если быть совсем честным, то Иван все эти переговоры с проводницей устроил для того, чтобы дать мальчишке возможность передумать. Вокзал — одноэтажное приземистое здание — особого восторга не внушал, моросящий дождь придавал общей картине оттенок какой-то безысходности, так что мальчишка вполне мог решить остаться в теплом вагоне. Тем более что Иван на всякий случай билет ему выправил до самого конечного пункта следования.
Но Всеслав намека не понял.
И хрен с тобой, повторил Иван, подхватил свои сумки и вышел на перрон. Оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что двери в остальных вагонах, похоже, даже и не открывались, перрон был пустынным и скучным.
— Счастливого пути, — сказала проводница и захлопнула дверь.
Поезд сразу тронулся с места, даже не дожидаясь, когда минутная стрелка достигнет указанных в расписании одиннадцати пятнадцати. Как будто машинист выглядывал из своего локомотива, дожидаясь, пока брат Старший Исследователь таки уберется из состава по своим важным делам.
Хотя не исключено, что железнодорожникам отчего-то просто не нравилась станция Врата, указанная в расписании как Ворота. Разница в две буквы, но как отличается интонациями и настроениями. Если бы Иван не знал совершенно точно, где именно находятся врата в Ад, то вполне мог бы заподозрить, что именно о них тут и идет речь.
Сам он услугами турагентства «Кидрон» не пользовался, но говорили, что НАСТОЯЩИЕ врата не поражают чем-то особенным. Это даже не ворота, а, скорее, высокие двери, без лихих угрожающих и многозначительных надписей, без церберов и прочего зловещего антуража. Только потом посетитель огребает впечатлений по полной программе и по всем пяти чувствам, получает неожиданно — для этого, наверное, и выдержали Адские Врата в сдержанных интонациях.
Так вот, если исходить из подобной логики, Ад, спрятанный в затрапезном домике на перроне, был бы особо страшным, изощренным и мучительным. По контрасту, естественно.
— Ты куда? — спросил Иван, заметив, что Всеслав двинулся вдоль перрона, явно не собираясь заходить в вокзал.
— Мне нужно в туалет, — ответил Всеслав со своим обычным вызовом.
Если бы проводился турнир по самому пафосному заявлению, связанному с сортиром, то Всеслав, несомненно, тут же получил бы гран-при.
— Вначале в вокзал, там может быть… — начал Иван, посмотрел еще раз на здание и понял, что вряд ли.
Туалет на такой станции может быть только уличный, дощатый или кирпичный, но непременно с дырой вместо сантехники и замызганным медным краном над побитым эмалированным умывальником.
— А потерпеть? — спросил Иван.
— А зачем? — вопросом на вопрос ответил Всеслав. — И так же все понятно.
— Не без того, — кивнул Иван.
Дождь был мелким, но частым, волосы на голове уже намокли, по щекам текли струйки воды, а одна, особо шустрая, пробралась за воротник и прокладывала себе дорогу между лопаток.
— Не без того, — повторил Иван, — но я тебя прошу, давай зайдем в помещение, глянем, а потом вместе…
— И что нам вместе делать в сортире? — пожал плечами Всеслав, но спор продолжать не стал, забрал у Ивана сумку и пошел к зданию вокзала, не оборачиваясь.
Входная дверь раньше была наполовину стеклянной, но сейчас оказалась на половину заколоченной фанерой. И находилась, судя по виду фанеры, в таком состоянии уже не первый год. Пружина оказалась мощной и скрипучей, никаких устройств для тихой доводки дверей не было, за спиной у Ивана грохнуло почище чем из пистолета.
Внутри вокзал выглядел никак не веселее, чем снаружи.
На стене висело расписание. Иван присмотрелся и хмыкнул: на Вратах останавливались два поезда, один — тот, на котором приехал Иван, другой, в противоположном направлении, на следующий день. Два поезда в неделю. Негусто.
Пассажиров здесь бывало явно немного, поэтому и окошко кассы было одно. И, понятное дело, оно было закрыто. И даже закрашено. Имелась дверь с табличкой.
«Сюда», — лаконично сообщала табличка. Или предупреждала. Или приказывала.
Да какая, на хрен, разница, философски решил Иван, ведь в предписании ясно указано — станция «Врата». Хорошо еще, что мундир Иван не надел. Иначе все выглядело бы еще нелепее — красавиц Инквизитор в новехоньком мундире в сопровождении субтильного юноши с дьявольской символикой на черной кожанке посреди пустого гулкого помещения. Давно не метенного помещения, между прочим.
Дождь усилился, стал косым и лупил в давно не мытые окна вокзала, прорывался мутными каплями сквозь трещину в стекле и начинал формировать на подоконнике лужу.
— Туда, — сказал Всеслав и указал пальцем на дверь с табличкой.
Иван подошел к двери и потянул за ручку. Дверь не открылась. Иван толкнул — с тем же результатом.
— Ногой, — посоветовал Всеслав. — Или из пистолета. Слабо?
Иван постучал костяшками пальцев по давно крашенной двери.
— Да-да, — ответили из-за двери.
Иван снова толкнул дверь. Нажал сильнее. Филенка издала треск, словно собиралась проломиться.
Иван постучал снова.
— Да-да, — снова ответили из-за двери.
— Ногой, — повторил свое предложение Всеслав. — Или из пистолета. Слабо?
На яростный взгляд Ивана мальчишка ответил милой улыбкой.
— Откройте! — потребовал Иван, снова стукнув в дверь. — Иначе я ее вынесу…
— Он может, — громко сказал Всеслав. — У него есть пистолет. Вы лучше откройте. Мы и слово волшебное знаем.
За дверью завозились, щелкнула задвижка, и дверь открылась вовнутрь. На пороге возник невысокий сухонький старичок, осмотрел посетителей и даже, кажется, принюхался. Действие, в общем, обычное, по нынешним временам нелишнее, но вышло это у старика как-то по-крысиному, что ли… Носик наморщился, дернулся, жиденькие усики под ним встопорщились и опали.
— Вам чего? — спросил крыс.
— Нам бы войти для начала, — сказал Иван, поднимая с пола сумку и всем своим видом демонстрируя, что остановить его не получится.
— Так вы войти хотели? — искренне удивился старик.
— Нет, мы путешествуем и стучим по дверям, получая наслаждение и новые впечатления. — Иван двинулся на крыса, глядя поверх его головы.
— Ну так сразу нужно было сказать. — Крыс оскалился, демонстрируя внушительного вида желтые резцы, словно собираясь укусить Ивана.
Но это была улыбка.
Это нужно было считать улыбкой, иначе это было неприкрытой угрозой и разрешало… да что там — требовало активных действий.
Старик повернулся к Ивану спиной и пошел в глубь комнаты.
— А я сижу и думаю — кто там стучит? Стучит и стучит и не заходит. — Старик обошел старый облезлый письменный стол и сел в дико скрипнувшее кресло. Подпер щеку рукой. — Тут так скучно бывает иногда…
Стулья для посетителей особого доверия не внушали. На вид было похоже, что части обоих стульев держатся только благодаря ярко-зеленой краске, которой были выкрашены еще лет десять назад.
Иван легонько качнул спинку ближайшего стула, убедился, что прямо сейчас это сооружение рассыпаться не собирается, и осторожно сел на него. Всеслав устроился на соседнем.
— Итак, — сказал старик, подперев и вторую щеку рукой. — Чем могу вам помочь?
— Лично вы, боюсь, ничем, — вежливо улыбнулся Иван. — Но вы могли бы подсказать, к кому я мог бы обратиться…
— Кроме меня, боюсь, ни к кому, — ответил улыбкой на улыбку Крыс. — Я здесь, извините, один. Такая, знаете, скука… Вон сижу, читаю… Вернее, перечитываю.
Крыс отодвинул в сторону толстенную книгу, обложка которой была обернута плотной серой бумагой.
— Вообще, в моем возрасте очень трудно совершить или прочитать что-то новое и оригинальное. Все повторяется. И я повторяю. Чем могу вам помочь?
Иван краем глаза заметил ироничную усмешку на лице мальчишки. Он явно оценил благопристойное хамство, продемонстрированное обитателем темной комнатки в заброшенном вокзале. И мотает на ус. Мальчишка, как успел заметить Иван, ловко выхватывает из разговоров и запоминает именно такие вот фразочки и словечки, способные добавить перца в любой разговор.
— Перефразирую. — Иван полез в карман и достал свое удостоверение. — К кому может обратиться Старший Исследователь Объединенной Инквизиции по служебному вопросу?
Иван, не вставая, положил удостоверение на стол перед Крысом. Тот взял карточку и поднес ее к глазам.
— Нужно было пистолет доставать, — громким шепотом сказал Всеслав. — И сразу стрелять.
— И кто бы вам потом давал информацию? — осведомился Крыс, подергав носом и пошевелив усами, не отрывая при этом взгляд от документа. — Вытащить пистолет, знаете ли, это еще не кульминация разговора, молодой человек. Это, скорее, завязка. Вы достаете пистолет, подразумевая, что все прямо сейчас присядут, испугаются и все такое… Кстати, необязательно пистолет. Некоторые предпочитают официальные бумаги. Очень важные и страшные. Подразумевается, что всякий, увидев такую бумагу… или пистолет, должен преисполниться страхом, желанием угодить и тому подобными положительными эмоциями. И расслабляется при этом. А потом оказывается, что никто отчего-то не испугался, что ни на кого пистолет впечатления не произвел… или бумага.
Старик оторвал, наконец, взгляд от удостоверения и посмотрел на Ивана, продолжая шевелить носом.
— Нет, я не имею в виду вас, конечно. И вашего удостоверения. На меня оно произвело самое глубокое и, боюсь, неизгладимое впечатление. И я, как натура утонченная и ранимая, вполне могу отныне по ночам вскрикивать, увидев во сне удостоверение и, что еще страшнее, фотографию на нем…
Всеслав прыснул, старик с осуждением посмотрел на него и покачал головой.
— Молодой человек. Я не исключаю, что вопреки вашим гардеробным пристрастиям вы проживете достаточно долго. Еще года два… или даже два с половиной. Так вот, дабы не сокращать и без того небольшой срок, отпущенный вам, я бы рекомендовал не реагировать на подобные диалоги и монологи. Понимаете, пока оскорбление просто произнесено, еще можно сделать вид, что никто ничего не понял и ничего вроде как и не произошло. Но после того, как вы с юношеской непосредственностью начали хихикать, да еще косясь в сторону оскорбляемого, тому не остается ничего, как начать реагировать. Хотя бы изменить выражение лица, от ироничного к напряженному. А потом даже к озлобленному. Вот обратите внимание. — Старик указал подбородком на Ивана. — Реакция на оскорбление у разных людей разная. Некоторые бледнеют. Обычно это воспринимается как страх, хотя у некоторых означает как раз наоборот — ярость последней секунды. В нашем случае, обратите внимание, мы бледности не наблюдаем. А вовсе даже наоборот. Человек краснеет, кровь бросается ему в лицо, придает коже эдакий полнокровный вид. Юлий Цезарь именно таких предпочитал брать в свои легионы, полагая такое покраснение признаком ярости. Но мой жизненный опыт позволяет заявить, что иногда такое покраснение означает еще и стыд за свою несдержанность и попытку произвести сильное впечатление на незнакомого человека. Вас как зовут, юноша?
— Всеслав, — охотно сообщил Всеслав.
— Ага… — кивнул старик. — То есть настоящего имени вы мне сообщать не собираетесь, да и бог с ним. Но, Всеслав, вы обратили внимание, как быстро некоторые люди приобретают скверные привычки? Если верить этому удостоверению, ваш попутчик всего с неделю как имеет возможность так шикарно представляться. А уже сколько апломба! Казалось бы, есть станция, есть единственный на ней человек, на двери кабинета которого имеется надпись, констатирующая, что именно к этому человеку нужно обращаться. И всем, заметьте, ибо не написано на табличке — некоторым сюда. Просто — сюда. С абсолютной степенью конкретизации и обобщения. И что должен бы сделать нормальный скромный человек? Правильно, зайти, поздороваться, представиться… Причем даже и не совать свое шикарное удостоверение мне, простите, в рожу, а просто сообщить место своей службы. Это же и так понятно, что никто в здравом уме не станет притворяться Инквизитором, не имея на то законных оснований. Вероятность получения ответа после такой последовательности действий — близка к единице. А так… Я человек маленький, у меня, по определению, душа ранимая, но гордая. Я теперь должен разрываться между ужасом, подобострастием и желанием хоть как-то отстоять свои гордость и самоуважение перед таким страшным человеком, как ваш покрасневший попутчик.