История православного богословия знает немало печальных случаев отрыва от этого ядра исследователей, именующих себя богословами и обладающих всеми формальными признаками такого звания и при этом продолжающими выступать в роли законных представителей богословского знания для представителей всех других наук.
В качестве примера можно привести известную многим ситуацию, когда декан теологического факультета одного из западноевропейских университетов обладал всеми формальными сертификатами, которые подтверждали его квалификацию в качестве теолога, но при этом отрицал само существование предмета теологии, поскольку откровенно объявлял себя атеистом. В мире точных наук, наверное, был бы странен декан факультета физики, который отрицает сам предмет физики, но в теологии это почему-то считается вполне возможным и законным.
Среди светского образования и науки зачастую именно это ядро (экклезиология) воспринимается как неинтересная периферия, поскольку она действительно не представляет интереса для внеконфессионального исследователя.
Православное богословие и общественные ожидания
Одна из задач современного православного богословия – презентовать именно это эккпезиологическое ядро в качестве тех корней, без которых невозможно произрастание интересующих внешний людей других наук, богословских ветвей.
Теологам нужно быть готовыми к тому, чтобы подтверждать эту связь и демонстрировать такую её необходимость. Такая цель является внутренне необходимой для самой теологии – вновь и вновь ставить двуединую задачу правильного функционирования и восприятия богословской мысли, постоянно воспроизводить внутреннее содержание в виде конкретных интеллектуальных плодов, в том числе и для того чтобы избежать тех случаев оторванности теологии от жизни, пример которых приведён выше.
Для решения этой задачи со стороны собственно теологической требуется повышение статуса научного богословия в самой Церкви.
Существует частично надуманный, частично реально наблюдаемый диссонанс между молитвенной жизнью и научным выражением богословских истин. Почему-то считается, что такое положение естественно. При этом игнорируется один из главных принципов святоотеческого богословия: истинный богослов только тот, кто истинно молится. Опыт богословствования поверяется именно личным опытом познания Предмета теологии, а потом уже владением соответствующей терминологией, знанием истории и так далее.
Ещё один острый вопрос в отношениях с представителями других наук – принципиальный отказ богословия от дискуссий, которые ведутся не на языке богословия и не для его целей. Для утверждения такой позиции требуется твердое отстаивание законного места богословия в семье гуманитарных наук, при котором невозможно навязывание стандартов исторических, филологических и прочих гуманитарных дисциплин. Одной из наших внутрибогословских проблем является, в частности, то, что зачастую богословие сводится к филологии, философии или истории.
Это не случайно, т. к. именно в этих областях гуманитарного знания для людей внешних наук богословие представляет интерес в качестве хранительницы и подачи некоего необходимого материала (например, исторических памятников или литературных текстов). Интерпретация этого материала в рамках собственно богословской системы интересует уже меньше. Именно поэтому экзегеза Священного Писания принимается только в той мере, в какой это соответствует каким-нибудь филологическим изысканиям того или иного автора.
То же относится и к интерпретации церковного текста как исторического источника.
Для того чтобы избежать потери научной автономии, следует продолжать работать над выражением богословского метода на языке современной научной методологии. При этом вполне очевидна и опасность для самих теологов слишком увлечься переводом собственно богословского содержания в наукообразный вид: сегодня нередки работы, написанные в рамках теологических кафедр или даже богословских школ, которые совершенно серьёзно пытаются выразить какие-либо богословские истины с помощью математических формул, языком физикализма.
Несколько конкретных примеров
Продемонстрируем вышесказанное на примере ряда сугубо богословских дисциплин, имеющих тем не менее возможность применения не только в научной, но и вообще общественной среде.
Это дисциплины, ещё Аристотелем связанные между собою и отнесенные к практическим наукам, – этика и право. В форме нравственного богословия этика в богословском освещении, помимо заданной шкалы индивидуальных ценностей и вектора личностного развития, имеет сегодня ещё одно важное измерение – аксиологию общественных отношений, межличностного бытия. Ещё более актуальным (и, увы, пока совершенно неразработанным) является область осмысления аксиологии труда.
«Креативный класс», сколько-нибудь продвинувшийся от чтения элементарных учебников по карьерному и личностному росту, сталкивается сегодня с откровенно декларируемой «добродетелью эгоизма», без которой этому классу не выжить в современном мире. Успех Айн Рэнд в этом смысле – укор богословам, не умеющим сформулировать для современного человека свой ответ на тот же вопрос о смысле и назначении его труда. Пока этот ответ, развёрнутый, аргументированный и применимый к реальной человеческой жизни, дан не будет, ещё одно поколение россиян будет искать его в других источниках и на других берегах.
Это тем более необходимо сделать, что все интеллектуальные возможности у современного богословия для этого имеются.
К сожалению, зачастую поиск адекватных современности и одновременно привлекательных для молодёжи социальных моделей сводится к организационным вопросам, а не собственно аксиологическим задачам. В церковных документах часто говорится о «мониторинге выполнения планов», решении кадровых и финансовых проблем, организации работы координационных советов и т. д., не уделяя должного внимания ключевому вопросу – потенциалу конкурентоспособности православного мировоззрения и его формированию у современной молодёжи. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку именно предлагаемые сегодня для молодёжи социальные и мировоззренческие модели накладываются на традиционные проблемы этого возраста. И если у Церкви имеется достаточно большой опыт преодоления последних проблем, то в общемировоззренческом плане предстоит ещё большая работа.
Российская философия права также небезразлична для Церкви, имеющей свою давнюю традицию установления юридических отношений в виде канонического права. В данном случае, конечно, «юридизм» вполне законен и не имеет отношения к догматическому богословию речь идёт о рецепции римского права сразу в двух аспектах – собственно церковном и через него – в современную правовую теорию.
Как раз в области церковного права содержится неоцененный ещё сегодня потенциал для развития собственно российской правовой традиции. Если более столетия назад П. Н. Новгородцев сетовал
0 невозможности создания философии права в России (будучи при этом современником таких классиков российской философии права, как Б. Чичерин, С. Муромцев, И. Ильин), то тем более сегодня кризис правосознания невозможно преодолеть без синтеза различных подходов.
Общественные дискуссии относительно ювенальной юстиции или статуса «гражданского брака» и бесплодность этих дискуссий показывают необходимость использовать тезаурус канонического церковного права. Без включения, например, отдельных церковных препятствий к заключению брака, отсутствующих в современном Семейном кодексе, вряд ли можно всерьёз надеяться на преодоление подобного кризиса. Достаточно напомнить, что в качестве подобных препятствий современное законодательство знает лишь запрет между прямыми родственниками по восходящей и боковой линиям, не зная распространения этого запрета на другие ближайшие степени родства.
При этом настороженное отношение к Церкви как источнику подобных норм брачного права может быть легко дезавуировано напоминанием о генезисе канонических норм не только из собственно соборных постановлений, но и из того римского права, чей авторитет вряд ли кто осмелится оспоривать в подобной общественной дискуссии. Пресловутые европейские ценности создавались как раз на этой почве, и не случайно эта почва находится также и в церковной ограде.
Задачи и перспективы
Если попытаться сформулировать конкретные задачи на пути взаимообогащения богословских и светских дисциплин в современной России, то первоочередными шагами должны быть признаны следующие:
а) утверждение богословия как полноправной научной дисциплины, имеющей солидную традицию, собственный категориальный аппарат и четко обозначенный метод (сразу же следует отметить, что речь идёт пока именно о методологическом становлении дисциплины, требующем ещё длительной саморефлексии и презентации в научном сообществе);
б) выработка как со стороны богословия, так и светских наук определённого метода работы с неконвенциональными научными теориями, позволяющими свободно и спокойно дискутировать в том числе и по вопросам, вызывающим мировоззренческое неприятие сторон;
в) в качестве conditio sine qua non – содействие в обоюдном стремлении сохранить принципы научной культуры, фундамент которой размывается в современном мире с огромной скоростью. Богословская традиция, имеющая тысячелетний опыт выработки такой культуры и соответствующего ей языка, способна помочь в этом как никакая другая.
Творчество и интеллектуальная деятельность человека с позиций философии и психологии
Творчество как проблема. Психологические, философские и религиозно-философские подходы
А. Т. КАЗАРЯН,
профессор Московской православной духовной академии и семинарии, член Научно-редакционного совета по изданию «Православной энциклопедии», доктор философских наук
Аннотация
В статье на широком материале даётся обзор существующих научных и религиозных взглядов на проблематику творчества: его природу, источники, смысл, пользу, вред и т. п. Среди представителей психологического подхода рассматриваются взгляды ряда зарубежных и отечественных авторов (3. Фрейд, К. Юнг, В. Ф. Чиж, Д. Н. Овсянико-Куликовский, Т. И. Райнов, П. К. Энгельмейер, И. Д. Ермаков, Ф. Гальтон, Г. В. Сегалин, А. Л. Бём, Л. С. Выготский и др.). Философский подход к изучению творчества представлен именами Платона, Аристотеля, С. Пуфендорфа, Ж.-Ж. Руссо, И. Канта, И. Г. Гердера, Г. В. Ф. Гегеля, Я. Бурхардта, Э. Б. Тейлора, Ф. Ницше, О. Шпенглера и др. В особый раздел вынесен обзор взглядов русских философов по данной теме (Н. А. Бердяев, Вяч. Иванов, М. О. Гершензон, священник Павел Флоренский, Ф. А. Степун, А. Ф. Лосев).
Ключевые слова: гениальность, помешательство, психиатрия, сублимация, визионерство, евгеника, генетика, эвропатология, элиптоидная автобиография, объективирование, переживание, форма, материя, красота, сакральное, профанное, Творец, Бог, художник, христианство, культ, культура, искусство, атеизм, обезбоженность, богооставленность, дьявол.
1. Психологический подход к проблеме творчества
В статье речь идёт преимущественно о философских аспектах творчества, или – несколько шире – религиозно-философских его проблемах. Тем не менее то обстоятельство, что формирование психологии как самостоятельной науки происходило только в XIX веке и в самой психологии сохраняются следы её двухтысячелетнего существования в качестве философской дисциплины, невозможно оставить в стороне психологические проблемы творчества, хотя бы потому что они всё ещё остаются связанными с философией. Сегодня на Западе и в России эти проблемы представлены в многочисленных работах по психологии творческой деятельности или одаренности, нередко подменяющих вопрос о смысле творчества вопросом, как следует объяснять происхождение самой творческой, или – называемой иначе – креативной деятельности. Истолкование творчества посредством анализа творческих способностей (или творческой деятельности), составляющее суть психологического подхода, принципиальным образом отличает его от философского подхода к творчеству.
При всей важности и полезности психологического подхода к проблеме творческой деятельности, противником которого не может быть философия в силу иного предмета исследования и иных теоретических предпосылок, очевидно, что современный психологический подход в своей основе исходит из рационалистических, а порой и утопических предпосылок. В соответствии с ними явно или неявно предполагается, что теоретически возможно установить закономерности и необходимые условия творческой деятельности человека (или сообщества людей), определить, что способствует или препятствует процессу её осуществления, и тем самым разработать модель творческой деятельности, применение которой при желании будет направлять всякую человеческую деятельность в русло творческого процесса.
Не утверждая, что психологический подход берёт свои истоки только в психоаналитической теории, нельзя не отметить, что труды 3. Фрейда и К. Юнга, посвящённые толкованию культуры, мифологии и религии, оказали большое влияние на формирование современного психологического подхода к творческой деятельности и в значительной степени способствовали целенаправленному исследованию творчества гениальных людей. Несмотря на то что 3. Фрейд и К. Юнг объясняли как саму творческую деятельность, так и смысловую и содержательную сторону творчества из бессознательных психических образований, в своем научном пафосе сведения религиозного, мифологического и культурного творчества к психическим структурам, пусть и бессознательным, они предвосхищают общее направление современного психологического подхода и его конечную цель. Эта цель в идеале предполагала возможность сведения или редуцирования механизмов, содержания и форм творчества к психическим структурам личности, как изначально обусловливающим всякую творческую деятельность.
В книге «Неудовлетворенность культурой» (1930) 3. Фрейд объяснял творчество (Schaffen) художника сублимацией (Sublimierung) его половых влечений и принципом вытеснения. Впрочем, утверждения раннего 3. Фрейда не были столь категоричными в объяснении творчества, нежели его многочисленных современных последователей. В частности, в опубликованной в 1910 г. книге «Леонардо да Винчи» 3. Фрейд высказывался относительно творчества с большей осторожностью: «влечения и их превращения есть конечный пункт, доступный психоаналитическому познанию… Так как художественный гений и работоспособность тесно связаны с сублимированием, то мы должны также признать, что психоанализу недоступна и сущность художественного творчества… Если психоанализ и не объясняет нам факта художественного гения Леонардо, то он всё-таки делает нам понятным его проявления и пределы».
Позиция же К. Юнга в отношении к анализу творчества, получившая свое программное изложение в статье «Психология и поэтическое творчество», строилась на факте признания двух типов (или родов) художественных произведений – «психологического» и «визионерского». Это разделение К. Юнг объяснял отличием в душе художника 1) бессознательного, которое проникает в сознание и в качестве «психологического» слоя становится доступным психологическому исследованию, от 2) бессознательного, «визионерского», в душе, которое никогда не проявляется в сознании и остаётся недоступным для исследования. Юнг писал, что «тайна творческого начала, также как и тайна свободы воли, есть проблема трансцендентная, которую психология может описать, но не разрешить». С этих позиций К. Юнг критиковал 3. Фрейда, предполагавшего возможным исследование всего бессознательного в душе человека средствами психоанализа и притязавшего на анализ сущности художественного произведения.