Я отошел от края и осмотрел каменную стену, которая высилась надо мной. В своем живописном рассказе о том происшествии, который я спустя несколько месяцев с большим интересом прочитал, вы утверждаете, что стена эта была гладкой. Это не совсем так. В ней есть несколько выступов, небольших, но достаточно широких, чтобы на них можно было опереться ногой или ухватиться за них руками. Однако утес слишком высок, и подняться на его вершину было невозможно, да и пройти по влажной тропинке, не оставив следов, я тоже не мог. Да, можно было натянуть ботинки задом наперед, и я не раз прибегал к этому приему в подобных случаях, но, согласитесь, три цепочки следов, ведущих в одном направлении, наверняка вызвали бы подозрение. В общем, я решил, что лучше всего будет рискнуть и попытаться вскарабкаться по скале наверх. Это было крайне неприятное занятие. Подо мной бушевал водопад. Вы знаете, что я человек не впечатлительный, но, клянусь вам, в ту минуту мне казалось, что я слышу крик Мориарти, доносящийся из адской бездны. Любая ошибка стоила бы мне жизни. Не раз, когда я, ухватившись за пучок травы, вырывал ее с корнем или нога моя соскальзывала с мокрой каменной ступеньки, я думал, что это конец. Но я упрямо продолжал подъем и наконец добрался до узкого, всего в несколько футов, поросшего мягким мхом выступа, на котором можно было удобно растянуться, оставаясь при этом невидимым для тех, кто находился внизу. Там я и лежал, когда вы, мой дорогой Ватсон, и те, кто пришел следом за вами, отчаянно и весьма неумело пытались выяснить обстоятельства моей гибели.
Наконец, когда все вы, сделав неизбежные, но совершенно ошибочные выводы, вернулись в гостиницу, я остался один. Мне тогда показалось, что мои приключения окончились, однако потом произошло совершенно неожиданное событие, которое дало мне понять, что меня еще ждут сюрпризы. Огромный камень пролетел мимо моего укрытия, упал на тропинку и скатился в пропасть. Сначала я подумал, что это случайность, но в следующую секунду, посмотрев вверх, я увидел, как на фоне начинающего темнеть неба мелькнула чья-то голова, и вниз полетел второй камень. Он разбился о мое ложе, едва не угодив мне в голову. Разумеется, я все понял. Мориарти пришел не один. Его сообщник (мне хватило одного взгляда на него, чтобы понять, насколько этот человек опасен) стоял на страже, пока Мориарти боролся со мной. Он издалека наблюдал за нашим боем и видел, как профессор полетел в пропасть, а я полез наверх. Потом, выждав какое-то время, обходным путем он поднялся на вершину утеса и попытался сделать то, что не удалось его товарищу.
Размышлял я над этим недолго. Злобное лицо снова показалось над краем утеса, и я понял, что сейчас на меня полетит еще один камень. Тогда я решил, что у меня единственный шанс на спасение – спуститься вниз, на тропинку. Вряд ли я отважился бы на это в спокойном состоянии, Ватсон, поскольку спускаться по той стене было в сто раз труднее, чем подниматься. Но у меня не было времени думать об опасности, потому что, когда я повис на каменной стене, уцепившись пальцами за край выступа, мимо меня со свистом пронеслась очередная глыба. Где-то на полпути я сорвался, но, слава Богу, упал на тропинку, весь в крови и изодранной одежде. Ну, а потом я что было духу бросился бежать, под покровом темноты преодолел десять миль через горы и через неделю уже был во Флоренции. Я был уверен, что теперь никто в мире ничего не знает о моей судьбе.
В свою тайну я посвятил лишь одного человека – своего брата Майкрофта. Извините меня, Ватсон, но мне было крайне важно, чтобы все, абсолютно все считали, что я мертв, к тому же вы бы не написали столь убедительно о моем трагическом конце, если бы сами не считали, что я действительно погиб. Поверьте, за последние три года я несколько раз брался за перо, чтобы дать вам о себе знать, но меня останавливала мысль, что ваша привязанность ко мне толкнет вас на какие-нибудь неосмотрительные поступки, которые выдали бы мой секрет. По той же причине и сегодня вечером я отвернулся от вас, когда вы выбили у меня из рук книжки. Мне в ту минуту угрожала опасность, и любое выражение удивления или радости с вашей стороны могло бы привлечь к моей персоне внимание и привести к самым прискорбным и непоправимым последствиям. Да я и Майкрофту доверился лишь потому, что мне нужны были деньги. Дела в Лондоне пошли не так хорошо, как я рассчитывал, поскольку суд над бандой Мориарти оставил двух ее самых опасных членов, моих главных врагов, на свободе. Эти люди не остановятся ни перед чем, чтобы отомстить мне. Поэтому я покинул Англию и на два года отправился в Тибет, где имел удовольствие посетить Лхасу{5} и провести несколько дней в обществе далай-ламы{6}. Вы, возможно, читали об экспедиции норвежца Сигерсона, но, могу поспорить, вам не приходило в голову, что это была весточка от вашего друга. После Тибета я пересек Персию, заглянул в Мекку{7}, нанес короткий, но интересный визит хартумскому халифу{8}. О результатах этой встречи я сообщил в наше министерство иностранных дел.
Вернувшись во Францию, я несколько месяцев посвятил исследованию производных каменноугольной смолы{9}, которое проводил в одной из химической лабораторий в Монпелье, на юге Франции. Добившись нужных мне результатов и узнав, что в Лондоне к тому времени остался только один из моих врагов, я начал готовиться к возвращению, но новость об этом необычном убийстве на Парк-лейн заставила меня поторопиться с отъездом. Для меня это было не просто интересное преступление, оно давало возможность добиться определенных целей, которые я поставил перед собой. Я не мешкая выехал в Лондон, зашел на Бейкер-стрит, чем вызвал у миссис Хадсон сильнейший приступ истерии, и обнаружил, что благодаря Майкрофту мои комнаты и бумаги сохранились в том виде, в каком я их оставил, когда был здесь в последний раз. Так и вышло, милый Ватсон, что сегодня в два часа я оказался в своем старом кресле в своей старой комнате, и единственное, чего мне не хватало, это – чтобы в соседнем кресле, как всегда, сидел мой старый друг доктор Ватсон.
Вот какую удивительную историю услышал я в тот апрельский вечер… Историю, в которую я бы ни за что не поверил, если бы прямо передо мной не сидел этот высокий худощавый человек с энергичным лицом и пронзительным взглядом, человек, которого я и не думал когда-нибудь увидеть снова. Каким-то образом он догадался о том, что творилось у меня на душе, и сочувствие его проявилось скорее в интонациях, чем в словах.
– Работа – лучшее лекарство от хандры, мой дорогой Ватсон, – сказал он. – И на сегодняшнюю ночь у меня есть для нас с вами работа, причем работа такая, выполнив которую можно будет смело сказать, что мы не зря жили на этой планете.
Напрасно я старался выведать у него, что за работа предстоит нам.
– До утра вы все будете знать, – говорил он. – Мы с вами не виделись три года, и нам есть о чем поговорить. Пусть работа подождет до половины десятого, когда мы примемся за это удивительное дело, которое я назвал «Пустой дом».
Все действительно было как в старые времена. Я сидел рядом с Холмсом в кебе, в кармане у меня лежал револьвер, а в груди в предвкушении приключений возбужденно трепетало сердце. Когда свет проплывающих мимо уличных фонарей озарял строгий лик моего друга, мне становилось видно, что брови его задумчиво сведены к переносице, а тонкие губы плотно сжаты. Мне не было известно, на какого зверя нам предстоит охотиться в темных джунглях преступного Лондона, но по виду этого искусного егеря было понятно, что испытание нам предстоит серьезное, хотя зловещая улыбка, время от времени появлявшаяся на его устах, не сулила ничего хорошего той дичи, которую мы собирались выследить.
Поначалу я решил, что мы направляемся на Бейкер-стрит, но Холмс велел кучеру остановиться на углу Кавендиш-сквер. Я заметил, что, прежде чем выйти из кеба, мой друг посмотрел по сторонам, а потом, когда мы пошли по улицам, он на каждом углу внимательно проверял, нет ли за нами слежки. Никогда раньше мне не приходилось совершать такой прогулки по Лондону. Холмс обладал просто феноменальным знанием лондонских трущоб, и в ту ночь он уверенно и быстро шел такими закоулками, о существовании которых я никогда и не слышал. Наконец мы вышли на какую-то неширокую дорогу, зажатую между старых мрачных домов, которая вывела нас сперва на Манчестер-стрит, а затем на Блэндфорд-стрит. Здесь Холмс нырнул в какой-то узкий переулок, прошел через деревянные ворота на запущенный двор и отпер ключом заднюю дверь одного из домов. Когда мы вошли, он снова ее закрыл. Внутри было темно, хоть глаз выколи, но я все же понял, что это был пустой дом, в котором никто не живет. Под ногами поскрипывали и потрескивали голые половицы; вытянув руку, я нащупал старые обои, длинными лоскутами свисающие со стены. Неожиданно холодные тонкие пальцы Холмса сомкнулись у меня на запястье, и он повел меня по длинному коридору, потом резко повернул направо, прошел через дверь, над которой едва светлело полукруглое окошко, и мы оказались в большом пустом квадратном зале, углы которого терялись в густой тени. Свет фонарей, горящих внизу на улице, проникая в середину этого сумрачного помещения, лишь слегка развеивал царящую здесь тьму. Лампы под рукой не было, окна заросли грязью и пылью, поэтому я различал лишь темный контур силуэта моего друга. Рука Холмса переместилась мне на плечо, и над самым ухом раздался его шепот:
– Вы знаете, где мы? – тихо спросил он.
– Бейкер-стрит, – уверенно произнес я, посмотрев через мутное окно на улицу.
– Совершенно верно. Мы в Камден-хауз, прямо напротив нашей с вами старой штаб-квартиры.
– И зачем мы здесь?
– Затем, что отсюда открывается отличный вид на это живописное здание. Могу я попросить вас, Ватсон, стать немного ближе к окну – только осторожно, чтобы вас никто не заметил снаружи – и взглянуть на нашу старую квартиру… Сколько приключений начиналось в ней! Посмотрим, не потерял ли я за эти три года способность удивлять вас.
Я сделал пару осторожных шагов вперед и выглянул на улицу. И как только взгляд мой упал на знакомое окно, я изумленно вскрикнул. В комнате горел яркий свет, и черный силуэт сидящего в кресле человека четко вырисовывался на освещенной изнутри опущенной шторе. Лицо было повернуто боком, поэтому светлая штора с черной тенью очень напоминала те силуэты, которые наши деды так любили вставлять в рамку и вешать на стену. Посадка головы, очертания плеч, точеный контур лица узнавались безошибочно. Это был профиль Холмса. Я так этому удивился, что протянул руку, чтобы убедиться, что он стоит рядом. Нащупав его плечо, я почувствовал, что оно сотрясается от беззвучного смеха.
– Ну что? – спросил он.
– Боже правый! – воскликнул я. – Это просто поразительно.
– Я надеюсь, что прошедшие годы не притупили моих разнообразных талантов, – сказал он, и в его голосе я услышал счастливые и гордые нотки художника, довольного своей последней картиной. – По-моему, очень похоже, не правда ли?
– Я бы мог поклясться, что это вы.
– Сие произведение искусства выполнено месье Оскаром Менье из Гренобля{10}, который несколько дней потратил на лепку. Это восковой бюст. Все остальное я подготовил сам, когда сегодня днем заходил на Бейкер-стрит.
– Но зачем все это понадобилось?
– Затем, мой дорогой Ватсон, что у меня были очень веские причины желать, чтобы определенные люди считали, что я нахожусь там, в то время как на самом деле я буду совсем в другом месте.
– Вы предполагаете, что за домом следят?
– Я знаю, что за домом следят.
– Кто?
– Старые враги, Ватсон. Те чудесные люди, чей предводитель покоится в Рейхенбахском водопаде. Вы же помните, им – и только им – было известно, что я все еще жив. Они наверняка рассчитывали, что рано или поздно я вернусь домой, поэтому постоянно следили за моим домом, и сегодня утром они дождались своего: я вернулся.
– А как вы это узнали?
– Заметил их агента, когда выглянул из своего окна. Это безобидный малый, фамилия его Паркер, он промышляет удавкой и прекрасно играет на варгане{11}. Однако меня волнует не он, а гораздо более грозная фигура, которая стоит за ним. Близкий друг Мориарти, тот самый человек, который бросал камни со скалы. Это самый коварный и опасный преступник в Лондоне, Ватсон, и сегодня он придет охотиться за мной, хотя не догадывается, что сам станет добычей.
Постепенно я начал понимать, что было на уме у моего друга. Эта темная комната позволяла наблюдать за теми, кто наблюдал за окнами нашей старой квартиры на Бейкер-стрит. Та нескладная тень в окне была приманкой, а мы были охотниками. Притаившись, мы стояли в темноте и наблюдали за снующими по улице людьми. Холмс молча замер. Я не мог его рассмотреть, но не сомневался, что внимание его в те минуты было напряжено до предела и что он внимательно наблюдал за потоком пешеходов. Ночь была темной и неспокойной, на длинной улице жутко завывал ветер, многие прохожие поднимали воротники пальто и кутались в шарфы. Раз или два мне показалось, что некоторых людей я видел уже не в первый раз, мое особое внимание привлекли двое мужчин, которые как будто прятались от ветра на крыльце одного из соседних домов. Я попробовал указать на них Холмсу, но в ответ он, не отрывая глаз от улицы, лишь что-то недовольно буркнул и продолжал неотрывно всматриваться в улицу. Он то и дело нетерпеливо постукивал ногой по полу или барабанил пальцами по стене, и я начал понимать, что все идет не совсем так, как он рассчитывал. В конце концов, когда наступила полночь и на улице почти никого не осталось, он отошел от окна и стал ходить по погруженной во мрак комнате, охваченный сильнейшим волнением. Я хотел ему что-то сказать, но тут мой взгляд снова упал на освещенное окно, и я испытал почти такое же удивление, как раньше. Схватив своего друга за руку, я указал на окно.
– Тень пошевелилась! – чуть не сорвался на крик я.
И в самом деле, силуэт в окне теперь был повернут к нам не профилем, а затылком.
Три прошедших года никак не сказались на характере Холмса, его все так же раздражало, когда кто-то не понимал, с его точки зрения, элементарных вещей.
– Разумеется, она пошевелилась, – зашипел он. – Ватсон, неужели вы меня принимаете за идиота, который, выставив в окне обычную куклу, может надеяться провести одного из умнейших людей в Европе? Мы с вами провели в этой комнате два часа, и за это время миссис Хадсон восемь раз меняла положение фигуры, другими словами, каждые четверть часа. Она это делает, подходя спереди, поэтому она в окне не видна.
После этих слов он неожиданно и резко вдохнул. В тусклом свете я увидел, как голова его подалась вперед, а сам он напряженно замер. Снаружи, на улице, не было никого. Те двое, может быть, продолжали прятаться у соседнего дома, но я их не видел. Было пустынно и темно, лишь желтое пятно ярко освещенного окна с темным силуэтом посередине горело прямо напротив нас. И снова в полнейшей тишине я услышал этот короткий едва различимый вдох, свидетельствующий о напряженном, едва сдерживаемом волнении. В следующую секунду Холмс оттащил меня в самый темный угол комнаты и закрыл мне рукой рот. Я почувствовал, что его пальцы дрожат. Никогда еще я не видел своего друга таким возбужденным, хотя на улице по-прежнему не было ни души.
Вдруг и я различил то, что уже давно уловили его более чуткие уши. Я услышал тихий, приглушенный звук, только доносился он не со стороны Бейкер-стрит, а из глубины того самого дома, в котором прятались мы. Тихонько открылась и закрылась дверь, и почти сразу послышались осторожные шаги – кто-то крадучись пробирался по коридору. Но даже эти тихие звуки мгновенно разносились по всему пустому дому. Мой друг вжался в стену, и я, держа руку на рукоятке револьвера, последовал его примеру. Напряженно вглядываясь в сумрак, я увидел, как в черном провале открытой двери появился еще более темный силуэт человека. На мгновение он замер, потом, ступая по-кошачьи, двинулся в комнату. Эта зловещая фигура находилась всего в трех ярдах от нас. Я собрался, готовясь отразить его нападение, если вдруг он решит броситься на меня, но потом до меня дошло, что этот человек не догадывается, что в комнате он не один. Не замечая нас, он подкрался к окну и мягко, бесшумно приоткрыл раму на полфута. Когда он встал на колени, лицо его оказалось на уровне образовавшегося проема, и свет улицы, уже не приглушенный грязным стеклом, позволил нам рассмотреть его.
Незнакомец был необыкновенно взволнован, глаза его блестели не хуже звезд на небе, а всё лицо мелко подергивалось. Это был уже немолодой мужчина с тонким ястребиным носом, очень высоким лбом и пышными седыми усами. Складной цилиндр его сдвинулся на затылок, под расстегнутым пальто сияла белоснежная манишка. Смуглое худое лицо мужчины было изрезано глубокими морщинами, в руке он держал какой-то предмет, похожий на палку; правда, когда он положил его на пол, эта штука издала металлический лязг. Из внутреннего кармана пальто он достал какой-то увесистый предмет и принялся что-то с ним делать, пока не послышался громкий резкий щелчок, как будто встала на свое место пружина или защелкнулся затвор. По-прежнему стоя на коленях, он подался вперед и всем весом налег на какой-то рычаг, отчего мертвую тишину нарушил длинный скрежещущий звук, который закончился очередным громким щелчком. После этого он выпрямился, и я увидел, что в руках он держит что-то наподобие ружья с прикладом непривычной формы. Он открыл патронник, сунул в него что-то и передернул затвор, после чего пригнулся, положил конец ствола на край подоконника, и я увидел, как его усы коснулись ружейной ложи, а глаза хищно блеснули, когда он стал всматриваться в прицел. Я даже услышал, как он довольно крякнул, когда удобно устроил на плече приклад и навел мушку на изумительную мишень – темный силуэт в ярко освещенном окне прямо напротив. На какой-то миг он замер, словно окаменел. Потом плавным движением пальца нажал на спусковой крючок. Раздался странный жужжащий звук, громкий звон разбитого стекла, и в ту же секунду Холмс, словно тигр, набросился на стрелка и повалил его на пол лицом вниз. Но его противник оказался не так-то прост, он тут же извернулся, резко вырвался из рук Холмса и вцепился ему в горло. Но в это мгновение я подоспел на помощь другу и ударил незнакомца рукояткой револьвера по голове, отчего тот повалился на пол. Я кинулся на него сверху, и пока я его сдерживал, Холмс громко свистнул в свисток. Тут же с улицы донесся топот бегущих ног, и сначала в дом через парадную дверь, а потом и в комнату ворвались двое полицейских в форме и инспектор в штатском.