Дом оказался с историей. Некогда в нём жил доктор и, по всей видимости, принимал на дому пациентов. Дом горел во время английских бомбардировок, а к взятию Кёнигсберга нашими войсками был уже более-менее отремонтирован. В дом попадал снаряд, скорее всего танковый, потому что есть сквозное отверстие, то есть снаряд не взорвался… Про дом, его устройство, реконструкцию могу рассказывать бесконечно долго, поскольку последние два года были наполнены именно этим. К тому же дом оказался памятником архитектуры, и его необходимо было восстанавливать в первозданном виде. Да и нам самим хотелось его возродить. Вот мы его и возродили. А история его покупки, хоть и художественно, но весьма подробно, изложена мной в пьесе «Дом»…
И вот неделю назад, не завершив ещё целый ряд работ по дому, мы в него въехали, и у нас начался новый этап жизни. Для меня это точно новый этап, поскольку я понимаю, что переезда, видимо, мне больше не предстоит… Хотя, конечно, всякое может случиться, но не хотелось бы. Во всяком случае, приобретение этого дома и его реконструкция – мой собственный ответ самому себе на вопрос, перееду когда-нибудь в Москву или нет. Так вот нет! (Улыбка.)
Интересно вот уже неделю жить в доме, в котором, как я понимаю, встречу старость. Ощущение и жутковатое, и радостное. Надо привыкать к этим стенам, к деревьям, которые окружают дом, к соседним домам и самим соседям, то есть к людям, которые живут не под нами, не над нами, не за стенами, а за заборами, в отдельных домах. Надо привыкать к очень многому, потому что жизнь в отдельном доме – это совершенно отдельная тема.
Дом пока не покажу. Он ещё не до конца доведён, да и надо выбрать такую точку, с которой он будет, как и человек, выглядеть максимально показательно и хорошо. А может, вообще не буду его показывать. Всё-таки дом – это очень личное и даже сокровенное. Хотя похвастать очень хочется.
У нас теперь есть маленький сад с небольшим шведским домиком. Таких в Швеции полно, и все они покрашены в цвет, который так и называется – шведский красный. Домик небольшой, но красивый. Построен как сарай, но и как декорация, чтобы не видеть некрасивого дома, который за ним. Маленькая магнолия уже осыпается, а на грецком орехе (два ствола, растущих из одного корня) ещё только распускаются почки. Скворечник пуст, видимо, он скворцов чем-то пока не устроил, и они к нам присматриваются.
Позавчера я видел дивный закат на балтийском побережье, самый западный в нашей стране, а завтра полечу, чтобы увидеть самый ранний восход.
P. S. С сегодняшнего дня решил отменить возможность оставлять комментарии к своим записям. Я их всё равно не читаю. Зачем писать то, что написано мне, но мной прочитано не будет? Не вижу в таком чтении смысла, потому что любые комментарии мне наверняка напомнят то, от чего я решительно отказался, уйдя из жж. И неважно, восемь их будет или восемьсот, как в прежние времена. Не хочу! Потому что пишу не для того, чтобы получать оценки за написанное…
13 мая
Прилетел на Сахалин авиалайнером «Антон Чехов». Когда-то Антон Палыч проделал путь до Сахалина на телеге. Я же в Южно-Сахалинск явился абсолютно чеховским персонажем, в белом льняном плаще и соломенной шляпе, – но сразу сильно пожалел, что не взял с собой лыжи.
Через полчаса пойду играть спектакль. В Калининграде в это время будет П утра, так что по всем моим ощущениям буду играть утренник. Какая же гигантская у нас страна! Пока летел из Москвы, успел неизвестно в который раз посмотреть на портативном DVD-проигрывателе всю трилогию «Властелин колец». Каждая часть идет почти три часа. А я посмотрел её целиком. Летел и думал: какое же крошечное это толкиеновское Средиземье, где происходят удивительные события, где есть все эти скалы, реки, древние леса, крепости и множество разного народа и диковинных тварей. А тут я лечу почти девять часов и понимаю, что если бы Шир находился где-то в районе Твери, а Мордор – в районе Комсомольска-на-Амуре, Фродо с его босыми пятками вряд ли дошел хотя бы до Омска, я уж не говорю про Читу или Биробиджан.
В Калининграде отцветает магнолия, и с фруктовых деревьев летят белые лепестки, а на Сахалине снегопад. Хотел сфотографировать восход солнца на море, но завтра обещают такую же гадкую погоду, как сегодня, так что вряд ли удастся сделать желанный снимок.
29 мая
Очень долго я отсутствовал. Ужасно трудными оказались дальневосточные гастроли. Совсем я не попал ни в ритм, ни в часовой пояс, ни в общее настроение. А точнее, попал в какое-то безрадостное и отчаянно-невесёлое настроение обычно либо весёлых, либо скрывающих свои истинные настроения приятелей и друзей.
Если в прошлом году я писал про Владивосток, что тем, кто ни разу его не видел, нужно подождать с приездом в этот прекрасный город, то нынче я бы сказал, что в ближайшие год-полтора туда не то что не стоит ехать, но что ехать туда просто нельзя, иначе первое впечатление будет столь ужасным, что впоследствии оно вряд ли изгладится и забудется. Если увидеть Владивосток сейчас, туда ни за что не захочется вернуться. А город достоин не только привязанности, но и любви. Просто он истерзан стройками, ремонтом дорог, а главное – каким-то бессмысленным и явно броуновским процессом всего этого строительства. Мои знакомые, приятели и те, кого могу назвать друзьями, ещё год назад были полны оптимизма и готовы многое терпеть, ждать и по мере сил участвовать, а главное – осмыслять происходящую в городе подготовку к грядущему саммиту, а теперь они исполнились отчаянных настроений. Насмотрелись, как всё делается: шиворот-навыворот, непоследовательно, изначально плохо, только чтобы хоть как-то успеть к назначенному сроку, неправильно и совсем не основательно. Если бы этого не было, если бы не было очевидного и непостижимого воровства, терпеливые и жизнерадостные владивостокцы потерпели бы ещё сколько надо…
Столько чемоданных речей и монологов на тему ближайшего отъезда… причём не в центральную часть или столицу, не на наши юга, а куда-то в Таиланд или Китай, я не слышал ни в конце восьмидесятых, ни в девяностые – вообще никогда не слышал. Люди, которые ещё год назад строили планы, амбициозные и скромные, маленькие и большие, сейчас говорят о том, что семьи уже осваиваются в Таиланде, а дети первого сентября там же пойдут в школу. Наслушался я этого так, что стало мне не грустно, а тошно, потому что люди, которые мне это говорили, не слабаки и размазни, не исполненные иллюзий юнцы и не лентяи. Напротив, всё люди работящие, сильные и много пережившие. Однако и их допекло. Доконало. И доконало в основном отсутствие видимого смысла и перспектив прилагать усилия в своих родных городах.
Впервые сыграли на Дальнем Востоке спектакль «По По», наконец удалось привезти его во Владивосток и Хабаровск. Это дорогое удовольствие – привезти полноценный спектакль, где на сцене не я один без декораций, а настоящая декорация и людей в два раза больше, чем в обычном моём спектакле (улыбка).
Проехали с Игорем Золотовицким фирменным поездом «Океан» из Хабаровска до Владивостока. Ехали ровно ночь. Но сколько же всего удалось посмотреть! Мне частенько приходится ездить поездами, но давно у меня не было такого глубинного погружения в давние железнодорожные ощущения. В те самые, времён ещё детских поездок с родителями из Сибири на юг, и в уже юношеские частые поездки из Кемерово в Москву.
Погода была самая разнообразная. На Сахалине меня засыпало снегом, в Хабаровске изнывал от жары, Владивосток встретил туманом и дождём, потом пытался продуть каким-то подлым пронизывающим ветром, который невозможно увидеть в окно, потому что день за окном кажется солнечным и приветливым. Последний день выдался прекрасным, удалось выйти в море, пройти вдоль острова Русский, увидеть гигантскую стройку ведущего на остров моста. С воды размеры строительства особенно впечатляют.
Тот учебный отряд, или «учебка», где мне довелось прослужить первые, самые трудные полгода, казалась такой оторванной от жизни… Да и весь остров, напичканный оружием, воинскими частями, а главное – наполненный таким количеством человеческого страдания и ужасающих, неоправданно жестоких взаимоотношений, казался абсолютно отдельным от нормальной повседневной жизни… И вот сейчас его соединяют мостом с городом Владивостоком.
Там, где когда-то была моя «учебка», развёрнута база строителей. От места, где мы совершали свой ежеутренний «перессык», не осталось и следа. Туда баржами подвозят грузы и строительные материалы. Там, где нас мучили и унижали, снуют и пылят грузовики. И возвышается над всем этим гигантская опора моста – волгоградская Родина-мать вполовину её меньше.
В самые отчаянные и беспросветные минуты я смотрел с острова Русский на огни Владивостока, и он казался мне не просто далёким, а недостижимым. А огни обычных домов представлялись теми созвездиями, на которые можно смотреть без волнения, потому что до них такая чёртова уйма световых лет, сколько никому из нас не прожить. Я смотрел на эти огоньки, по щекам текли слёзы, и я сильно сомневался, что смогу прожить эти бесконечные три года и снова попасть в ту жизнь, где кто-то вечером зажигает, а ночью гасит свет. Свет этих окон оттуда, из той беспросветной жути, казался не то что более далёким, чем звёзды, а нереальным. Правда, иногда мне мерещилось, будто из Владивостока до меня долетают звуки какой-то дивной музыки и даже запахи человеческой еды.
Одним из самых жутких испытаний во время службы на острове Русский были короткие марш-броски в посёлок Аякс (отчего-то на Русском и вообще в Приморье много античных названий). Посёлок Аякс находился рядом с бухтой Аякс. Там были школа мичманов и большие военно-морские склады, где хранилось много разного калибра снарядов и прочих тяжёлых штук. Нам не раз приходилось перетаскивать эти снаряды с места на место. Заставляли нас это делать в очень быстром темпе, пить не давали, а сухой паёк на день представлял собой буханку хлеба и банку тушёнки на четверых. Причём консервных ножей или просто ножей не было, и нам их не давали. Приходилось перетирать ободок банки о камень, а потом поддевать крышку бляхой ремня. Вилок и ложек тоже не было. Ели палочками, в смысле веточками, или пальцами. На порезы об острые края никто не обращал внимания. Тем же, кто попадал в компанию с таджиками, азербайджанцами, узбеками, чеченцами или дагестанцами, не доставалось вообще ничего… Всё это крепко-накрепко застряло в мозгу. И вроде бы уже выработалось много сильных механизмов, чтобы не выпускать эти воспоминания. Но они догоняют во снах… Сейчас же на месте Аякса в этой удивительной красоты бухте строится университет. Огромный…
С воды то, что получается, выглядит очень здорово. Судя по всему, проект современный и перспективный. Правда, стройматериалы и всё, всё, всё для строительства привозилось по морю, а строителей привезли из Китая. Так что страшно подумать, каким «золотым» окажется университет в итоге. Но приятно видеть современные здания в местах, где когда-то учили неизвестно чему мичманов и где были самые жуткие «учебки» Тихоокеанского флота. Хочется надеяться, что когда-нибудь на острове Русский в стенах этого университета будут царить настоящая студенческая жизнь и счастье настоящего учения, познания и науки, а не школа унижений и страдания.
Улетал я с Дальнего Востока печальный… В следующий раз вернусь туда не скоро. Всё, что мог сыграть, я там сыграл, повторяться перед любимыми дальневосточниками не хочется. Так что наша следующая встреча будет зависеть от того, как скоро я сделаю новый спектакль, а это будет ну никак не раньше, чем через год, а то и полтора, как раз саммит, к которому всё это такими темпами громоздится и строится, уже закончится, и станет понятно, что же из всего этого получилось.
30 мая
Пару дней назад, почти сразу после возвращения из очередных гастролей, я попал на неуправляемое мероприятие.
Ничего более буйного за прошедшее лето, осень, зиму и весну я не видел… А я за эти четыре времени года, уж поверьте, многое повидал.
Нашему сыну Саше 23 мая исполнилось семь лет. Но 23-го был понедельник, да и погода не удалась, и мы решили устроить для него настоящий детский праздник в субботу 28-го. Это было смелое решение. Мы совсем недавно переехали в новый дом, ещё совершенно не обустроились и не имели никакого опыта приёма гостей в собственном настоящем доме, да ещё с небольшим садом. К тому же мы позволили Саше пригласить столько друзей, сколько он пожелает. Он пригласил двенадцать человек, пришли десять.
У Саши в этом году своего рода выпускной: он окончил детский сад. Хороший детский сад, похожий на те, в какие когда-то ходили мы: с небольшим двориком и типичным набором детсадовских дворовых развлечений, с кабинками для одежды и особым запахом детсадовской еды… Даже воспитательницы в нём, кажется, те самые, что воспитывали нас. Я рад, что хоть какие-то составляющие моей жизни остались неизменными и известны моим детям (младшую Машу мы уже записали в этот же детский садик).
В общем, группа, в которой Саша прожил свой детсадовский этап, оказалась сплочённая, дружная, и был повод хорошо отметить их расставание, потому что жизнь разбросает их по разным школам… Собралось одиннадцать человек: пять мальчиков и шесть девочек. Все нарядные, девочки с причёсками… Мы постарались приготовить для них все возможные радости. Качели, гамак, палатку, надувного боксёра и даже бассейн.
Когда увидел их всех вместе, я понял, что никаким образом не могу быть полезен в процессе управления этим коллективом. А родители выдали их нам и уехали. Мы остались вчетвером (моя жена, старшая дочь, тёща и я) против одиннадцати очень ожидавших праздника шести-семилетних людей со всей их накопившейся к лету нерастраченной жаждой жизни и радости…
Мне была определена самая выгодная позиция. Я вроде бы и участвовал и не отлынивал, и упрекнуть меня не в чем… Но в то же время не был на передовой. Я впервые ощутил себя настоящим американским отцом семейства: больше двух часов простоял у мангала, поджаривая разнообразные шашлыки и то, что можно условно назвать этим словом. Я пропах дымом, попивал вино и наблюдал буйство ничем не регламентируемой радости у себя во дворе и на фоне дома, который с таким трудом купил и больше двух лет трудился ради того, чтобы сюда въехать и вдохнуть в него жизнь.
Детей, казалось, было не одиннадцать, а в три раза больше. Девочки забыли о том, что они в нарядных платьях и с причёсками, а мальчики вообще обо всём забыли. Наша собака вырвалась из их клубка, прибежала ко мне и прижалась к моим ногам. За забором какой-то человек в своё удовольствие, видимо, по давней привычке, в субботний погожий денёк, громко включив радио «Шансон», мыл свою машину. Но от шума, который производили дети, ему пришлось несколько раз делать погромче, а потом просто выключить радио за бесполезностью и уже без удовольствия, по-быстрому домыть машину… Шум стоял невообразимый… В какой-то момент мне показалось, что дети выломают из земли мощные деревянные опоры качелей, порвут палатку, вытопчут ещё не окрепшую траву, выкорчуют деревья и перебьют друг друга… Неожиданно, неизвестно по какой причине, они все разом ринулись в дом. И когда они в него ворвались, я явственно представил себе, как по нему пойдут трещины, как при землетрясении. А мне довелось такое наблюдать…
Потом они плескались в бассейне, расплескав добрую треть воды. Я смотрел на всё это и думал одну счастливую мысль: «Значит, не зря! Не зря столько потрачено усилий, средств, фантазии и времени! Да пусть они всё здесь разнесут… Как же хорошо!»
За три часа праздника дети устали, притихли, и их, притихших и счастливых, разобрали по домам родители. Мы неспешно и с удовольствием устранили последствия, и на нас опустилась чудесная и заслуженная тишина. Тишина после настоящего праздника, что может быть лучше?! А главное, мы все ощутили, что в наш ещё не обжитой, пахнущий свежими красками, обоями и новыми шторами дом вдохнули жизнь – сильно, мощно и бескомпромиссно (улыбка).