— Ты уже читала газету? — спросила она Дубанову, чистившую картошку к ужину.
— А там есть что-нибудь особенное?
— Не-ет, — разочарованно протянула старуха, соображая, как бы преподнести новость Дубановой. Но ей ничего не приходило в голову, и она в конце концов заметила как бы невзначай:
— Просто они написали про меня.
Тут Дубанова отложила свою картошку.
— Ну-ка где, покажи! Где?
Янчова уже держала указательный палец на нужном месте.
Дубанова прочитала, и старуха поспешно ушла. Она отправилась сначала к Вичасам, потом к Роаркам.
Роарк сказал:
— Скоро день твоего рождения, в одно время с президентом.
— Я знаю президента, — ответила Янчова. — Я ему кивнула тогда, в Бауцене, а он мне ответил. Но он моложе меня.
— Нет, — возразил Роарк, — через три недели ему исполнится семьдесят пять лет.
— Вот как? Но все-таки он моложе! — заметила Янчова. — Ведь прежде он был столяром, верно?
— Да, — ответил Роарк.
— Он увеличил мне пособие. Он-то знает, как живется старикам, которые трудились всю жизнь.
В следующие свои приходы она никогда не забывала напомнить:
— День рождения президента сразу после моего. Я его хорошо знаю. Он был ведь тогда в Бауцене.
Вчера старая Янчова опять сидела у Дубанов за столом и помогала ощипывать перья.
В мягком кресле, подаренном Дубану детьми к шестидесятилетию, расположился молодой Дубан, приехавший на несколько дней навестить родителей.
Янчова опять повторяла для него свой рассказ о великом сражении с таксами, о возе соломы, опрокинутом у ее порога, о ее «сидячей забастовке» в «домике», — о том, как она на протяжении пятидесяти лет воевала с начальством.
Когда она кончила, Мирка спросила:
— Бабушка, а что такое — начальство?
Янчова вернулась, неся под мышкой полторы буханки хлеба, из кармана юбки она вынула завернутый в бумагу кусочек масла и два яйца.
— На лето можешь привезти сюда одного из ребят. Пусть Лена тоже приезжает. Она тут всегда заработает мешок картошки и фунт-другой муки.
Жизнь шла своим чередом, маленькая Мирка поступила в школу, а бабушка, как и прежде, помогала сажать картошку или вязать снопы, дергать лен или копать свеклу, в зависимости от времени года и от того, насколько новым хозяевам нужна была помощь старухи.
У нее все еще были крепкие ноги, гибкая спина, острый язык и такие зоркие глаза, что она без очков читала новую лужицкую газету.
Что касается газеты, то по старой привычке Янчова начинала с последней страницы, но потом все-таки возвращалась к первой, прочитывая ее строка за строкой.
Частенько она ворчала:
— Повесить они должны были этого негодяя! — имея в виду Круппа, которого приговорили только к недолгому тюремному заключению.
Или:
— Им бы тоже следовало прогнать к черту своих богачей. — Тут она имела в виду английских или американских рабочих, которым приходилось бастовать, чтобы добиться повышения заработка и не жить впроголодь.
Когда же однажды она прочитала в газете о себе, это привело ее в сильное волнение. Конечно, не все люди доживают до семидесяти пяти лет. Но раньше ни одна газета не писала о таких старых тружениках. Например, о Шлоссаревой, которой было за восемьдесят!
Она еще раз внимательно прочла то, что писали о ней в газете, а потом бросилась к Дубанам.
— Ты уже читала газету? — спросила она Дубанову, чистившую картошку к ужину.
— А там есть что-нибудь особенное?
— Не-ет, — разочарованно протянула старуха, соображая, как бы преподнести новость Дубановой. Но ей ничего не приходило в голову, и она в конце концов заметила как бы невзначай:
— Просто они написали про меня.
Тут Дубанова отложила свою картошку.
— Ну-ка где, покажи! Где?
Янчова уже держала указательный палец на нужном месте.
Дубанова прочитала, и старуха поспешно ушла. Она отправилась сначала к Вичасам, потом к Роаркам.
Роарк сказал:
— Скоро день твоего рождения, в одно время с президентом.
— Я знаю президента, — ответила Янчова. — Я ему кивнула тогда, в Бауцене, а он мне ответил. Но он моложе меня.