— Спасибо, — сказала она. — Конечно, это ужасно. Но я должна это знать. Я должна знать все! Рассказывайте, Элфи, пожалуйста.
Самолет прошумел прямо над ними, заходя на посадку в аэропорту Тегель. Едва шум стих, Элфи заговорила снова.
— Конечно, и в тот вечер никто не смог ему помочь. И потом тоже — он приходил снова. Люди или смущались, или поражались, но всегда сочувствовали ему, всегда. До тех пор, пока…
— Пока что?
— До того вечера в январе 1954 года, — ответила Элфи. — Я до сих пор помню все подробности… В баре почти не было народа. Потом пришли мужчина и женщина, наши постоянные посетители. Они любили наш бар, а мы любили их. Чарли всегда исполнял их любимые мелодии. Они назвали ему свою самую любимую мелодию. Это была «Sentimental Journey», как сейчас помню. Они не были женаты, но собирались пожениться. И было заметно, что они любят друг друга. Прилавок бара имел форму буквы L, и на узкой стороне была скамейка, как раз на два места. Это был «их» уголок. Я не знаю фамилии женщины, помню только имя — Линда. А его звали Филипп Гиллес.
Мириам Гольдштайн подняла глаза.
— Писатель?
— Тогда он был репортером и кинодраматургом, — ответила Элфи. — Думаю, тогда его книги не имели успеха. Денег у них было мало. Они пили вайнбранд, виски позволить себе не могли. Да и вайнбранд пили медленно. Мы действительно очень любили их обоих. Они всегда приходили во второй половине дня, когда было еще тихо и спокойно, и у Чарли было время сыграть их любимые мелодии. В тот день, в январе 1954 года, был очень сильный снегопад.
…долгое время Линда Бреннер и Филипп Гиллес были единственными посетителями. Чарли играл очень хорошо, Оскар зажег на стойке свечу, и они медленно пили свой вайнбранд и были очень любезны и с Оскаром, и с Чарли, и с барменшей Элфи, которая поставила на стол вазу с цветами, пепельницу и подала винную карту.
Элфи как-то рассказала Линде и Гиллесу, что работала в свое время в «Золотом дне». Она отдавала все чаевые и иногда была вынуждена приводить посетителя домой. Она очень экономила и раз в год на месяц уезжала в Сент-Мориц, прихватив первоклассные чемоданы и красивые платья. Там ее никто не знал, и она жила, как светские дамы, о которых читала в иллюстрированных журналах, и это было для нее высшим шиком. «Тогда я не уступала никому даже за миллион!»
В тот вечер у Элфи было неожиданно много работы. В бар пришла большая компания, десять или одиннадцать мужчин, которые явно были уже подвыпившими, громко смеялись и шумели.
— Мне очень жаль, — сказал Оскар тем двоим на скамеечке.
— Ничего страшного, — улыбнулась Линда. — Мы все равно уже собирались уходить.
— Останьтесь, пожалуйста! — попросил Оскар. — Они из Западной части, могу поспорить. (Западом считалась ФРГ). Посмотрите на эти сальные загривки.
Когда он произнес это, один толстяк уже стоял около Чарли и громко и развязно поинтересовался, может ли он играть что-то еще, кроме этого иностранного дерьма. Чарли ответил, что может играть все, что закажут, и толстяк заказал «Это могут лишь ноги Долорес», «Убери плавки», и «Ах, Эгон, Эгон, Эгон». Чарли, пожав плечами, начал с ног Долорес. Подвыпившие клиенты рычали, подпевая, и Оскар виновато сказал Гиллесу:
— Вот, пожалуйста!
Элфи принимала заказы. Мужчины требовали светлого пива и шнапса, двоим понадобился сект («Но не отечественный! Покажите-ка меню, что тут вообще есть, в этой дыре?»), а толстяк ущипнул Элфи за грудь и за зад, и она ударила его по пальцам. Линда взглянула на Гиллеса, тот кивнул. Они собрались уходить.
В этот момент открылась дверь, под завывание ветра в кафе влетел снег и неуверенно и смиренно вошел маленький, очень худой мужчина — бледный, с впалыми щеками, с кожей, покрытой сыпью, и темными печальными глазами. Он снял шляпу, и стали видны его редкие седые волосы. В руке он держал маленький пакет. Он кивнул Оскару и Чарли, как раз закончившему играть про Долорес и приступившему к плавкам, и подошел к Чарли.
— Проклятие, — пробормотал Оскар. — Именно сейчас…
— Что — «именно сейчас»? — спросила Линда.
— Он пришел.
Мужчина разговаривал с Чарли, и было заметно, что тот советовал ему как можно быстрее уйти. Но маленький человек только качал головой.
В этот момент открылась дверь, под завывание ветра в кафе влетел снег и неуверенно и смиренно вошел маленький, очень худой мужчина — бледный, с впалыми щеками, с кожей, покрытой сыпью, и темными печальными глазами. Он снял шляпу, и стали видны его редкие седые волосы. В руке он держал маленький пакет. Он кивнул Оскару и Чарли, как раз закончившему играть про Долорес и приступившему к плавкам, и подошел к Чарли.
— Проклятие, — пробормотал Оскар. — Именно сейчас…
— Что — «именно сейчас»? — спросила Линда.
— Он пришел.
Мужчина разговаривал с Чарли, и было заметно, что тот советовал ему как можно быстрее уйти. Но маленький человек только качал головой.
— Да что же это! — раздраженно воскликнул Оскар.
Он подал Чарли знак, тот пожал плечами. Элфи, покончив с сервировкой, подошла поближе и попыталась уговорить маленького худого человека уйти. Но все напрасно.
— Кто это? — спросил Гиллес.
Оскар поспешно рассказал Линде и Гиллесу историю маленького человека и то, как он нашел в Аушвице маленькие белые туфельки и внушил себе, что именно они принадлежали его дочери. Он уложился в несколько фраз, закончив словами: «Вы ведь ездили в Аушвиц, как репортер, не правда ли, господин Гиллес?»
— Да, — ответил Гиллес. — В 1952 году я был там.
Он вспоминал: Аушвиц I, Аушвиц II — Биркенау, лагерь смерти, Аушвиц III — Моновиц. В музее Аушвица I я видел все, о чем рассказывал Оскар: женские волосы, зубные протезы, очки, обувь, платья, чемоданы с написанными на них именами и адресами их бывших владельцев. Ида Кляйн, Групеллосштрассе 15, Дюссельдорф, Вайзенкинд. Никогда этого не забуду.
В Моновице, думал Гиллес, фирма «ИГ-Фарбениндустри» построила фабрику по производству синтетической резины. Там в рабочих лагерях, надрываясь до смерти, не разгибая спины, вкалывали на немецкую военную промышленность сотни тысяч рабочих. А наряду с «ИГ-Фарбениндустри» существовали такие концерны, как «Крупп», «Сименс» и другие… Ах, как красиво звучат во всем мире названия наших концернов!
— Ну все, — сказал Оскар — началось!
Гольдштайн подошел к гулякам и показал им туфельки.
— Господин Гольдштайн! — крикнул Оскар. Но было уже поздно.
Розовощекий толстяк с добродушной физиономией выхватил у маленького человека туфельки и высоко поднял их в вытянутой вверх руке. Гольдштайн пытался дотянуться до них, а толстяк, посмеиваясь и явно забавляясь ситуацией, пытался заставить его прыгать.
— Немедленно верните ему обувь! — крикнул Оскар. Толстяк не обратил не него ни малейшего внимания. Однако было заметно, что большинству его приятелей это неприятно. Кое-кто из них уговаривал толстяка прекратить потеху, но другие постепенно входили в раж. Толстяк кинул туфельки одному из них, тот поднялся и перебросил их следующему, а между ними метался Гольдштайн, отчаянно выкрикивая:
— Верните! Пожалуйста, пожалуйста, верните!
Элфи, несущая уставленный бокалами поднос, столкнулась с толстяком и оступилась. Поднос выпал из ее рук, бокалы разлетелись вдребезги, а Элфи, вспомнив о своей роли «леди на один месяц», возмущенно воскликнула:
— Немедленно прекратите! Это низко!
Толстяк изумленно взглянул на нее и протянул руку, чтобы ущипнуть за грудь. Но в этот момент рядом Чарли выскочил из-за пианино и одним прыжком оказался рядом, бросив Элфи на ходу: «Исчезни!»
— Держись, дерьмо! — Чарли с силой ударил толстяка по лицу. Тот инстинктивно вскинул руки, получил второй удар и рухнул на пол.