Мельник неопределенно мыкнул.
Витольд, как и было приказано, вошел в мельницу, поднялся на второй этаж, выглянул из окна и крикнул — все, мол, в порядке.
Кивляк на него покосился снизу, только сказать тут было нечего.
Тарас прошелся по плотине, докуда можно было без риска соскользнуть в воду. Сплюнул в медленный поток.
Ромуальд Северинович обернулся к Кивляку и улыбнулся, показывая страшные редкие зубы:
— Ну что, будем грузиться?
По лицу мельника промелькнули медленные молнии, он одновременно ненавидел и соображал — в чем дело? Подошли сыновья, похлопывая большими ладонями по порткам и рубахам, выжидающе глядя. Они были готовы выполнять приказы отца, да только от него не было никаких приказов.
Ромуальд Северинович объяснил: новой власти еще вчера все уплочено. Все, что с трех мельниц кивляцких полагается, годовое. Гминный человек пан Чуткевич выдал ему, Ромуальду, бумагу в том.
— Да, я от себя мешок приложил, который как бы от тебя, в уважение. Мундиры это любят.
Положение было для мельника сложное и, если вдуматься, неприятное: он вообще-то рассматривал случай с переходом власти из Петербурга в Варшаву как возможность скинуть порхневичское ненавистное ярмо или хотя бы ослабить. Приедет чин, провести разговор, не пожадничать — кроме мучицы, были у Кивляка у свай закопаны чугунки с монетами — и прекратить правило, что всякая расплата идет только через Ромуальда. Кто он, в сущности, такой? Царь лесной? Но это в каких бумагах писано?
А он — объехал. Все внес за своего должника.
Как теперь, каким колером и гонором господин мельник наедет в Кореличи или где там теперь контора? Что скажет? Я хочу по новой рассчитаться! Ромуальд небось уж подмазал везде где надо. Да он и сам не скрывает.
— Так я тебе еще и должен? — Кивляк попробовал улыбнуться, лучше бы он этого не делал.
Ромуальд Северинович сделал серьезное лицо и сказал, обращаясь к сыновьям Кивляка:
— Идите, хлопцы, грузите. Только не на левый край, там подмокать будет.
Захар и Иван поглядели на отца, Кивляк кивнул: идите — и дал старшему ключ от амбара.
— А ты покажи, где оно было.
Мельник не сразу понял, о чем речь, особой сообразительностью награжден не был от природы. Потом догадался: Ромуальд хочет посмотреть на место, где он держал дезертиров перед налетом на имение. Медленно развернулся и повел Ромуальда вместе со спустившимися после «инспекции» Витольдом и Тарасом вдоль по берегу ко второй мельнице. При приближении процессии там тоже замерла работа. Батраки перепугались. Пан мельник идет под конвоем трех вооруженных Порхневичей — на расстрел, что ли?
Нет, обошли мельницу, а там камыши, комарье, гнильем несет, тиной.
— Что за место? — удивился Ромуальд.
Кивляк пояснил: когда он сбрасывает со всех плотин воду, тут «глыбко». Но надо пройти еще дальше, за излуку, там еще одна мельница, плохонькая, к ней и подъезд особый. Она простаивает сейчас.
И правда, неказистого вида было строение. Самая старая мельница из всех, что тут были построены, без новомодных улучшений, обомшелое деревянное колесо, от некоторых лопастей — огрызки. Узкие оконца с решетками. Хорошее место для банды.
Первым пунктом был Кивляк.
Пан Порхневич решил его удивить.
Чара прирасплылась в эту пору от дождей, так что колесной дороги от Гуриновичей не было. Тащиться через Сынковичи, да еще по сырым чащобам, не хотелось, когда можно по реке, напрямик.
Быстро сколотили плот, покрыли дощатым настилом, поставили в середине большое кресло с подлокотниками, взятое из школы в Гуриновичах. В нем еще сам пан Пшегрода сидел, закинув ногу на ногу и закрыв мечтательно глаза, и объяснял, что земля стоит на трех слонах, а те на трех китах, помещающихся на черепахе, и он знает их имена — и слонов, и китов, и даже черепахи.
Взял он с собой сыновей — Витольда, Тараса, Доната, — они огромными шестами упирались в дно, переплавляя чарскую трирему к белому замку герцога Кивляка. На плече у каждого был обрез стволом вниз — только еще начавшее входить в моду бандитское оружие лихой поры. Во внешнем виде обреза куда больше решительности, чем в облике обыкновенного охотничьего ружья, обрез резвее и злее, человека с обрезом просто так не отбреешь.
К заводи перед кивляцкой мельницей транспорты с зерном подходили по самой северной трассе, аж от Сынковичей, даже новосадская дорога была кое-где притоплена.
Мельничный правитель устроил через заводь легкий паром и по очереди перетягивал телеги с северного берега на свой, к мельнице, где хмуро, изредка отсмаркиваясь, трудились его плоские, жилистые сыновья. Сам он тоже не гнушался при особом наплыве телег и мешки поворочать, но в основном работал хворостиной, пинком и зуботычиной.
Плавучее чудище пана Порхневича бесшумно появилось в заводи. Как бы речной царь обходит дозором владения. Как назло, в этот момент заело что-то в паромном механизме, и очередная телега зависла на воде метрах в двадцати от берега, так что можно было подумать, что это от испуга перед внезапным крупным гостем.
Причалили.
Донат остался на палубе.
Ромуальд с двумя другими сынами спрыгнули ловко на берег, не замочив сапог. И двинулись в сторону мельницы по бревенчатому настилу.
Кивляк не испугался, он всегда был насквозь зол, нечем ему было пугаться, а вот сыновья стали переглядываться.
— Смотрю, у тебя праца бурлит.
Мельник неопределенно мыкнул.
Витольд, как и было приказано, вошел в мельницу, поднялся на второй этаж, выглянул из окна и крикнул — все, мол, в порядке.
Кивляк на него покосился снизу, только сказать тут было нечего.
Тарас прошелся по плотине, докуда можно было без риска соскользнуть в воду. Сплюнул в медленный поток.
Ромуальд Северинович обернулся к Кивляку и улыбнулся, показывая страшные редкие зубы:
— Ну что, будем грузиться?
По лицу мельника промелькнули медленные молнии, он одновременно ненавидел и соображал — в чем дело? Подошли сыновья, похлопывая большими ладонями по порткам и рубахам, выжидающе глядя. Они были готовы выполнять приказы отца, да только от него не было никаких приказов.
Ромуальд Северинович объяснил: новой власти еще вчера все уплочено. Все, что с трех мельниц кивляцких полагается, годовое. Гминный человек пан Чуткевич выдал ему, Ромуальду, бумагу в том.
— Да, я от себя мешок приложил, который как бы от тебя, в уважение. Мундиры это любят.