Полез в мешок, там еще что-то было. Да, еще одни бусы, этой чепухи он правильно что напихал побольше. Сунул матери в руку:
— Там ей отдашь.
Медленные, хотя и суетливые, сбивчивые, дерганые сборы завершились впихиванием дедовых ревматических ног в растоптанные валенки.
— К Коникам, вот отдадите им. И вот — это мармелад, вкусно. Чай там пейте, и чтобы тихо. Если что — немцы, они за свое командование головы пооторвут. Всё, пошли.
Когда они кое-как вывалились на вечерний двор, Скиндер достал из своего мешка бутылку шампанского, еще несколько каких-то соблазнительного гражданского съедобного вида коробок и банок, расставил их на столе. Кроме того, букет бумажных цветов, заоглядывался — во что бы сунуть. Какая тут может быть ваза! Хоть бы столик.
Ладно. Выскочил следом за своими.
Начинало темнеть.
Скиндер безжалостно наблюдал, как караван обалдевших родственников со вздохами и всхлипами пересекает двор по направлению к воротам. Обогнав их, опять с ходу завел еще теплую машину, крикнул через плечо:
— Скоро вернусь! Чтоб в хате никого! Понятно?
Им было понятно.
Бричку он догнал на липовой аллее. Уже совершенно стемнело. Это к лучшему, нечего сюда еще и Сивенкова путать.
В «мастерской» обер-лейтенанта горел яркий свет — специально привезенные керосиновые лампы.
Вдохновленный морозцем и ездой, переводчик весело крикнул молчаливым, настороженным Порхневичам:
— Сейчас доложу.
Витольд Ромуальдович сел на лавку в том же предбаннике, где отирался несколько битых часов в прошлый раз. Михась сел рядом.
— Чего ему надо? — не удержавшись, спросил Михась.
— Говори то, что говорил Гапану. Попал в плен, отпущен как не враг великой Германии. Предложат в полицию — соглашайся. Да я тебе все уже обсказал. Не трясись.
Скиндер выскочил из «мастерской», виновато хлопнул себя по бокам ладонями:
— Извините. Придется подождать. — Развел руками. — Ничего не поделаешь.
Витольд Ромуальдович закрыл глаза, чтобы сдержаться. Никакого смысла изливать неудовольствие на этого червяка не было.
— Тут тепло. — Скиндер мягко стукнул кулаком по печным изразцам. Перед дверцей, за которой гудел огонь, на прибитой железке лежали чуть заснеженные поленья.
— Подбросишь! — подмигнул переводчик Михасю и выскочил в другую дверь, на улицу.
Стоп! А переведет кто?
Мысль эта пришла в голову Витольду, он только открыл рот…
— Не бойтесь, я догоню. Я только на минуту, и догоню.
Витольд Ромуальдович и Михась переглянулись. впрочем, в сыне староста умственной поддержки найти не рассчитывал, он трясся перед встречей с обер-лейтенантом.
— Езжайте, езжайте, я правда скоро, — с вымученной уверенностью в голосе настаивал Скиндер.
Порхневичи что-то медлили. Витольд медлил. Что-то чует, гад.
— Мы будем у Сивенкова, если что.
— Я догоню, но можно и у Сивенкова, — неприятно, узкогубо улыбался переводчик.
Витольд приподнял вожжи.
Скиндер одним движением дрожащей ноги завел мотоцикл.
У моста разминулись.
Удаляясь, Витольд Ромуальдович оглянулся.
Кати, кати!
У Жабковских страшных собак на дворе не было, заливистого цуцика можно было просто отшвырнуть голенищем.
Семейство ужинало. Скиндер поморщился: все время какие-то осложнения. От злости заговорил резче, чем собирался.
Они сидели молча — и его мать, и старик, и даже Моника, — с протянутыми к горшку ложками, но не решались туда их окунуть. А он им объяснял, что прямо сейчас — очень скоро — здесь, в хате, будет заседать немецкое военное командование и всем придется убираться вон.
— Куда ж? — спросила мамаша, не в том смысле, что не хотим из своего дома, а именно интересовалась, в какое место отправляться.
— К Коникам хоть. В гости. Отнесете им конфет. — Скиндер достал из принесенного мешка кулек с маленькими шоколадками и карамельками в цветных бумажках — немецкий подарок.
Бросил на плечо матери платок — знал, что женщинам лучше всего дарить платок, и подарил. Деду на стол под нос — коробку папирос. Монике что? Где-то там глубоко были бусики, бижутерия.
— Доедайте, и чтоб быстро.
Они сидели тихо, можно сказать, осторожно. Скиндер оглядывал бревенчатые стены, тусклые занавески на окошках, стол без скатерти, пол хотя был и прибран, но как-то природно нечист. Пахло вареной капустой — это, понятно, из горшка. Обстановка конечно же как раз для «немецкого командования».
— Доели?!