Витольд и Тарас сели в коляску. Михась пошел пешим, нехорошо оглядываясь на похмельного полицая.
Следом выбежала Машка Жабковская, она еще была в сердцах и кричала вслед злым гостям, ударяя на последний слог:
— Зубры! Зубры! — то есть злые, грубые люди.
Шла за ними по следам, швырнула вслед Михасю ком мерзлого навоза, попала в каблук.
Мирон скользнул внутрь хаты. С улицы тут было темно почти, только пятна яркие из окон на полу на столе. Дед. Дед сидел молча, но освещенный и мастырил шишковатыми пальцами самокрутку. Мирона увидел, но ничего не сказал.
Моника?
Она хныкала в углу на лавке, на той самой, верно, под которой ховалась в ту ночь.
Мирон в одно движение шагнул к ней и присел у колен. Заплаканная, белая, одутловатая физиономия, спутанные белесые волосы, кислый, сопливый рот. Он совершенно не представлял, что и как будет делать. Она сама вдруг как будто очнулась при его виде. Показала на него пальцем и тихо пропела:
— Янина, Янина, Янина.
И тут же вернулась могучая и злая Маша. увидав пристающего к дочуньке еще одного гада, она просто заревела и медведицей двинулась на него. Мирон ловко, двигаясь вприсядку, обогнул атакующую фигуру и выскочил во двор. Узнал недостаточно, но много.
Итак — Янина, Янина, Янина…
Проходя мимо двора Порхневичей, искоса присмотрелся. Ничего, кроме дыма, из трубы не увидал.
Встретился дед Сашка, он считал, что отношения с оккупационными властями у него выяснились и он может не опасаться гонений. Мирон хотел пройти мимо, но тот привязался сбоку, перемещаясь старческой иноходью, бормотал:
— Девка — огонь, как бы нам всем не погореть!
Дома у матери наконец поел — щей горячих большую миску; прошибло потом, почему-то заслезились глаза.
Оксана Лавриновна сидела напротив, грустно на него глядя.
— Что слыхала?
— Что все слыхали.
— Значит, ничего толком.
Она пожала плечами.
— Приехали новые немцы. Пойду.
На обратном пути большая радость: видел Янину; она, выйдя из дома, побежала в глубь хозяйства. По крайней мере, жива и здорова. Перекинуться взглядами не удалось. Легче стало и не стало. Что она думает? Почему он допустил, чтобы повернулось все так? А ему можно ли считать, что с ней ничего особенного не произошло?
— Слыхала? — Витольд Ромуальдович, улучив момент, в присутствии Гражины, Михася, а главное, Янины обратился к Станиславе. Такой применил прием непрямого удара.
— О чем это? — подбоченилась Станислава. все эти дни она была насквозь готова отпираться и сразу же встала стеной. Бросила ложку в миску с остатками крупника и выпрямилась. Она не видела, чтобы Янина отлучалась, — и конец!
— Говорят, Моника сидела под лавкой, когда там дело вертелось, у Жабковских, — вставил Тарас.
— И что она видела, кроме немецких сапог?
Витольд Ромуальдович не спеша отхлебнул из ложки:
— Пойду расспрошу.
Янина продолжала есть, словно не обращая внимания на разговор.
Михась, догадываясь, что отец от него этого ждет, спросил у нее — как ее мнение обо всем этом.
Она пожала плечами: зачем, мол, ей свое мнение по этому поводу, ей идти кур кормить.
Гражина шумно высморкалась в цветной платок, вынутый из кармана юбки. У нее было мнение, но им никто не интересовался.
Глава десятая
Вечером Мирон напился у Гунькевича в гостях, переночевал, не раздеваясь, на топчане возле печки, встал с квадратной от бимбера башкой. Хозяйка поставила на стол кривую черную сковороду, в ней среди склизких кусков сала плавало несколько выпуклых яичных желтков.
Где винтовка?! Вот она, прислонена к стене, в головах.
Воды! В сенях, как в любой другой хате, стояла кадка, ковш висел рядом. Мирон выпил два ковша. Вышел на улицу, било в глаза истерично яркое солнце, мир сверкал и искрился. Молодого полицая тут же, прямо у входа, вырвало бурным потоком. Но сразу стало светлее и чище внутри. Крикнул Гунькевичу в хату, что пошел к Гапану, и пошел.
Вчера был приказ: «запрещено покидать расположение гарнизона».
Мирон ввалился прямо в кабинет. Иван Иванович, как всегда, что-то ел, но как-то не азартно, а с оглядкой, с прислушиванием к тому, что раздается за стеной. Новые немцы шумели, по его словам, не сильно, но на душе у начальника порядка было тревожно. Виду он старался не подавать, но это было видно. Мирон попросился отлучиться. К матери. Давно не виделись. Как она там? Гапану тоже было видно, что парень чего-то не договаривает. Да чего там юлить!
— Уже слыхал?
Мирон замер.
— Не я говорю, сороки на хвостах таскают.
Мирон наклонился вперед, стараясь заглянуть в глаза Ивана Ивановича:
— Ну, чего ты, бабы болтают, а кто бабам набалтывает? Черт, видать. Ты баб здешних знаешь.
Выходило из очень рассеянных, неконкретных слухов — якобы Янина Порхневич могла быть в хате Жабковских, когда был там переводчик.