Замена слепня зеленой мухой также не принесла успеха. Хариусы по-прежнему не брали. Симов решил, что рыбки его видят, и стал забрасывать, маскируясь кустами. Но все уловки оказались напрасными. За два часа удалось выбросить на берег лишь одного хариуса. Это была небольшая стройная и красивая рыбка весом не более 200 граммов. Серебристая чешуя ее в передней части туловища и на спине отливала синеватым блеском, а на боках переходила в красные тона. Большой спинной плавник был разукрашен красными и синими пятнами, а хвостовые плавники — ярко-красные.
Хариус сибирский — из семейства лососевых — обитает в Байкале и во всех реках Сибири. Предпочитает он небольшие водоемы с быстрым течением и холодной прозрачной водой. Весной, после ледохода, хариусы поднимаются в верховья речек метать икру. В сентябре мигрируют назад в глубокие места на зимовку. Мясо хариусов очень нежно и вкусно.
Пассивность рыбок в этот день объяснялась, по-видимому, предчувствием перемены погоды. Симову пришлось отказаться от ухи, а пойманного хариуса наживить как приманку для тайменя.
Насадив рыбку на крючок, как это делал Уваров с налимами, Симов забросил десяти метровый шнур с прикрепленным к нему поводком в глубокий омут и возвратился на стан. К этому времени небо подернулось перистыми облаками, а с запада наплыла разорванная туча.
Хариус.
К утру все небо затянуло сплошными облаками. Лес нахмурился и затих в ожидании ненастья. Перестали играть рыбешки. Затихли птицы.
Серый рассвет застал охотника на увале. Он торопился до дождя нарыть на суп питательных саранок — луковиц горных лилий и корневищ лекарственной купены. Наполнив лесными «овощами» котелок, Симов спустился к Джиле и занялся промывкой собранных корней. Неожиданно раздался тревожный гогот гуся. Симов поднял голову и осмотрелся по сторонам, невольно вспомнив про дробовое ружье. Гогот повторился, и из-за поворота реки, на плес, выплыл одинокий гусь.
По небольшой перемычке кирпичного цвета, кольцом охватывающей темно-бурый клюв, можно было легко определить, что это гусь-гуменник.
По пути на стан Симов проверил закидушку. Здесь его ждала удача: на приманку попался полупудовый таймень. Рыба поражала своей праздничной, яркой окраской. Серо-стальной цвет спины переходил на боках в красные тона, а на брюхе — в цвет расплавленного серебра. Мощное туловище украшали ярко-красные плавники. Это был брачный наряд самца-тайменя, сохранившийся после нереста.
Теперь, с таким запасом продуктов, не страшно было пережидать и длительное ненастье. Симову захотелось сохранить тайменя живым; он продернул через его зубастую пасть, в отверстие перед первой жаберной пластинкой, сыромятный ремень. Эта предосторожность необходима потому, что если захватить ремнем хотя бы одну из жаберных пластинок, у рыбы открывается сильное кровотечение, и она погибает через несколько часов. Затем он привязал ремень покрепче к ивовой ветке и пустил рыбу в воду. Таймень примирился со своей участью. Медленно продвинувшись вдоль берега на длину ремня, он уткнулся тупой сплюснутой головой в расщелину между камнями и затих.
Таймень на кукане.
Весь день просидел Симов под крышей балагана. Моросил надоедливый мелкий дождь. В такую погоду тоскливо и скучно в лесу. Можно отсыпаться на неделю вперед или заниматься хозяйственными делами.
Назавтра погода не улучшилась. Симов решил проверить солонцы. Там, на расквашенной глине, сохранились свежие следы двух быков-изюбров и двух телят. Коровы почему-то в дождливую ночь не приходили.
На третий день утром раздались сильные всплески воды. Это метался привязанный таймень. До этого он казался уснувшим и, слабо шевеля жаберными крышками, едва подавал признаки жизни. Теперь он ожил и заходил из стороны в сторону, сотрясая ивовую ветку. Иногда он ударял мощным хвостом и, натягивая ремень, старался уйти в глубину. Пробуждение тайменя оказалось хорошим признаком. Скоро погода разгулялась, и к вечеру тучи ушли на запад.
Едва солнце коснулось вершины сопок, как Симов был уже на солонцах и притаился в сидьбе. Справа, на рогульке, покоилась винтовка с направленным на солонцовую площадку стволом. Перед охотником лежали часы и пяток свернутых про запас папирос. По совету Рогова был сделан нитяной «флюгер». Первое время ниточка показывала благоприятное направление ветра, но с заходом солнца начала трепетать из стороны в сторону и вскоре закрутилась вокруг щепочки. Симов хоть и видел это, но все же нарушил наказ старика и терпеливо ждал приближающихся сумерек.
Кому доводилось весной проводить вечернюю или утреннюю зорю в глухой сибирской тайге и в подмосковном смешанном лесу, тот хорошо знает, как различны эти зори. Тайга угрюма и мрачна. Это настроение она как бы передает всем своим обитателям. Здесь не услышишь журчащего бормотания тетерева или зализистого пения певчего дрозда. Не порадуют слух трели и щелканье соловья. Нигде не пропоет зяблик. Даже не слышно весеннего «ти-тю-ти» синицы-лазоревки. Не видать на вершине дерева щеврицы или лесного конька, встречающих радостным пением восходящее солнце. В тайге отовсюду только и слышны своеобразные брачные «песни» дятлов. Да и эти птицы не поют, а выбирают себе подходящий по тону дребезжащий сухой сук и барабанят по нему клювом, оповещая своих собратьев о желании вступить в брак.
Интересно отметить, что трель малого дятла звучит на самом высоком тоне. Средний, пестрый, барабанит на кварту-квинту ниже, а черная желна, самый крупный из дятлов, подбирает себе сук, дребезжащий октавой, а то и децимой ниже первых двух. Иногда к этой барабанной дроби с ближнего дерева прибавится шорох поползня и его отрывистое «чик-чик», да где-то в небе раздастся карканье, а затем свист жестких крыльев пролетевшего над головой ворона.
Здесь и таежная горлица не воркует, а угрюмо, с тоской зовет какого-то «кума-кума». И соловей-свистун не поет, а свистит дрожащим свистом, будто продрог в сырой чаще. И только назойливые комары звенят над ухом и кусают с таким же остервенением, как и в Лосиноостровском лесу под Москвой. Да и то только вечерами. По утрам в нагорной забайкальской тайге до самого июля перепадают легкие морозы, от которых цепенеет царство насекомых.
Спасаясь от «гнуса», Симов надвинул на брови шапку и, втянув голову в воротник своей косульей дохи, выставил на съедение комарам только кончик носа. Когда назойливый рой обнаруживал уязвимое место и набрасывался, он машинально смахивал комарье рукавом, стараясь как можно меньше шевелиться и не прерывать наблюдения за солонцом. Так просидел он с полчаса.
«Цыц-цыц-цыц», — прокричала белошапочная овсянка. Вслед за этим, совсем бесшумно, на солонцовую площадку выкатил заяц-беляк. Он весь уже был серым, и только лапки оставались в зимнем белом наряде, будто вымазанные известкой. Выскочивший зверек на мгновенье замер на месте, поводил ушами и тут же, успокоившись, принялся грызть соленую землю.
Симов слегка шевельнулся, наклонившись к окошку сидьбы, и вдруг метрах в двух перед его глазами вырос второй серый столбик с длинными ушами. Он уставился одним глазом на сидьбу, стараясь обнаружить нарушителя тишины. В это время с соседнего кустика перепорхнула овсянка и завозилась под нижней колодиной сидьбы, усаживаясь на свое гнездышко. Заяц успокоился, перекусил попавшую ему на пути веточку и, мелькая задними белыми лапками, заковылял в гору к своему товарищу на солонцовую площадку.
Беспечное поведение зайцев успокоило Симова, и он, несмотря на плохие показания «флюгера», уверил себя, что скоро явится олень.
Замена слепня зеленой мухой также не принесла успеха. Хариусы по-прежнему не брали. Симов решил, что рыбки его видят, и стал забрасывать, маскируясь кустами. Но все уловки оказались напрасными. За два часа удалось выбросить на берег лишь одного хариуса. Это была небольшая стройная и красивая рыбка весом не более 200 граммов. Серебристая чешуя ее в передней части туловища и на спине отливала синеватым блеском, а на боках переходила в красные тона. Большой спинной плавник был разукрашен красными и синими пятнами, а хвостовые плавники — ярко-красные.
Хариус сибирский — из семейства лососевых — обитает в Байкале и во всех реках Сибири. Предпочитает он небольшие водоемы с быстрым течением и холодной прозрачной водой. Весной, после ледохода, хариусы поднимаются в верховья речек метать икру. В сентябре мигрируют назад в глубокие места на зимовку. Мясо хариусов очень нежно и вкусно.
Пассивность рыбок в этот день объяснялась, по-видимому, предчувствием перемены погоды. Симову пришлось отказаться от ухи, а пойманного хариуса наживить как приманку для тайменя.
Насадив рыбку на крючок, как это делал Уваров с налимами, Симов забросил десяти метровый шнур с прикрепленным к нему поводком в глубокий омут и возвратился на стан. К этому времени небо подернулось перистыми облаками, а с запада наплыла разорванная туча.
Хариус.
К утру все небо затянуло сплошными облаками. Лес нахмурился и затих в ожидании ненастья. Перестали играть рыбешки. Затихли птицы.
Серый рассвет застал охотника на увале. Он торопился до дождя нарыть на суп питательных саранок — луковиц горных лилий и корневищ лекарственной купены. Наполнив лесными «овощами» котелок, Симов спустился к Джиле и занялся промывкой собранных корней. Неожиданно раздался тревожный гогот гуся. Симов поднял голову и осмотрелся по сторонам, невольно вспомнив про дробовое ружье. Гогот повторился, и из-за поворота реки, на плес, выплыл одинокий гусь.
По небольшой перемычке кирпичного цвета, кольцом охватывающей темно-бурый клюв, можно было легко определить, что это гусь-гуменник.
По пути на стан Симов проверил закидушку. Здесь его ждала удача: на приманку попался полупудовый таймень. Рыба поражала своей праздничной, яркой окраской. Серо-стальной цвет спины переходил на боках в красные тона, а на брюхе — в цвет расплавленного серебра. Мощное туловище украшали ярко-красные плавники. Это был брачный наряд самца-тайменя, сохранившийся после нереста.
Теперь, с таким запасом продуктов, не страшно было пережидать и длительное ненастье. Симову захотелось сохранить тайменя живым; он продернул через его зубастую пасть, в отверстие перед первой жаберной пластинкой, сыромятный ремень. Эта предосторожность необходима потому, что если захватить ремнем хотя бы одну из жаберных пластинок, у рыбы открывается сильное кровотечение, и она погибает через несколько часов. Затем он привязал ремень покрепче к ивовой ветке и пустил рыбу в воду. Таймень примирился со своей участью. Медленно продвинувшись вдоль берега на длину ремня, он уткнулся тупой сплюснутой головой в расщелину между камнями и затих.
Таймень на кукане.
Весь день просидел Симов под крышей балагана. Моросил надоедливый мелкий дождь. В такую погоду тоскливо и скучно в лесу. Можно отсыпаться на неделю вперед или заниматься хозяйственными делами.
Назавтра погода не улучшилась. Симов решил проверить солонцы. Там, на расквашенной глине, сохранились свежие следы двух быков-изюбров и двух телят. Коровы почему-то в дождливую ночь не приходили.
На третий день утром раздались сильные всплески воды. Это метался привязанный таймень. До этого он казался уснувшим и, слабо шевеля жаберными крышками, едва подавал признаки жизни. Теперь он ожил и заходил из стороны в сторону, сотрясая ивовую ветку. Иногда он ударял мощным хвостом и, натягивая ремень, старался уйти в глубину. Пробуждение тайменя оказалось хорошим признаком. Скоро погода разгулялась, и к вечеру тучи ушли на запад.
Едва солнце коснулось вершины сопок, как Симов был уже на солонцах и притаился в сидьбе. Справа, на рогульке, покоилась винтовка с направленным на солонцовую площадку стволом. Перед охотником лежали часы и пяток свернутых про запас папирос. По совету Рогова был сделан нитяной «флюгер». Первое время ниточка показывала благоприятное направление ветра, но с заходом солнца начала трепетать из стороны в сторону и вскоре закрутилась вокруг щепочки. Симов хоть и видел это, но все же нарушил наказ старика и терпеливо ждал приближающихся сумерек.
Кому доводилось весной проводить вечернюю или утреннюю зорю в глухой сибирской тайге и в подмосковном смешанном лесу, тот хорошо знает, как различны эти зори. Тайга угрюма и мрачна. Это настроение она как бы передает всем своим обитателям. Здесь не услышишь журчащего бормотания тетерева или зализистого пения певчего дрозда. Не порадуют слух трели и щелканье соловья. Нигде не пропоет зяблик. Даже не слышно весеннего «ти-тю-ти» синицы-лазоревки. Не видать на вершине дерева щеврицы или лесного конька, встречающих радостным пением восходящее солнце. В тайге отовсюду только и слышны своеобразные брачные «песни» дятлов. Да и эти птицы не поют, а выбирают себе подходящий по тону дребезжащий сухой сук и барабанят по нему клювом, оповещая своих собратьев о желании вступить в брак.
Интересно отметить, что трель малого дятла звучит на самом высоком тоне. Средний, пестрый, барабанит на кварту-квинту ниже, а черная желна, самый крупный из дятлов, подбирает себе сук, дребезжащий октавой, а то и децимой ниже первых двух. Иногда к этой барабанной дроби с ближнего дерева прибавится шорох поползня и его отрывистое «чик-чик», да где-то в небе раздастся карканье, а затем свист жестких крыльев пролетевшего над головой ворона.
Здесь и таежная горлица не воркует, а угрюмо, с тоской зовет какого-то «кума-кума». И соловей-свистун не поет, а свистит дрожащим свистом, будто продрог в сырой чаще. И только назойливые комары звенят над ухом и кусают с таким же остервенением, как и в Лосиноостровском лесу под Москвой. Да и то только вечерами. По утрам в нагорной забайкальской тайге до самого июля перепадают легкие морозы, от которых цепенеет царство насекомых.
Спасаясь от «гнуса», Симов надвинул на брови шапку и, втянув голову в воротник своей косульей дохи, выставил на съедение комарам только кончик носа. Когда назойливый рой обнаруживал уязвимое место и набрасывался, он машинально смахивал комарье рукавом, стараясь как можно меньше шевелиться и не прерывать наблюдения за солонцом. Так просидел он с полчаса.
«Цыц-цыц-цыц», — прокричала белошапочная овсянка. Вслед за этим, совсем бесшумно, на солонцовую площадку выкатил заяц-беляк. Он весь уже был серым, и только лапки оставались в зимнем белом наряде, будто вымазанные известкой. Выскочивший зверек на мгновенье замер на месте, поводил ушами и тут же, успокоившись, принялся грызть соленую землю.
Симов слегка шевельнулся, наклонившись к окошку сидьбы, и вдруг метрах в двух перед его глазами вырос второй серый столбик с длинными ушами. Он уставился одним глазом на сидьбу, стараясь обнаружить нарушителя тишины. В это время с соседнего кустика перепорхнула овсянка и завозилась под нижней колодиной сидьбы, усаживаясь на свое гнездышко. Заяц успокоился, перекусил попавшую ему на пути веточку и, мелькая задними белыми лапками, заковылял в гору к своему товарищу на солонцовую площадку.
Беспечное поведение зайцев успокоило Симова, и он, несмотря на плохие показания «флюгера», уверил себя, что скоро явится олень.